— Может, позвать рабби?
— Пусть он прочитает надо мной молитвы, когда я умру. Может быть, тебе лучше закрыть мастерскую. Однако есть еще заказ для того человека, у которого три акра земли рядом с… Забыл, где это.
— Заказ давно выполнен. Все давно сделано. Я закрою мастерскую.
В Назарете знали, что означает закрытие мастерской, и весь день сюда шли люди, чтобы проститься с умирающим. Но только вечером, когда в доме остались лишь Иисус и Мария, Иосиф произнес свои последние слова:
— Заботься о своей матери. Она благословеннейшая из женщин.
— Я знаю это. А ты был лучшим из отцов. Среди смертных, мне следует сказать. С тобой была любовь сына, и она будет с тобой всегда, ибо если любовь — это одно из проявлений Отца Небесного и умереть не может, то и любящий и любимый должны жить вечно.
Иосиф мало что понял из этого. Иисус вспомнил слова, что звучали в его душе в тот день, когда он стоял во дворе Храма и заря его миссии посылала к нему свои первые лучи из Святая святых. Он произнес их по памяти:
— «Ибо отходит человек в вечный дом свой, и готовы окружить его по улице плакальщицы; — доколе не порвалась серебряная цепочка, и не разорвалась золотая повязка, и не разбился кувшин у источника, и не обрушилось колесо над колодезем. И возвратится прах в землю, чем он и был; а дух возвратится к Богу, Который дал его…[74]»
Иосиф уже почти ничего не услышал из сказанного. Он протянул слабеющую руку в сторону жены, которая, как он знал, стояла справа от него. Мария взяла его руку и зарыдала. Глаза Иисуса оставались сухими. Когда забрезжил рассвет и пропели первые петухи, Иосиф тихо скончался. После бессонной ночи Иисус и Мария выглядели усталыми, но сделали необходимые приготовления к похоронам и, слабо улыбаясь, кивали в ответ на выражения соболезнования.
Итак, некоторое время Иисус и его мать жили вдвоем. Но только некоторое время. Глядя на Марию и видя перед собой женщину, которая была в цвете своей красоты, Иисус не раз спрашивал ее:
— Ты не собираешься снова замуж?
— Настоящее замужество, как у других? С детьми, которые рождаются не от Бога, а после соития мужа и жены?
— Все дети от Бога, мама. Мужчины — это просто орудия Божьего творения. Не выйти ли тебе снова замуж?
— Если меня попросят, я могу подумать об этом. Могу сказать «да», могу сказать «нет» — все зависит от моей прихоти. Легкомысленно звучит, да?
— Женские прихоти тоже от Бога. Некоторые говорят, что лишь по своей прихоти Бог создал и море, и землю, и живущих на ней людей.
В то время он часто повторял слова «некоторые говорят». Помимо сведений о том, как скитался по пустыне Моисей и как устанавливали законы цари и судьи Израиля, он узнавал и многое другое. Мария знала, что Иисус уже мог спорить с чужеземными учениями, изложенными в книгах, написанных на греческом и на латыни, и на равных вел беседы с приезжими греками и людьми из окружения знатных гостей, приезжавших к Ироду Антипатру из Иерусалима и из самого Рима. Он читал римских поэтов и одного великого греческого поэта древности. Иисус придерживался веры своего народа, языческие же верования, предполагавшие многобожие, его не привлекали. Он подробно изучил особенности религии тех странных «чистых» людей, живших у Мертвого моря[75], которые создали учение, отрицавшее плоть. Иисус отрицать плоть не собирался. Плоть, как он говорил, имела для человека важное значение.
Мария продолжала:
— Ты спрашиваешь, не собираюсь ли я замуж. Такой же вопрос я задаю тебе — не собираешься ли ты жениться?
Он покраснел.
— Я давно об этом думаю. Для тебя было бы несчастьем, если бы в доме появилась другая женщина? Я имею в виду — помимо нашей дорогой старой, боюсь, уже очень старой, Елисебы?
— Все будет зависеть от того, кто эта женщина. У тебя есть на примете какая-нибудь определенная девушка?
— Та самая девушка из Каны.
— А, Дикла, финиковая пальма. Высокая девушка, которая мало разговаривает.
— Дикла — это только прозвище. Ее настоящее имя Сара.
— Имя, я бы сказала, с дурным предзнаменованием[76]. По не думаешь ли ты больше об отцовстве, нежели о любви женщины? Ибо… — Мария с трудом подбирала нужные слова. — Ты знаешь, как ты был зачат, и веришь в это… Ты действительно в это веришь?
— Конечно, верю. И еще раз повторяю — есть только один отец. Если у меня будут дети, они не получат какой-то особенной любви. Я должен быть пастырем, стадо которого — весь Израиль.
— Сейчас ты говоришь как еще очень молодой человек, каковым ты на самом деле и являешься. Я сомневаюсь, нужно ли тебе сейчас думать о женитьбе. Твой двоюродный брат Иоанн об этом и не помышляет.
— Мой двоюродный брат идет своим путем. Путем предуготовления. Я же должен проповедовать исполнение, хотя пока не знаю точно, что это означает, и я сам должен исполниться как человек. Я хочу сказать, что должен знать все о жизни мужчины.
— Женитьба как некий долг, не ради совместной жизни или отцовства?
— Когда же ты поймешь, что отцовство — это удел лишь отца нашего небесного? Я уже достаточно говорил тебе об этом.
— Мне не нравится твой тон, сын. Я считаю, что мальчик не должен так разговаривать со своей матерью. Думаю, ты согласишься, что материнство — это нечто относящееся только к женщинам и что отец наш небесный не против того, чтобы оставить этот удел нам — созданиям из женской плоти. Что ж, очень хорошо. Я не взываю к тому, чтобы мой сын оказывал мне какое-то особое уважения, но надеюсь, мой сын достаточно разумен, чтобы понимать — оказывать мне уважение он все-таки должен.
— Прости, мама, — сказал Иисус и поцеловал ее.
— Значит, ты намерен жениться?
Он кивнул несколько раз с самым серьезным видом, словно речь шла о бремени долга, которое он обязался возложить на себя, а не о переходе в состояние, которое может оказаться самым радостным в жизни.
Церемония бракосочетания, как теперь будут знать мои читатели, состоялась в Кане, а свадебное торжество происходило в саду у таверны, владельцем которой был отец невесты, Нафан. Сара, девушка пятнадцати лет — на пять лет моложе своего жениха, была довольно миловидной и высокой, что необычно для дочерей Израиля, которые могут воспеваться как финиковые пальмы разве что в любовных песнях, но гораздо чаще бывают маленькими и коренастыми — кустарник, а не деревья. Но кустарник, если можно так выразиться, никого не обидев, пылающий. Они хорошо подходили друг другу, поскольку Иисус был выше, чем большинство из мужчин Галилеи, рост которых обычно не превышал трех с половиной локтей[77]. У него были широкая грудь и крепкие мускулы. Голос его, когда он того хотел, был громким, как у буйвола (возможно, об этом и нет нужды упоминать особо — ведь именно в голосе таилась природная основа его силы как проповедника), хотя обычно Иисус говорил мягко и тихо, только довольно быстро, словно его переполняли слова. Жених и невеста представляли собой красивую пару. Они стояли теперь в саду, облаченные в простые, но сверкавшие белизной одежды, и выслушивали раздававшиеся в их честь здравицы, в которых иногда звучали добродушные непристойности.
Случилось так, что среди гостей оказался тот старик (хотя никто не помнил, чтобы его приглашали), который однажды ослеп от горя и которого Иисус сумел убедить, что если тот попытается, то сможет прозреть, чему помогли решительность и безвредная магия Иисуса. Будучи навеселе, этот старик говорил теперь группе слушателей, среди которых был и Нафан, что Саре выпало большое счастье, коли она нашла себе такого мужа, поскольку Иисус трудолюбив, аккуратен в денежных делах и имеет замечательный дар целителя, превосходящий обычное умение. Старик рассказывал дальше, что Иисус обладает удивительными способностями и в иных, помимо врачевания, делах и что он якобы наблюдал своими собственными исцеленными глазами, как этот молодой человек разжег костер из деревянной стружки, просто призвав солнце явить свою силу. Более того, старик будто бы слыхал от другого человека, что однажды Иисус прошел под дождем от мастерской до своего дома и при этом остался совершенно сухим.
— Совершенно сухим… — отозвался один и гостей. — Это вполне годится, чтобы описать мое теперешнее состояние. Налей, друг Нафан, ибо у меня жажда, которую я не уступил бы и за десять римских сестерциев, как теперь называют деньги.
Говорят, что у сапожника сын всегда обут хуже, чем у других, поэтому не следует удивляться тому, что запасы вина в этом саду исчерпались скорее, чем в таком случае подобало. Солнце стояло еще высоко, приходили все новые гости (на самом деле некоторые из них гостями вовсе не были: на свадьбах часто бывает, что незваный гость представляется семье невесты как друг семьи жениха, и наоборот), а бочонки Нафана были уже пусты. Дело в том, что новая партия вина должна была поступить только на следующий день. Нафан же посчитал, что остававшихся у него накануне запасов будет вполне достаточно. Человек, опытный в устройстве праздничных застолий, был бы, разумеется, более предусмотрителен. Обнаружив неожиданную засуху, один записной пьяница, который ранее уже слышал эти сказки про волшебника Иисуса, в шутку выкрикнул:
— Пусть он нам покажет что-нибудь из своей египетской магии! Заставьте его превратить воду в вино!
— Он может это сделать, — подхватил бывший слепой. — Клянусь, он сделает это с той же легкостью, с какой мы превращаем вино в воду.
Следует признать, что старик больше стремился показать свое грубоватое остроумие, нежели всерьез намеревался просить новобрачного показать окружающим всю силу тауматургии[78]. Однако в своем опьянении — из зависти к сильному, красивому и умному, которую опьянение часто выносит на поверхность (подобно тому, как выбрасывается на поверхность воды дохлая рыба или тухлое яйцо) у тех, кто обычно бывает застенчив, или у тех, кому в общем-то все равно, что о них думают другие, — некоторые, из числа самых безликих или тех, чьи имена были мало кому известны, стали выкрикивать:
— Эй, Иисус! Счастливый новобрачный! Преврати-ка для нас воду в вино, да побыстрее!
— Чего они хотят? — спросил у матери Иисус.
Мария, которая обычно быстро пьянела, глуповато улыбнулась (губы ее были мокрыми от только что выпитого вина) и произнесла:
— Они просят тебя совершить чудо. Превратить воду в вино.
Услышав это, Иисус сердито нахмурился:
— Кто им такое сказал? Кто распространяет эти дурацкие сплетни?
— О, я думаю, они догадываются. Некоторые из них догадываются, кто ты.
— Отец оставил нас без вина, — сказала Сара. — Говорила ему, что мало будет, но он не захотел слушать.
— Значит, если закончилось вино, то закончился и праздник и мы все можем расходиться по домам, — произнес Иисус.
— Ну попробуй, — попросила его мать, — у тебя получится. Давай же, сделай это для меня.
Иисус пристально посмотрел на нее, не веря тому, что услышал.
— Ты это всерьез? Боже сохрани! Ты пьяна? Ты, единственная из всех?!.
Несколько молодых людей, которым вино давно уже затуманило голову, в шутку наполняли опустевшую бочку водой из колодца — ведро за ведром — и, брызгая ее друг на друга, радостно взвизгивали. Некоторые оборачивались к Иисусу со словами: «Эй! Все готово к египетской магии! Давай, Иисус из Египта, покажи нам свои фокусы!» Здесь мне следует упомянуть, что некоторые называли его Иисус Египтянин, поскольку им было известно, что в раннем детстве он вместе с родителями жил в Египте.
Иисус посмотрел на мать, и его взор смягчился. Для нее это был не самый счастливый день, поскольку она должна была радушно принять в дом женщину, с которой была едва знакома, и уступить ей место хозяйки. Во время застолья Мария не притронулась к еде, и от небольшого количества вина ее щеки раскраснелись. Она гордилась своим сыном, которого передавала теперь другой — нет, не женщине, а просто долговязой девчонке. Мария не хотела его обидеть. И все же Иисус сказал:
— Женщина, ты знаешь, что мой час еще не пришел.
Это отрезвило Марию, ее лицо вспыхнуло — на этот раз не от вина. Кривовато улыбнувшись — лицом, но не глазами, — Иисус подошел к наполнявшейся бочке и возложил на нее ладони. Гуляки притихли. Деревенский фокусник собирался дать представление. Иисус заговорил своим громким, сильным голосом, более подходящим для того, чтобы обращаться к пяти тысячам слушателей, нежели к каким-то пятидесяти:
— Смотрите, друзья, вот пресная вода — свежая, прохладная, прямо из колодца! Смотрите — одно короткое мгновенье, только и можно успеть, что моргнуть или щелкнуть пальцами, — я делаю тайное движение руками, говорю про себя секретное слово, и — ах, что я вижу! — вода превращается в вино! Какой аромат!
Он погрузил свою ладонь в жидкость и, зачерпнув пригоршню, выпил, роняя сверкавшие на солнце серебристые капли.
— Ах, какой вкус! Давайте, все пробуйте! Но, — Иисус предостерегающе поднял палец, — сначала одно предупреждение. Сущность превращения такова, что грешникам — мужчинам, которые задолжали деньги, женщинам, которые сплетничают о своих соседях, развратникам, прелюбодеям и безбожникам — вино покажется водою, на вкус будет тоже как вода, да и на голову подействует, как вода. Для чистых же и благочестивых оно будет выглядеть, как сверкающие на солнце рубины, но вкусу будет сравнимо с тем, что греки называют нектаром, а в голове от него будут позванивать колокольчики и послышится сладкозвучное пение. Смелее же! Кто попробует первым? Ну кто как не ваш сегодняшний хозяин и мой тесть!
Ухмыляющегося Нафана вытолкнули вперед, он наполнил свой сверкающий кубок, сделал несколько больших глотков, а затем воскликнул:
— Никогда не доводилось пробовать такого вина! Подавай я такое в моей таверне, давно бы нажил состояние. Вы только взгляните на этот превосходный кровавый цвет!
Все загорланили, кроме жены Нафана, ибо хорошо было известно, что глаза его не пропускали молодых свежих грудей, а руки были охочи до хорошо обрисованных ягодиц. Итак, будучи в самом хорошем настроении (а некоторые посчитали, что для свадьбы эта замечательная игра в самый раз), все наполнили свои чаши и залпом выпили. Один глупый юнец воскликнул: «Да ведь это же просто вода!» — и ему тотчас надавали оплеух, заклеймив позором, как великого грешника, а он, конечно, гоготал от удовольствия.
Был там один человек, прозывавшийся, как мне говорили, Рихав (но я отказываюсь верить, что его действительно так звали[79]). Нарочито высокопарно он изрек:
— Более чем необычно! На большинстве празднеств — а я, друзья, поверьте мне, бывал на многих — сначала подают лучшее, худшее же — в конце, используя таким образом ту естественную выгоду, которую дает потеря чувствительности нёба. Но в данном случае, о прекраснейший из хозяев, ты сохранил превосходнейшее из вин до самого конца, и это навечно зачтется тебе как благороднейшее из твоих деяний. Какой божественный цвет, какая искрящаяся прохлада! Оно звенит во рту, словно серебряная монета! Оно возвышает, не опьяняя!.. — И он долго еще продолжал говорить в подобной тяжеловесно-шутливой манере.
История с этим так называемым чудом позднее перекочевала в хроники. Получается, что Иисус еще тогда создал прецедент превращения иных жидкостей в вино. Однако некоторые помнят, как все было на самом деле, и называют воду «вином из Каны». Я, конечно, верю, что застолье это закончилось благопристойно.
Теперь Иисус Наггар был женатым человеком, и мы можем предположить, что он предавался телесным удовольствиям так же часто, как и любой из нас, оказавшийся в этом счастливом положении. Впрочем, я не сомневаюсь, что он так же, как и все мы, страдал от женской глупости, капризности и болтливости, а иногда испытывал на себе тяжесть раздоров между матерью и женой. «Мой сын любит, чтобы это делалось так». — «Он может быть твоим сыном, но он еще и мой муж». — «Я бы не сказала, что это хорошо выстирано». — «Коль скоро речь зашла о том, что хорошо, а что плохо, жаль, что ты не научила