Еще минуту они помолчали.
— Ладно, Трофим, пора будить людей, — сказал Андрей.
— Пора, пора, — словно эхом отозвался сержант.
XIII
Подняв команду на ноги и приказав привести себя в порядок, старшина вывел их к траншее, где лежали плоты. Уже вместе их снесли к берегу, на полкилометра выше по течению. Укрываться в безлиственной растительности все равно было бесполезно. Поэтому решено было спустить плоты и начать переправу еще затемно. Распределились с интервалом метров в десять-двадцать, чтобы рассеять сектор стрельбы противника.
Сигналом к началу форсирования должно было стать начало минометного обстрела. Как обещал комбат, из полка для огневой поддержки специально должны были перебросить артиллерийский дивизион — несколько легких пушек и минометные расчеты. Штрафники спешно крепили на плотах свое вооружение, перетаскивали ящики с боеприпасами. Вот Яшка, весь обвешанный гранатами для своего гранатомета, плеская сапогами по кромке воды, взобрался на шаткую поверхность плота. Как только плот оказался всем своим периметром в воде, его тут же потащило от берега мощное, бурное течение. Если бы не уцепились за края бревен руки с берега, утянуло бы сразу.
— Во прет, и топлива не нужно, — с усилием удерживая одной, мокрой, рукой вспененное бурунами бревно, прошептал Бондарь. Ему было неудобно, так как в правой, чуть на весу, он удерживал Яшкин гранатомет.
— Давай, — приготовившись, основательнее установив ноги на бревенчатой палубе, произнес Яшка.
Бондарь подал ему в руки трубу со щитом — тот самый трофейный «панцершрек», который так удивил Зайченко.
— Осторожно, не пульни мне из него раньше времени… — с нервной усмешкой шепотом проговорил Яшка, осторожно принимая смертоносную штуковину. И Бондарь, и остальные тут же жестами и шипящими междометиями эмоционально объяснили ему, что рот надо держать на замке. Здесь, у реки, любой звук казался непомерно громким. Как будто вода предательски разносила его далеко вокруг.
Тут же, на соседнем плоту, еще на песке, Нелядов крепил к доскам станок для своего пулемета. Ему плот достался самый широкий, и Трошка решил превратить его в плавучее пулеметное гнездо.
— Эх, мне бы еще башенку бронированную… — наигранно, еле слышно сокрушался он. — Я бы показал этим гадам…
— Троша, ну, это уже был бы чистый броненосец «Потемкин»… — ответил ему Яшка, примериваясь на плоту со своей трубой.
— Ничего, — бодрился Трошка. — Броненосец не броненосец, а дать прикурить немчуре я успею.
— Ты гляди, не угоди под исходящие газы. Все время сбоку держись, а то башку сдует начисто, — говорил он своему товарищу по экипажу.
— Ее-то в любом случае снесет… — без всякого пафоса, по-деловому ответил тот, сплевывая в огибавшие плот днестровские струи.
— Слышь, командир… — Трошка словно спохватился, пытаясь оттянуть хоть на секунду миг, когда их плоты оттолкнут от берега. — Табачку твоего не осталось? — Он повернулся к Аникину. Тот держал Трошкин МГ, ожидая, когда тот закрепит станок. — Напоследок курнуть бы…
— Табачок-то есть. — Андрей, передав Трошке пулемет, вытащил из кармана кисет. — Только курить сейчас нельзя. Засекут фрицы огонек, и кранты всей вашей переправе настанут. На вот… — Он протянул кисет Нелядову.
— Держи, боец. На том берегу покуришь. Как зацепитесь. Там, думаю, уже перед фашистом реверансы крутить не нужно будет.
XIV
Рев сразу нескольких мин разорвал набухание неестественной тишины, в которой слышалось движение непроглядно холодных вод грозного, враждебного Днестра. Первая порция мин легла в глубине правого берега, и тут же чуть посветлевшее небо содрогнулось от нескончаемого протяжного рева.
День тяжело пробудился от этого нестерпимого воя, заворочался, как недужный, все не желая расставаться со сном. Сначала чуть посветлело небо, мутно, какой-то мертвенной бледностью. В доли секунд горизонт далеко за селом, на востоке, стал багрово-красным. Минометный вой нарастал, и Аникину показалось, будто от этого нестерпимого рева налилось кровью небо.
Тут заработала артиллерия поддержки из Коротного. Обещание майора Дедова сбывалось. Взрывы ложились где-то выше по руслу, в глубине правого берега. Били, скорее всего, по позициям немецких артиллеристов. Холодная сырость возле самой воды пронимала до костей.
Озноба добавлял туман, который стал клубиться над поверхностью воды. Однако для ежащихся от холода штрафников это была настоящая удача. Природа сама создавала для них маскировочный шлейф, на манер дымовой завесы. У переправлявшихся появлялся шанс подольше продержаться необнаруженными. От этого зависели их жизни, от каждого метра, пройденного к противоположному берегу, поперек холодной, вспученной шевелящимися буграми и водоворотами мышц, струящейся кожи гигантского змея-Днестра.
— Ну, с Богом! — сказал вдруг Нелядов. Его рука, мертвенно-бледная в предрассветном тумане, перекрестила такое же белесое лицо. — На дело, командир!…
— На дело… С Богом! — прошептал Аникин и с силой, чуть не зачерпнув воду голенищами сапог, оттолкнул плот от берега. То же самое сделали и с другими плотами. Река тут же подхватила, понесла, закрутила утлые средства переправы. Штрафники, первые секунды привыкавшие к новой среде обитания, понемногу, втихаря, принимались грести, старясь править вперед, к середине течения.
Фигуры их постепенно поглощал туман. Чем больше светало, тем гуще он становился, клубясь над водой воздушным молоком, пробиравшим сырым холодом до печенок.
Аникин жестом приказал всем своим, оставшимся на берегу, быстрее возвращаться. Они чуть не бегом направлялись к позициям, чтобы уже из окопов, если начнется, ударить по врагу, прикрывая ушедших на тот берег товарищей.
Если начнется, если начнется…
XV
Ветер подул неожиданно. С правого берега потянуло сильным шквальным порывом и точно сдернуло белый как саван полог с речного простора.
Плоты неслись по реке, уже порядочно отойдя от своего берега. Но до чужого было еще слишком далеко. В середине реки скорость течения увеличивалась. Попадая в эту стремнину, плот делался практически неуправляемым. Все, кто был на плотах, по двое — по трое, гребли изо всех сил, стараясь как можно быстрее вырваться из тисков срединного течения. В этот момент их и увидели немцы.
Андрей из траншеи услышал, какой переполох начался на том берегу. Крики командиров, какие-то истошные приказы тут же утонули в открывшейся стрельбе. Огонь вели сразу с нескольких точек. Выделялся своим глухим дробным лязгом пулемет. Трассеры прошили речной поток, черканув пунктиры возле нескольких плотов. Но никого не задели.
— По огневым точкам фашистов. Огонь, огонь!… — скомандовал Аникин.
Они принялись обстреливать обрывы, ориентируясь на те участки, откуда выплевывались пунктиры трассеров. Бондарь со своим «дегтярем»[2] отполз метров на сто левее, выбирая позицию для обстрела вражеского пулеметного гнезда.
— По пулемету, бейте по пулемету! — скомандовал Аникин остальным. Сейчас главное было оттянуть на себя внимание фашистского пулеметчика от реки. Невеликая огневая мощь винтовок и автоматов аникинского отделения, собравшись в одну точку прицела, видать, заставила врага обратить на себя внимание. Широким, смертоносным веером прошелестела над траншеей пулеметная очередь. Пули вгрызлись в насыпь бруствера, заставив всех нырнуть на дно.
— Ага! — обрадованно выкрикнул Зайченко. — Не иначе Ганс-пулеметчик заметил, что на берегу тоже кто-то имеет до него пару слов.
— Смотри, башкой перед ним не маши… — зло и весело ответил ему Евменов. — А то не успеешь свои пару слов Гансу высказать…
В этот момент справа раздалась стрельба Бондаря. Он вел огонь методично, как по учебнику, короткими очередями по три-пять выстрелов. Выбрав и отмежевав условными ориентирами сектор стрельбы, он заполнял этот участок вражеского пространства настолько плотной стрельбой, что живого места там практически не оставалось.
В промежутках, после двух-трех очередей, Бондарь оценивал результативность проведенного им огневого отрезка и если чувствовал, что порядочно засветился, то менял позицию. Первый же натиск отделения дал свои плоды. Пулемет противника теперь работал по ним, с большими перерывами, осторожничая. Как будто подстегнутые огневой атакой аникинских, с новой силой заработали минометы и артиллерийская батарея.
XVI
Бондарь почему-то умолк. Андрей, тревожно оглянувшись направо, увидел, что тот по-пластунски пробирается к траншее, в одной руке сжимая своего «дегтяря», а в другой — вещмешок с запасными дисками.
— Что случилось, Богдан Николаич? — не дожидаясь, спросил Аникин.
Бондарь, откинувшись спиной к стенке окопа, сипло вдыхал сырой воздух. Видно было, что этот спринтерский переход по-пластунски дался ему непросто.
— Сволочи, уф… снайперы… бьют, — на каждом выдохе с силой проталкивал он из себя по одному слову.
— Снайперы? Черт… — только и нашелся что выругаться Андрей. Если оно обстояло так, как говорил старший сержант, то дело было худо, и в первую очередь для тех, кто находился сейчас посреди реки.
Плоты несло уже почти напротив позиций отделения. Казалось, что обрывы правобережья ощетинились, как какие-то огромные дикобразы, стараясь впиться своими стальными иглами в тех, кто изо всех сил греб в их сторону.
Вот пулеметная очередь с брызгами распорола воду и наискось пересекла один из плотов. Щепки и кровь вместе с ошметками пробитого ватника полетели в стороны. Боец, скорчившись, с криком повалился на мокрые бревна. Одной рукой он держался за бок. Тыльная сторона ладони становилась алой. Это пятно ярко выделялось, виднеясь издалека среди мутно-стертых цветов серого дня и мглистой реки. Вскоре студенистая кожа Днестра покрылась множеством таких пульсирующих горячим огнем юшке.
Ганс оказался на редкость старательным в своей жуткой работе. Поймав добычу на стальную леску своих очередей, он не успокаивался, пока не всаживал последнюю кровавую точку. Он не успокоился тем, что раненый беспомощно корчился на плоту. Пулеметная очередь ворвалась в деревянный периметр, зажатый с четырех сторон речной водой, и впилась в раненого. Плотность очереди была настолько сильной, что, буквально разорвав раненого на части, его опрокинуло в воду. Будто столкнуло какой-то невидимой, неумолимой силой. Второй штрафник, весь забрызганный кровью товарища, даже не успел что-либо предпринять.
Он часто-часто бил доской по воде, тщетно пытаясь придать плоту какое-то управление. Тот только кружился на месте, на том самом, окрашенном расходящимся в стороны багровым кругом, куда только что сгинул убитый. Вдруг, точно разом лишившись рассудка, боец кинул в сторону бесполезную доску и, схватив автомат, принялся обстреливать обрывистый, ощетиненный свинцом берег. При этом он что-то кричал. Слова с такого расстояния сливались в один нескончаемый вопль, который перекрывал грохот стрельбы и рев минометов.
Остальные, те, кто находился на остальных плотах, понемногу отошли от первых секунд обрушившегося на них ужаса. Вести какую-то общую координацию было невозможно. Но, видимо, соображали посреди этой смертельной купели на ходу, оценивая то, что происходило у соседей или подсматривая, что те предпринимают.
XVII
Нелядов, что-то крикнув своему напарнику, передал ему весло. Сам, встав в середину плота, припал к пулемету, установленному на станке. Трошка схватил его за приклад и, отработанными движениями рук выставив прицел, резко развернул ствол в сторону надвигающегося берега.
Мощное «та-та-та» — в клокочущую мешанину звуков. Трофим старался взять в прицел огневую точку фашистского пулеметного гнезда. Поначалу ему это не удалось. Плот заходил ходуном, закачался в разные стороны. Крендель, напарник Трошки по переправе, чуть не соскользнул с мокрого дерева в воду. Упав животом плашмя на залитую ледяной водой древесину, он вцепился руками за щели между бревнами. Было видно, что он старался погасить силу раскачивавшегося плота.
Нелядов жал на гашетку, пытаясь обрести равновесие, а на деле попросту цеплялся за пулемет, чтобы не кувырнуться в реку. Ноздреватый ствол МГ прыгал вверх-вниз, выписывая очередями замысловатые кренделя. Пули летели и в небесное молоко, и во все стороны вдоль правого берега.
Тут Трошка, видимо, понял, что главное — успокоиться самому и утихомирить устроенную рекой и плотом свистопляску. Он попросту замер, что-то прокричав Кренделю. Скорее всего, что-то насчет того, чтобы тот тоже не шевелился. Все это длилось какие-то доли секунды. Вот наконец он обрел точку опоры. Согнувшись над пулеметом, прижавшись головой и лицом к линии прицела, он начал стрелять. Пошла уже совсем другая стрельба. Крендель тем временем опустил в воду перо весла. Он не греб, а попросту правил, не давая плоту крутиться на месте и сохраняя на плаву его устойчивость. Расчет оказался верным. Инерция движения к противоположному берегу у плота сохранялась, а стремительное течение реки несло его мимо немецких позиций, в сторону крутого речного поворота. Плот уже почти преодолел середину реки, и теперь поток сам по себе должен был вынести его к противоположному берегу. Главное — продержаться этот отрезок переправы, где штрафники оказывались наиболее уязвимы.
Нелядов утюжил очередями всю кромку обрыва правого берега. Немцы поначалу даже растерялись, боясь головы высунуть. Видать, хорошенько шарахнул по их психике сам вид Трошки с МГ, водруженным на станок. Еще бы развернуть на чахлом квадратике полтора на два метра целое пулеметное гнездо и без всякой оглядки сеять теперь смерть и панику в фашистских неприступных рядах.
XVIII
— Огонь! — снова скомандовал Аникин. Трескотня стрельбы всколыхнулась на левом берегу с новой силой, аукнувшись на отделенных рекой высотах новыми порциями смертоносного свинцового града.
Винтовочная и автоматная стрельба тут мало помогала. Намного эффективнее действовал пулемет Бондаря. Богдан Николаич уже третий раз переползал на новую позицию, одновременно меняя и стрелянные диски. Всякий раз по нему принимался работать снайпер. Вот он добрался до Аникина и, переводя дыхание, выпалил:
— Засек його, гадину!
— Кого? — переспросил, крича Бондарю чуть не в самое ухо, Аникин.
Все равно его голос заглушался минометным ревом.
— Гада этого, який пчелок к нам запускает. За деревом сховався, в самых корнях… По центру от нас, где корни свисают с обрыва. Бачишь? От цього ствола три пальца влево. Ствол поваленный.
Андрей выглянул на миг. Тут досталось и ему. Возле самого уха, свистнув, шибануло по шапке-ушанке. Вначале Андрей подумал, что залетела шальная. А потом, нагнувшись за сбитой шапкой, увидел, как пущенная следующим выстрелом пуля вошла в заднюю стенку, сковырнув глиняный край окопа. Как раз там прошла, где только что торчала его голова, командира отделения, старшины Андрея Аникина.
— Ну, шо я казав? Пулеметом його не сковырнуть. Тильки щепки летять…
Все, теперь уже ясно как божий день, что гад этот фашистский с оптическим прицелом держит всю их линию на прицеле. А ведь командиров они снимают в первую очередь, заодно с пулеметчиками. Так-то вот, едрена кочерыжка, попал ты теперь, товарищ командир, в снайперский прицел. А выбраться из него ох как непросто.
— Слушай сюда! — крикнул Аникин. — Головы зря не высовывать. Менять позиции!
Андрей приказал своим быть осторожнее, стрелять, стараясь схорониться за мало-мальски пригодными для этого укрытиями. Тут его и осенило. А ведь про кочерыжку его не зря надоумило вспомнить. Так в войсках называли ПТР, оно же — противотанковое ружье. В отделении «кочерыжек» не было. Пэтээровцев держали в первом взводе. Одна она была на всю роту. А тут она здорово могла бы помочь. Дальнобойная и бьет наверняка. Если такой засадить по гнезду пулеметному, только пух и перья полетели бы от курятника фашистского.