Глава девятая
Обычно, после обеда Грейс с удовольствием пропускала роббер-другой бриджа, так как была очень азартным игроком, особенно если у нее на руках четыре пики, одна из которых дама, но сегодня вечером она собиралась написать поздравительное письмо Мэвис, (такие важные вещи не делают по телефону) и пошла к себе его писать. Монти, отпущенный на свободу, тоже удалился. Он хотел побыть наедине со своими мыслями. Нет, он не ожидал, что они его порадуют, но уж какие есть, такие есть.
Как он и предполагал, они оказались неприятными. Однажды он прочитал роман знаменитой Рози М. Бэнкс, которая вышла замуж за его приятеля из «Трутней», Бинго Литтла, и кое-что запомнил. Название, «Узы чести», поначалу немного его разочаровало, вкусы влекли его к крови и к гангстерам, но Бинго практически навязал ему книжку, и к удивлению Монти, она произвела на него большое впечатление. Рассказывалось в ней о таком Обри Карузерсе, который встретил на океанском лайнере такую Соню Деринфорд, которая возвращалась с Востока, влюбился в нее, а она — в него, и они обнялись на палубе при лунном свете во время какого-то маскарада.
Ну что ж, скажете вы, поскольку у Сони веселые голубые глаза, волосы цвета спелой пшеницы и прелестный мелодичный смех; но не так все просто. Обри помолвлен с одной девушкой из Англии, и не может расторгнуть помолвку, потому что он человек чести. Ни один Карузерс не нарушил своего слова.
Однако, влип, думал Монти, читая; думал и сейчас, когда сам влип. В книжке все заканчивалось замечательно, английская девушка разбилась в машине, но в его случае ни один букмекер не взялся бы поставить больше чем восемь к ста, что это повторится. Оставалось выбирать между тем, чтобы плюнуть на фамильную честь Бодкинов или провести всю оставшуюся жизнь с разбитым сердцем. Тут не захочешь, а призадумаешься.
Обри Карузерс, перед которым стоял тот же выбор, почти все время в ходил из угла в угол, сжав губы и глядя в пол, — равно как и Монти, вернувшийся к себе в комнату.
Однако Обри ходил по открытой палубе, где не на что наткнуться, а Монти, напротив, действовал в маленькой спальне. Поэтому довольно скоро он столкнулся с умывальником, и как раз тер ушиб, когда кто-то постучался. Прихромав к двери, он увидел Санди.
Многие в подобной ситуации застыли бы и выпучили глаза. Монти был одним из них; и Санди пришлось начать беседу, что она сделала при помощи своего обычного приветствия.
Монти вновь обрел дар речи. Собственно говоря, мы не назвали бы это речью, но ничего другого у него в запасе не было. Трудно быть красноречивым, если ты размышляешь о любимой девушке, а та, откуда ни возьмись оказывается в твоей спальне.
— Привет, — ответил он.
Острота ситуации ошеломила его. Рядом с ним, была та, для которой он — сказочный принц на белом коне. Ему хотелось обнять ее и обнимать, пока у нее ребра не затрещат, и он готов, пожалуйста — но что толку, когда честь Бодкинов говорит: «Нельзя»? «Какая ирония!» — думал он, потирая ушибленную ногу. Томас Харди выжал бы из этого не меньше трех томов.
Санди была как всегда собрана. Если в ней и горела страсть того рода, на которой специализировалась некогда пятая жена Лльюэлина, она ее не выказывала.
— Извини, что я так, попросту, — сказала она. — Я знаю, уже поздно.
— Нет, нет. Когда угодно!
— Я почувствовала, что должна тебя увидеть. Почему ты массируешь ногу? Ревматизм?
— Ударился.
— Почему?
— Ходил из угла в угол.
— Почему?
— Не знаю.
— Должна быть какая-то причина.
— Честно говоря, я думал.
— Да, это дело опасное. Что ж, я принесла тебе еще пищи для размышлений. Меня беспокоит Лльюэлин.
— Разве он не в порядке?
— Какое там!
— А что с ним?
— Не знаю. Должно быть что-то серьезное. Я заглянула к нему, чтобы отнести остатки десерта, ну, такой вроде крема, а он не обрадовался.
— И не стал есть? — изумился Монти, припомнив, что крем за ужином был действительно хорош, и он представить себе не мог, что Лльюэлин не кинулся на него, как погребенный под лавиной лыжник — на бочонок бренди, доставленный сенбернаром.
Нет, все-таки — чуда не было. Санди покачала головой:
— Крем-то он взял, но очень рассеянно, и взгляд у него был какой-то стеклянный, как будто он думает: «Что мне эти кремы?» Ну, словно это диетический хлебец.
Монти многозначительно, хотя и беззвучно, присвистнул.
— Не нравится мне это.
— Мне тоже.
— Скверно. Очень скверно.
— Вот и я думаю. Может, это из-за падчерицы?
— То есть как?
— Знаешь, отчимы иногда ужасно их любят. Прямо как родных. Может, он думает, каким унылым и печальным будет дом без нее. Когда миссис Лльюэлин сообщила ему новости, он был просто потрясен.
— Расстроился?
— Как будто сел на гвоздь. Наверное, оплакивает потерю.
— Кого это он потерял? Мэвис?
— Да.
Она затронула тему, правду о которой Монти знал из надежного источника. Если мистер Лльюэлин и впал в меланхолию, то уж точно не из-за того, что его падчерица покинет семью.
— Этого не может быть, — сказал он. — У него просто озноб от этой девицы. Он относится к ней примерно как к случайно повстречавшейся кобре.
— Откуда ты знаешь?
— Он мне сам рассказал. Она его извела.
Санди засмеялась. У нее, по мнению Монти, был очаровательный смех, как у Сони Деринфорд, и он бы с удовольствием его слушал так часто, как ей взбредет посмеяться.
— Да, это не совсем укладывается в мою теорию. Ты ее видел?
— Видел.
— Когда?
Монти заколебался, сомневаясь, стоит ли рассказывать ей больше. На студии «Суперба-Лльюэлин» ему удалось зайти на съемки «Отелло», и он запомнил, как жалобы этого мавра растревожили Дездемону. Если он поведает, что произошло с ним в ту злополучную ночь, Санди, которая и так пала жертвой его чар, еще глубже погрузится в безнадежную любовь. Зачем причинять ей горе?
И, тем не менее, историю он поведал.
— А потом она вытащила огромный револьвер и закрыла меня в чулане, — завершил он.
— Ну, знаешь!
— Вот именно.
— Теперь я вижу, что ты имеешь в виду. Девица на любителя.
— Золотые слова.
— Наследственное. От матери.
— И от отца, Орландо Маллигена. Он играл главные роли в этих эпических вестернах и всегда убивал кучу народу. Выйдет так это на улицу, а навстречу ему идет злодей. Они друг в друга стреляют. Конечно, злодею надеяться не на что. Так и вижу Мэвис в этой ситуации. Она ему покажет, этому Джеймсу Пондеру.
— Очень возможно. После медового месяца.
— Ну, конечно, после.
— Ладно, его дело. Нам надо выяснить, что с Лльюэлином. Может, он тоскует.
— Пойду и спрошу.
— Да, пожалуйста.
— Ты тоже пойдешь?
— Я думаю, лучше не надо. Он скорее все расскажет тебе.
Как только дверь мистера Лльюэлина открылась в ответ на стук, Монти увидел, что мрачные описания Санди никак не преувеличены. Мистер Лльюэлин не просто тосковал — он тосковал по чему-то очень серьезному. Походил он на человека, прошедшего все три вида экзотического лечения, описанного в специальных номерах журнала «Ланцет». Монти случалось видеть рыбу на прилавке, в которой было больше, скажем так, joie de vivre[2] .
Внешне он тоже изменился к худшему. Глядя из-под нахмуренных бровей, он походил скорее на страшного владельца студии «Суперба-Лльюэлин», чем на того весельчака, который еще недавно напевал «Добрые деньки» и «Барни Гугл». Именно такого Лльюэлина, вероятно, видел мистер Баттервик через стол, уставленный морковкой и вегетарианскими утками.
— Ну? — скорбно спросил он. — Чего надо?
Монти почувствовал, что тут уместна мягкость. Опасаясь, что открытая, фамильярная улыбка добавит масла в огонь, он на нее не решился.
— Простите, что помешал, — выговорил он. — Санди Миллер мне только что сказала, что вы ее до смерти напугали. Она думает, вам очень плохо, как будто рефери уже досчитал до десяти, и послала меня узнать, в чем дело. Скажите мне, что у вас болит. Санди ужасно волнуется.
Его слова волшебным образом изменили настроение Лльюэлина. Он заметно смягчился и заметил, что недомерок — большой молодец.
— Сердце есть, вот что главное. Я ценю ее заботу. В чем в чем, а в сочувствии, я та-ак нуждаюсь! Перед тобой — погибший человек, Бодкин.
— Неужели? А что случилось?
— Садись, и я тебе расскажу.
Монти присел. Мистер Лльюэлин, еще немного побыв в Пучине Отчаяния, наконец, выбрался на поверхность и заговорил.
— Бодкин, тебя никогда не привязывали к бочке с порохом, к которой прикреплена зажженная свеча?
— Вроде бы нет. А что?
— То, что я именно в этом положении. Свеча все короче, сижу, жду взрыва. Меня уже ничто не может спасти. Ты знаешь этот жемчуг миссис Лльюэлин?
Монти сказал, что знает. Он мог бы добавить, что каждый, кто преломил хлеб с Грейс за одним столом, не мог пропустить его мимо внимания.
— Это подарок ее первого мужа, Орландо Маллигена.
— Красота!
— Да, красота в ней была. Все-таки, молодость.
— Собственно, я про жемчуг.
— Да, выглядит он ничего, хотя сделан в Японии.
— Сделан?
— Он фальшивый.
— Фальшивый?
— Подделка.
— Подделка?
— Бодкин, реши, наконец, ты человек или эхо в Альпах. — сказал Лльюэлин, возвращаясь к прежней, легкой манере. — Я понимаю, ты удивлен. Грейс тоже удивится, когда обнаружит. Больше всего меня пугает, то, что она тогда скажет.
Монти был ошеломлен. Он помнил, что Орландо Маллиген был вполне крутым парнем, всегда готовым пристрелить сколько угодно бандитов, но не мог поверить, что кому бы то ни было хватит смелости подсунуть Грейс фальшивое ожерелье. Наполеону — пожалуй, больше некому, да и ему — лишь в те годы, когда он упивался властью и совсем уж разошелся.
— Вы хотите сказать, — уточнил Монти, — что Орландо Маллиген посмел ей всучить фальшивый жемчуг? Должно быть, железный человек.
Мистер Лльюэлин заметил, что его не поняли, и поспешил объясниться.
— Нет, он-то подарил настоящий. Заменили его гораздо позже.
— Кто?
— Я.
— Господи!
— А что поделаешь? Пришлось, когда мы открыли совместный счет. На студии я зарабатываю восемьсот тысяч долларов в год, но что в них толку, если миссис Лльюэлин следит за каждым чеком? Мне была нужна небольшая заначка, вот я и подумал о жемчуге. Я взял его, чтобы заново нанизали, а на самом деле подменил. Но я еще не знал…
— Чего вы не знали?
— Насчет Мэвис.
— А что с ней такое?
— Когда Орландо Маллиген откинул копыта — цирроз печени — оказалось, что ожерелье завещано Мэвис, и она получит его, как только выйдет замуж.
— А-а!
— Бодкин, не издавай животных криков. Я в очень нервном состоянии.
— Простите.
— Слишком поздно. Из-за тебя я прикусил язык.
— Я только хотел сказать, что я понял, почему вы беспокоитесь.
— Беспокоюсь — слишком слабое слово. Я оцепенел. Наверное, ты никогда не видел миссис Лльюэлин, когда она разойдется?
— Еще нет.
— Побудешь со мной, увидишь, — заверил Лльюэлин, содрогнувшись. — Превзойдет саму себя. Конечно, я понимал, подменяя ожерелье, что иду на некоторый риск.
— Но тогда вам казалось, что это хорошая мысль?
— Точно. Не думал, что какой-нибудь псих женится на Мэвис. Шансы бесконечно малы. Их практически нет!
— Хотя она, в сущности, красавица? Сам не видел, было темно, но, судя по слухам…
Мистер Лльюэлин поворчал, но согласился.
— Да, девица ничего, но что такое красота? Видимость. Мнимость. Душа, вот что важно.
— Золотые слова.
— А ее душу давно пора отдать в чистку. Когда она узнает, что ее жемчуг
— японская поделка, из нее полезет гремучая змея.
— А вдруг она примет его за настоящий, как миссис Лльюэлин?
— Не дури. Она выходит замуж за ювелира, который способен различить подделку с пятидесяти шагов.
— Может быть, Пондер не проболтается?
— Конечно, проболтается! Бодкин, ты все-таки идиот. Уходи-ка ты лучше и посиди где-нибудь. У тебя есть своя комната, так? Сделай одолжение, иди туда. Если случайно споткнешься о ковер, упадешь с лестницы и сломаешь себе спину в трех местах, я не очень расстроюсь. Нет, что же это! Приходит, порет всякую чушь погибшему человеку. Убирайся, Бодкин. Не могу видеть твою глупую рожу.
Монти не задерживался. Ему было жаль уходить, он надеялся дать еще совет-другой, но что-то в ему подсказало, что в нем больше не нуждаются.