Три полных мешка с трудом подняли, уложили на сани, забросали воронку снегом и двинулись в обратный путь. Сани тащили еле-еле. Сил не хватало.
Поравнявшись с тремя девушками, которые все еще разрывали свой бугор, моряки остановились.
— О! Вот удача. Вам повезло, — крикнула та, что предлагала Роману собирать уголь вместе. — Где это вы столько набрали?
— Нету там больше, девушки. Ни грамма. Все до крошки взяли, — торопливо сказал Засекин.
— А у вас как дела? — спросил Роман.
— Да плохо. Вот видите, почти ничего…
Она показала на полупустой мешок. Две другие девушки ожесточенно долбили.
— Ну, пошли, пошли, — заторопился Засекин. А то дед у нас замерзнет. Человека бросили на полпути, на канале. Бывайте, девушки.
Моряки взялись за веревки.
— Раз, два, сильно!
Сани скрипнули, тронулись. Вот теперь моряки почувствовали, как перегрузили сани. Но надо дотянуть их во что бы то ни стало. Позади слышались редкие удары ломиков. Наверное, девушки с триста седьмого устали.
«Пусть берет. Ведь они тоже мерзнут…» — вспомнил Роман глуховатый девичий голос. Собирают уголь для больных… Рискуют своей жизнью, каждый день приходят сюда… А они? Зарыли уголь, как когда-то зарывали хлеб кулаки. Для своих же товарищей пожалели. Эх, во что превращается иногда человек.
— Стоп, ребята, — сказал Роман, останавливаясь. — Подло мы все же поступили. Не кажется?
— Чего это? — напряженно спросил Засекин.
— Да вот с углем. Ведь они не для себя собирают. Стационар отапливают. Надо было…
— Ничего не надо, ничего. Я нашел. Мой уголь. Никому не дам, — Засекин, задыхаясь, злобно бросал слова. — Завтра придем, послезавтра, и все. Мало его там осталось.
— Подло, ребята, — упрямо повторил Роман. — Давайте исправлять, пока время не ушло.
— Ничего не подло, — поддержал Засекина Рюха. — Для них это капля в море, на два дня, а для нас, может быть, на два месяца. Получается так — отдай жену дяде, а сам иди… Что же мы…
— Пошли обратно, — приказал Роман. — Чтобы завтра в глаза друг другу могли смотреть.
— Не валяй дурака, — угрожающе надвинулся на Романа кочегар.
Роман ничего не ответил, повернулся, пошел к причалу. Засекин постоял, посмотрел, плюнул и поплелся за ним.
Девушки все еще ковырялись на прежнем месте. Увидя Романа и Засекина, они бросили работу.
— Вы чего это? Забыли что-нибудь?
— Мои ребята хорошее место нашли. Вот он… — Роман показал на Засекина. — Решили вам показать. Там вы больше соберете. Идем.
— Спасибо большое. А то здесь угля почти нет. Все выбрано.
Дошли до воронки.
— Вот здесь, — сказал молчавший всю дорогу Засекин.
Одна из девушек спрыгнула в яму, и тотчас же оттуда раздался радостный крик:
— Ой, как его тут много! Надо всех наших сюда позвать. Мигом наберем. Беги, Зинка! — Она вылезла из воронки. — Спасибо, — обернулась она к Засекину. — От всех, кто там на триста седьмом, спасибо. Мы ведь понимаем. Вы настоящий товарищ.
— Не за что, — буркнул Засекин. — Тронулись, Роман Николаевич.
К своим саням возвращались молча. Рюха понуро сидел на мешках. Взялись за веревки, потащили. Бухнула пушка. Завывая, пролетел снаряд, и тотчас же впереди полыхнуло желтое пламя, раздался взрыв.
— Начали, — проворчал Рюха. — Теперь скорее надо.
Дошли до пикета. Механик сидел скорчившись, укрывшись полушубком. Увидя вошедших, он встал.
— Жив, Ростислав Владимирович? — радостно закричал Роман. — Замерз? Идти можешь?
— Могу. Отпустило. Я уж пожалел, что не пошел с вами. Возьми, Виктор, свой полушубок. Он меня спас. А вы быстро… Ну, поехали.
Когда моряки уже подходили к острову, Засекин сказал:
— В общем, правильно сделали. Вот что произошло, дед, — и он рассказал механику, как отыскал угольные залежи и что было дальше. — Ведь правильно решили? Верно?
— А ты думал, что можно было иначе? — усмехнулся стармех. — Нельзя, милок.
— Можно было и для себя оставить, — вмешался в разговор Рюха. — Но ведь не по-товарищески так. Если бы они для себя собирали, тогда еще… Сначала я тоже был против. Потом…
— А ведь жалко все-таки уголь? — насмешливо спросил Роман. — Только честно.
— Конечно, жалко, но ничего не поделаешь. Надо было показать. А то, верно, как куркули какие-то. Это вы правильно… — сказал Засекин.
В его голосе не слышалось сожаления. Роман улыбнулся в темноте. Сани не казались такими тяжелыми. Немцы изредка постреливали, неприцельно бросая снаряды. Скоро они замолкли совсем. За поворотом показался «Айвар».
7
Шесть человек сидело вокруг камелька. Вчера опять ходили в Угольную, хотели пополнить запас топлива, но не дошли. Немцы узнали, что Угольная гавань источник жизни для порта, и начали интенсивно обстреливать район ночью. Люди с «Айвара» вернулись ни с чем.
— Умер Якименко, — тихо сказал старший механик.
— Все подохнем! — выкрикнул Засекин. — Ведь нам работать надо! Роман Николаевич, неужели нас так и будут держать на этом пайке? На нем долго не проживешь.
— Разве мы лучше других, Засекин? Другие тоже работают, и побольше нашего.
Матрос безнадежно махнул рукой.
— Да понимаю я все…
— Говорят, скоро хлеба прибавят, — неуверенно сказал машинист Дубов. — Новые талоны будут.
— Жди, прибавят тебе. Откуда взять? Не видишь, что делается? Вон на «Даугаве» вторую команду сменили. Первая полностью вымерла. И с нами так же… — опять захныкал Засекин.
— Не ной ты, без тебя тошно. Рано панихиду затянул» — сердито сказал механик. — И чего ты все ноешь?
— А хлеба прибавят обязательно. Я тоже слышал в пароходстве, — поддержал машиниста Роман, хотя на самом деле он ничего не слышал.
— Нашим морякам, которые на оборонных строительствах, паек дают, — сказал механик. — Тыловой. Вот нам бы тоже…
— У Якименко кто-нибудь остался? — спросил Роман. — Вы к нему сами ходили?
— Никого у него не было в Ленинграде. Так, одна… женщина. Она его и похоронила.
— Надо взамен его человека взять.
— В пароходстве знают. Пришлют.
— Как вы думаете, товарищ капитан, переживем мы зиму или… Надолго война?
— Переживем. А насчет войны — не знаю. Во всяком случае, весной по Финскому заливу плавать будем.
— Ходили за остров, Роман Николаевич?
— Поймал окуня.
— Мы тоже ловили. На троих — два ерша. Совсем плохо клюет.
— Я помню, до войны грузились мы в Аалезунде селедкой. Ну, и грузоотправитель подарил команде бочку за аккуратную погрузку. Бочку поставили на корме. Бери кто хочет и сколько хочет… Ешь от пуза, — мечтательно проговорил маленький, как огрызок карандаша, кочегар Калиновский. Раньше он был толст, очень силен и носил прозвище «Рюха».
— Было время, и получше едали…
— Вот окончится война, всех ленинградцев будут переселять в Одессу. На три года. Греться. За то, что мы так сейчас мерзнем, — не улыбаясь, сказал Засекин.
— А одесситов? — спросил Дубов.
— А их в Ленинград.
— Им сейчас тоже не сладко.
— Знаю. Зато там тепло.
— Рыбу за островом ловить надо, — сказал молчавший до сих пор боцман. — Сам вчера видел, как Сухопаров с пятьсот тридцать девятого поймал большую щуку.
— Сидеть на морозе я не могу. Лучше за город съездить. А вот после вахты ездил в район Всеволожской. Поменял кое-какое барахло на мороженую картошку. Такая удача! — похвастался стармех.
— Ну? Как же вы туда добрались? Не верится прямо.
— На Финляндском вокзале в эвакопункте сидит Колька Привалов. Знаете? Да штурман наш пароходский, на «Пятилетке» плавал вторым. Попросите — он вас посадит. А вот обратно — труднее. Тут надо ловить эшелон с Борисовой Гривы. Ходит нерегулярно. Или на попутной машине, но на это почти нет надежды. Не берут.
— Сегодня во что бы то ни стало надо пробраться в Угольную, а то кончится топливо, погибнем от холода. Погреться будет негде. Чья очередь? — спросил Роман.
— Вчера кто ходил? Боцман, капитан, Дубов, — стал перечислять, оглядывая присутствующих, Засекин. — Значит… сегодня — я, стармех, Якименко…
— Ты Якименко не считай. Отходил.
— Все равно. Они вчера ничего не привезли, так им опять идти, я считаю…
— Ладно, Засекин, не торгуйся. Пойдем, — сказал стармех. — Только мало двух. Еще одного надо.
— Я пойду третьим, — проговорил Роман, вставая. — Что вчера говорили на заседании в пароходстве, Ростислав Владимирович?
— Ругали начальство. Деталей-то нет для ремонта. Не собрали вовремя, а немец их разбомбил. Теперь где взять? Глупость какая!
— Вот уж глупо, действительно, получилось, — согласился Роман.
— Вас тут не было, — снова начал стармех. — Рабочие приходили из мастерских заплаты ставить на дырки в бортах. Так мы все вместе листа не могли поднять. Силенки не хватило. Конечно, ребята слабые, пришли — на палочки опираются. Да и мы какие помощники? Сказали, что так или иначе поставят. К весне «Айвар» будет в порядке.
— Ну ладно… — кивнул Роман. — Как стемнеет, идем в Угольную. Думаю, проберемся. А сейчас давайте со стармехом в машину.
В кают-компании остался один капитан. Сегодня он не пошел помогать в машину. У него была работа с ведомостями. Он приготовил счеты, бумагу, но не взял в руки карандаш. Опустил голову на сжатые кулаки и сидел так, не двигаясь. Тревожные мысли одолевали его.
Роман видел — люди очень истощены. Пайки получают мизерные, сил для работы не хватает. И все-таки пытаются что-то делать. Отдают судну последнее. Иногда теряют бодрость, хнычут, но героически работают.
Роману были понятны эти внезапные вспышки раздражения, приступы пессимизма, бессмысленные ссоры. Его самого все раздражало. Стало трудно общаться с людьми. Они почерствели, привыкли к человеческому горю, их уже не трогали смерти, как в первые месяцы блокады, они все время хотели есть, много думали о еде, мерзли… Но объединяла всех одна главная цель. Цель ясная — не пустить немцев в Ленинград.
Только бы его команда не потеряла веры в то, что приносит пользу. Нельзя допустить, чтобы моряки вдруг прекратили работать, опустили руки, почувствовали, что из-за слабости уже ничего не могут. Люди должны знать, что без их помощи нельзя победить. Они нужны. Необходим «Айвар»… На днях Роман долго сидел со стармехом в холодной каюте. Консервацию давно закончили. Остались ремонтные работы.
— Ростислав Владимирович, — говорил Роман, — обязательно будем соблюдать хоть какую-то видимость рабочего дни, собираться к восьми утра, намечать план на день. Работать, пусть мало, но работать. В этом наше спасение…
— Понимаю. Делаем, Роман Николаевич. И будем делать. Но вы знаете, как все трудно.
…А то, что Засекин заныл сегодня, так он всегда ноет. Такой уж характер. Привыкли. Это не страшно. Роман сам слышал, как недавно матрос набросился с руганью на какого-то жителя острова за то, что тот сказал:
— Так дело пойдет — весь город вымрет.
— Мы помрем, другие останутся. Не может быть такого, — задыхаясь, кричал Засекин, вращая голодными, злыми глазами. — Не бывать этому. Понял? И в следующий раз не треплись…
Нет, он не должен беспокоиться. На «Айваре» крепкие ребята. Негнущимися, отвыкшими от карандаша пальцами капитан принялся писать.
Загрохотали выстрелы тяжелых орудий. Слышно было, как воют снаряды, пролетая над судном. Военные корабли начали обстрел дальних немецких позиций.
8
…Роман потер окоченевшие, распухшие руки. Сегодня он особенно мучился от холода. Камелек на «Айваре» не топили уже два дня. Доставать угольную крошку становилось все труднее и труднее. Заболел Засекин, и «экспедиция» в Угольную опять сорвалась. «Схожу к Верескову, погреюсь», — подумал Роман, и от одной мысли ему стало теплее. Не тревожа прикорнувшего в углу дивана вахтенного, он вышел на палубу. По скрипучему трапу спустился на лед. Над портом висел холодный и злой маленький месяц. Протоптанная через канал дорожка вела прямо в ковш, где стоял стационар, выкрашенный в белый маскировочный цвет. Там у Романа был знакомый — Валериан Афанасьевич Вересков. Когда-то Вересков плавал с Романом на пароходе «Курск» штурманским учеником. Роман помогал ему изучать мореходные науки. Они не виделись много лет и неожиданно встретились в проходной порта. Вересков сказал, что служит на стационаре, приглашал заходить, посмотреть, как они живут, помыться в душе. Приглашение было заманчивым. Роман пришел, вымылся горячей водой. Он уже забыл, какое ощущение испытывает человек, стоящий под теплым дождиком душа. Посидел в тепле, выпил настоящего чаю. Вересков болтал без умолку, острил. Романа разморило, хотелось закрыть глаза и ни о чем не думать. Пусть будет очень тихо, а тут Вересков что-то спрашивает, ждет ответа.
В свои следующие, очень редкие посещения стационара Роман всегда просил Верескова:
— Вы на меня не обращайте внимания, Валериан Афанасьевич. Я погреюсь, подремлю. У вас, наверное, много дел всяких?
Вересков отмахивался:
— Какие там дела! «Пассажиры» тихие, не беспокоят.
Роман торопился. Он предвкушал тепло, которое через несколько минут разольется по всему телу, пройдет боль в суставах, он закроет глаза и окунется в блаженное состояние покоя. Может быть, Вересков угостит его чаем, хотя Валериан не очень щедрый хозяин.
Роман выбрался на причал у самого стационара. Сказав вахтенному, кто ему нужен, он поднялся на вторую палубу, где помещалась каюта Верескова. Постучал в дверь. Некоторое время никто не отвечал, потом щелкнул замок. Роман увидел Верескова. Его лицо выглядело смущенным. На столе что-то стояло, прикрытое наспех наброшенными газетами.
— Ах, это вы, — здороваясь, облегченно проговорил штурман. — Очень кстати. Сегодня у меня маленькое торжество. День рождения. Двадцать восемь стукнуло. Закончу приготовления, и приступим к трапезе. Никого не приглашал. Хотел один… А то, знаете, разговоры, что, почему…
— Так, может быть, и я не ко времени?
— Нет, что вы. Как раз хорошо, что пришли. Мы ведь старые друзья…
Вересков сдернул со стола газеты. Роман увидел роскошное угощение: банку тушенки, полбуханки хлеба, кусок старого, желтого сала и бутылку, заткнутую бумажной пробкой. Валериан Афанасьевич мыл стаканы под краном умывальника.
— Так, — весело сказал он, запирая дверь на ключ. — Пир? А? Хорошо все же, что вы пришли. Не могу, вернее не люблю, пить один, а вы?
— Могу.
— Держите палец. До какого уровня наливать? Имейте в виду — разведен по широте полярного круга.
Вересков разлил спирт. Быстрыми движениями перочинного ножа он ловко вскрыл банку, поднял стакан.
— Будем здоровы. За то, чтобы эта катавасия поскорей кончилась.
Роман тяжело посмотрел на Верескова, залпом выпил свой спирт.
Вересков усмехнулся.
Он тоже выпил спирт и нехотя ковырял тушенку ножом.
— Сейчас схожу на камбуз за чаем.
Приятное тепло разлилось по телу. Роману сразу захотелось спать. Пришел Вересков с алюминиевым чайником. Они принялись пить чай. Жидкий, мутноватый, без сахара, но очень горячий.
— Где достали? — показал глазами на бутылку Роман.
— Надо уметь. Извлекать пользу даже из такого поганого существования, как наше. Где народ, там и спирт. Выпьете еще?
— Нет, не буду. Спасибо.
— Как хотите. А я еще дерну. Тогда перейдем к следующему номеру программы. К дружеской беседе. А вы ешьте, ешьте…
Глаза Верескова заблестели. Лицо лоснилось.
— Я, пожалуй, пойду. Что-то мне нехорошо. Отвык пить, — сказал Роман, вставая, но Вересков жестом остановил его.
— Невежливо, Роман Николаевич, сразу же отойти от стола. Посидим хоть для приличия с десяток минут. Хочется поговорить по душам, а то ведь не с кем… Я ничего не могу понять…
— Чего именно?
— Ну вот скажите, — доверительно наклонился Вересков к Роману. — Скажите, что, по-вашему, творится? Мы всюду отступаем, суда наши топят, послали пароходы в Германию перед самой войной. В чем дело?
Роман взглянул на Валериана Афанасьевича.
— Я не хотел бы говорить на эту тему. Главным образом потому, что самому многое непонятно. Не стоит заниматься пустыми домыслами.