— Ты читаешь письмо от Монти?
У мистера Баттервика хватило совести выглядеть как мелкий воришка, пойманный на карманной краже.
— Да так, посмотрел, — признался он.
— Тебе оно не понравилось?
— Вообще-то, нет.
— И мне тоже. Я как раз ему об этом пишу.
— Ты не мягчи, пиши потверже.
Гертруда уверила его, что о мягкости нет и речи. Говорила она с такой спокойной силой, что у Баттервика подскочило сердце от нечаянной надежды.
— Ты разрываешь помолвку?
— О, нет!
— А почему? — запротестовал мистер Баттервик. — Черт возьми! Почему ты хочешь выйти замуж за такого типа?
— Я обещала.
— Обещания иногда нарушают.
— Я так не делаю.
— Не можешь ты его любить!
— Я к нему очень привязана.
— Подумай, а вдруг ты встретишь человека, который отдаст все, лишь бы жениться на тебе.
Слова эти явно порадовали Гертруду. Довольная улыбка на мгновенье смягчила ее лицо.
— Что ж, не буду отрицать, — сказала она. — За эту неделю мне уже сделали два предложения.
— Два?
— Одно — Клод Уизерспун, о нем и говорить не стоит. Никто не выйдет за Клода, разве что на пари.
Втайне мистер Баттервик считал этого Клода более подходящей партией, чем Бодкин, но благоразумно промолчал.
— А другое — от полисмена.
— От кого?!
— Он не обычный полицейский. Уилфред был в Итоне и Оксфорде и везде играл в хоккей. Он сын сэра Уилбефорса Чизхолма, ну, ты знаешь, заместитель главы Скотланд-Ярда. Понимаешь, он захотел пойти по стопам отца, а сэр Уилбефорс настоял, чтобы он начал с самых низов.
— Очень разумно, — признал мистер Баттервик. — Если бы у меня был сын, он бы начал упаковщиком. Иначе дела не освоишь.
— Уилфред когда-нибудь займет тако-ое место в Скотланд-Ярде…
— Не сомневаюсь, — ответил отец, твердо веривший в семейные связи. — Уилфред? А это не его я встретил на лестнице?
— Его.
— Замечательный молодой человек. Прекрасные манеры. Как он извинился, наступив мне на ногу!
— Да, папа, Уилфред очень милый.
— Он сделал тебе предложение?
— Перед самым твоим приходом.
— И ты отказала?!
— А что я могла сделать? Я же обещала Монти.
Мистеру Баттервику было больше нечего сказать. Он знал, что такое чувство долга ничем не проймешь. Не иначе, как в мать — та приглашала в гости людей, которых лично он не подпустил бы и на расстояние выстрела. Ирония заключалась в том, что когда дело не касалось долга, Гертруда слушалась его беспрекословно. Никто не мог пожелать лучшей дочери. Одна беда, воспаление совести. Если уж в приступе безумия она дала слово Монти, совесть не даст ей с ним разойтись.
Если только…
Мистер Баттервик вернулся к себе в кабинет и подошел к столу. У него появилась идея.
Разорвать помолвку можно лишь в том случае, если Бодкин не выдержит срока. О мистере Лльюэлине он знал только то, что тот — глава огромной студии, а для этого надо, по крайней мере, обладать умом. Человек умный внемлет здравым доводам. А что, если пообедать с ним где-нибудь и поговорить о том, что он слишком поспешно нанял этого Бодкина? Интересно, как долго после такой беседы тот усидит на своем месте?
Да, попробовать стоит, решил Баттервик. В конце концов, что он теряет?
У тех, кто занимается экспортом-импортом мысль — это дело. Через полминуты он был за столом. Еще через минуту он нашел ручку, бумагу и конверт.
«Уважаемый мистер Лльюэлин», — начал он.
2
Айвор Лльюэлин, напевавший то, что мог вспомнить из «Вернулись добрые деньки», остановился на полуслове к вящему облегчению автомобилистов и пешеходов.
— Бодкин, ты когда-нибудь был в тюрьме? — спросил он Монти.
Монти ответил, что нет. Он вел «кадиллак», который Грейс купила здесь, в Англии, поскольку отвозил Лльюэлина в Лондон, где у того, судя по всему, была назначена деловая встреча.
— А я вот был, в молодости, — сказал мистер Лльюэлин. — Напился, хулиганил, сопротивлялся полиции. Не так уж приятно.
Монти с этим согласился.
— Зато какое счастье, когда тебя выпустят! Прямо как жаворонок, который увидел, что забыли запереть клетку. Ты, наверное, заметил, что сегодня утром я какой-то особенно бодрый?
— Я заметил, что вы все время поете.
— И я скажу тебе, почему. Сегодня я обедаю с одним человеком. Ты теряешься в догадках, как я сумел уговорить жену? Пошевелил мозгами, вот как. Я сказал ей, что еду к адвокату. Глава киностудии должен постоянно видеться с адвокатом. Жены могут сердиться, их дело, но помешать — не могут. Скажешь им, что адвоката нет, разразится жуткий скандал, и все, крыть нечем.
— Значит, вы не собираетесь встречаться с адвокатом?
— Нет, Бодкин, не собираюсь. Я получил письмо от одного человека, который предлагает мне встретиться по одному важному делу, вот я и еду к нему в клуб. Не стоит и говорить, что там мне удастся по-человечески пообедать. Я знаю эти лондонские клубы! Хорошо кормят. Для затравки — суп, потом — дичь или ростбиф, йоркширский пудинг, а напоследок — шикарный десерт. И, конечно, сыр! Ты говоришь, пою? А что тут удивительного? Зима тревоги нашей отступит под обильными лучами благой весны, и этим я обязан Дж. Б. Баттервику! Странно как иногда все сходится. Помнишь я рассказывал, что был влюблен в училку и зубрил эту английскую словесность. Осторожно! Мы чуть не угодили в канаву!
И в самом деле, рука у Монти дрогнула, машина вильнула, а зазевавшаяся курица обрела крылья голубки и скрылась за горизонтом. Монти пережил серьезное потрясение. Он не отличался прыткостью мысли, но даже и большему тугодуму не составило бы особого труда догадаться, что отец Гертруды решил наладить связь с его хозяином.
Внезапному желанию угостить Лльюэлина обедом могло быть только одно разумное объяснение. Очевидно, он решил сделать все, что только в человеческих силах, чтобы Лльюэлин немедленно сменил секретаря. «Насколько было бы лучше», — слышал Монти, — «нанять для такой серьезной работы одаренного молодого человека в роговых очках, который умеет печатать и стенографировать. Конечно, дорогой мистер Лльюэлин, если вспомнить тот случай с плюшевым Микки Маусом, Монти Бодкин — не самый надежный человек. Послушайтесь моего совета, увольте его немедленно. Выбросьте его во тьму внешнюю, где плач и скрежет зубовный». Такие мысли проносились в голове у Монти, когда он смотрел на своего пассажира, который теперь пел «Люби меня, и радость расцветет». Может быть, мелькнула надежда, он неправильно расслышал имя?
— Вы сказали, Баттервик? — выдавил он.
— Когда?
— Когда говорили о письме.
— О каком письме?
— О том, в котором кто-то приглашает вас пообедать. Это был мистер Баттервик?
— Это он и есть. По крайней мере, именно так он подписался. Отправил из какого-то Западного Далиджа.
— Это под Лондоном.
— Сколько тут пригородов!
— Да, есть кой-какие.
— Ну и Бог с ними, — сказал терпимый Лльюэлин. — Ты не знаешь песню «Барни Гугл»?
— Нет.
— Ее мало кто знает в наши дни. Она из старых.
— А письмо…
— Пришло, когда жены не было дома. Это хорошо. Я смог ей сказать, что адвокат мне просто позвонил. Нет, как меня изменили обстоятельства! Я прочитал его два раза, я прижал его к груди, как манну небесную. Получи я такое предложение от совершенно незнакомого человека у себя в Лльюэлин-Сити, я бы сказал секретарю, чтоб тот послал его к черту, но в наше суровое время каждый, кто пригласит меня на обед, становится Особо Важной Персоной, тем более, если речь идет о лондонском клубе. Помню, много лет назад приехал я в Лондон и мне случилось пообедать в одном из здешних клубов. В жизни не забуду! Курица под восточным соусом и три гарнира. Да, Бодкин, это были деньки!
— Конечно…
— Красота, а не деньки!
— Так вот, этот Баттервик…
— Что-то у тебя голос дрожит. Ты что, его знаешь?
— Он отец Гертруды.
— Очень может быть, но это не меняет дела. Кто такая Гертруда?
— Девушка, с которой я помолвлен. Я же вам рассказывал.
— Ах, да, скачет по цветочкам.
— Не скачет она по цветочкам! Это вы говорили. Не думаю, чтоб она вообще заметила цветок.
Хорошее настроение Лльюэлина уменьшилось настолько, что он нахмурил брови.
— Запомни одно, Бодкин, раз уж мы с тобой работаем: я редко ошибаюсь. Если я сказал, что она скачет, то… Постой! Помню, помню! Это та Гертруда, чей отец не позволяет тебе женится на ней, пока ты не проработаешь хотя бы год.
— Именно. А вас он пригласил, чтобы вы дали мне пинка под зад. Он только об этом и мечтает.
— Я не совсем понял, Бодкин. Расшифруй.
— Он хочет, чтобы вы меня выгнали.
— Когда ты говоришь «выгнать», ты имеешь ввиду «уволить»?
— Именно. Он все продумал, этот Маккиавелли! Он считает, что я не найду другой работы. Ему-то известно, что я — не подарок.
Мистер Лльюэлин громко фыркнул, и Монти показалось, что произошло что-то в моторе. Он затрясся от гнева, лицо его исказилось, словно он только что просмотрел плохие пробы.
— Уволить? — сказал он, борясь с чувствами. — Да только ты один меня понимаешь! Ты один мне помогаешь! Кому еще я расскажу о своих бедах? Не думай, я не забыл, что сделал этот недомерок. Нет, не забыл! Баварский крем. А прошлой ночью она принесла мне куриную ножку и кусок яблочного пирога. Но я не могу с ней разговаривать. Она бесшумно втекает ко мне, как струйка нефти, оставляет еду и исчезает, будто спешит на поезд. С тобой все по-другому. Ты меня слушаешь. Уволить тебя?! Я тебя не уволю, даже если меня попросит президент Соединенных Штатов, и весь сенат упадет на колени. Если этот ублюдок думает, что мне можно запудрить мозги, он ошибается. «Баттервик, — скажу я ему после обеда, — ты гнусный пес. У тебя столько шансов, что я выгоню Бодкина, как у меня, что жена даст мне шоколадный эклер. Фига с два, Баттервик», — вот что я ему скажу.
— Спасибо, мистер Лльюэлин, —растрогался Монти.
— Сколько раз я тебе говорил, зови меня Джумбо! — вскричал Айвор Лльюэлин.
Монти в приподнятом расположении духа оставил своего друга и благодетеля в Клубе Пожилых Консерваторов, а сам отправился перекусить в «Трутни». Там он узнал, что его приятель Проссер уже завел список, принимает ставки на его женитьбу, и сейчас они — сто к восьми. Внеся свой вклад, Монти вернулся, чтобы встретить Лльюэлина, который вскоре появился из дверей клуба.
Но это был уже не тот Лльюэлин, что еще утром насвистывал веселые песни. Ушла жизнерадостность, с какой он выводил «Добрые деньки», и «Люби меня», и даже «Барни Гугл», если бы вспомнил слова этой песни. Лицо его было мрачным, взгляд потухшим. В ответ на вежливый вопрос Монти, понравился ли ему обед, он разразился смехом, который иногда называют глухим, а иногда — горьким.
— Я не кролик, — сказал он.
Монти не понял этого загадочного замечания. Да, глава кинокомпании «Суперба-Лльюэлин» не похож на кролика, и настолько, что об этом не стоит и говорить. Он еще меньше похож на кролика, чем на жаворонка в клетке.
— Вас кто-нибудь так назвал? — предположил Монти.
— Назвал, ха! Это Баттервик так думает, — горестно произнес Лльюэлин. — Морковка! Латук! Огурцы! Я заказал утку, а она — из орехов! Нет, какая бурда! Так бы ему и сказать, но я слишком вежлив. Представляешь, выбор? Или морковный пудинг или из отрубей!
Монти все понял. Он вспомнил воззрения своего возможного тестя на здоровое тело и здоровый дух. Он и сам имел удовольствие испытать хлебосольство Баттервика, воспоминание о котором не могло пройти в течение нескольких дней.
— Он пригласил вас в диетический ресторан?
— Да, язви его душу!
— Он вегетарианец.
— Он — гадюка!
Монти совсем расцвел. Даже после ободряющей беседы в машине у него еще были сомнения, сможет ли хозяин противостоять коварным интригам. Если бы Баттервик угостил Лльюэлина хорошим ростбифом и йоркширским пудингом, то разморенный от яств он мог вполне оказать своему благодетелю маленькую услугу, особенно, если после ужина тот предложил бы ему портвейн и хорошую сигару. Голодного Айвора Лльюэлина, с фальшивой уткой внутри, переубедить невозможно.
На всякий случай Монти спросил:
— Обо мне за обедом не говорили?
— Какой обед?! Это издевательство! Ложь! Обман!
— Как говориться, утка?
— А?
— Ладно, я так. Случайная мысль. Так он говорил обо мне?
— Ха!
— То есть говорил?
— Он только о тебе и говорил. Он пытался меня заставить…
— Чтобы вы меня выгнали?
— Точно. Начал еще до того, как мы сели обедать, (если это, конечно, обед). Пока мы ели, он был слишком занят, пережевывал пятьдесят раз каждый кусочек, так что беседу мы вели на нейтральные темы. Но когда мы вернулись в его клуб, он начал. Чего он только не говорил! И ты транжира, и ты бездельник,… в общем, разное. Я просто рассвирепел. «Баттервик, — сказал я ему, — вы клевещете на замечательного молодого человека, который мне дорог, как сын. Хватит, Баттервик. Мне не о чем с вами разговаривать. Вы — гад чистой воды. Надеюсь, по пути в Западный Далидж вас переедет автобус».