Большинство голосов будет на вашей стороне. Извините, капитан, если мы чем-нибудь обидели вас. Поверьте, мы не хотели этого. Пойдемте, Барт.
— Идите, идите, Шоу, и подумайте об учебном заведении, где сможете брать уроки хорошего тона.
Под насмешливые замечания американцев англичане пробирались к выходу.
Роману стало не по себе. Он привлек всеобщее внимание. А рыжий стоял как ни в чем не бывало под одобрительный смех своих приятелей. Потом он повернулся к Роману.
— Прошу вас, капитан, не считайте нас такими же дураками, как те двое. Мы думаем иначе и понимаем, как все сейчас сложно. Меня зовут Патрик О’Конор, капитан парохода «Оушен Войс».
Роман пожал руку американца.
— Пойдемте к нашему столику, капитан. Мы принесли с собой пару бутылок хорошего «олд скотч».
Роман поблагодарил, но от приглашения отказался. Выйдя на улицу, он вдохнул свежий, пахнущий сосновыми досками воздух. Стояла северная светлая ночь. Пустынная прямая улица с блестящими полосами рельсов уходила вдаль, теряясь где-то между низеньких деревянных домиков. Холодный ветер обвевал разгоряченное лицо. Роман думал о только что происшедшей в столовой ссоре. Ему было приятно, что его поддержали. Но какой-то осадок остался.
Из-за позднего времени трамваи уже не ходили. Он медленно брел по деревянным мосткам. Позади послышались шаги. Роман обернулся. Его догонял О’Конор.
— Кэптен! Застопорьте ход, — крикнул американец, увидев, что Роман его заметил.
Роман остановился.
— Слушайте, мастер[2], товарищи просили меня еще раз сказать вам, что они огорчены. Им показалось, что вы ушли обиженным.
Роман покачал головой.
— Нет. Но инцидент неприятный.
О’Конор нахмурился.
— К сожалению, есть всякие, но мы честно воюем и не жалеем жизни, когда требуется. Я буду рад, если вы зайдете ко мне на пароход. Вы ведь с «Гурзуфа»? Наши суда стоят рядом. Или я приду к вам?
— Приходите.
На следующий день О’Конор появился в каюте у Романа. Они долго сидели за обедом. Американец рассказывал о последнем конвое из Англии в Мурманск.
— Вы не можете себе представить, капитан, что это был за рейс. Дьявольская погода! Никакой видимости, всю дорогу снежные заряды и штормяга. Мой «Оушен Войс» не маленькое судно, но и он почти не вылезал из-под воды. Волны накрывали его до средней надстройки. Приклепанные к палубе стальные трапы оторвало и снесло за борт, вентиляторы срезало, две шлюпки разбило… Вот в такой обстановке продвигался наш «PQ-13»[3].
— А как себя чувствовали корабли охранения? — спросил Роман.
— Еще хуже, чем мы. Эсминцы трепало так, что они могли сломаться или опрокинуться. Длинные, узкие… Милях в ста пятидесяти от берегов Мурмана конвой атаковали.
Флагман, английский крейсер «Тринидад», не успел отклониться от торпед. Он получил большие повреждения, но, несмотря на них, командир крейсера все же вступил в бой. Тут к нему на помощь подскочили два русских эсминца. «Сокрушительный» и «Гремящий». Надо было их видеть! Эсминцы выбрасывало из воды, потом они исчезали в пене. Казалось, что они никогда больше не вылезут из-под беснующихся валов, но они снова появлялись и, мало того, вели точный прицельный огонь. Если бы не они, «Тринидаду» пришлось бы плохо. Немцы ушли восвояси…
Тридцать первого марта транспорта уже входили в Кольский залив и воздавали хвалу господу, что все кончилось хорошо, как гитлеровцы повторили нападение на конвой с подводной лодки. Еще раз эсминцы показали, что они — надежные защитники. Пока тяжело груженные суда неуклюже маневрировали, «Гремящий» ринулся на лодку. Она погрузилась, не успев атаковать. С «Гремящего» сбросили глубинные бомбы, да так удачно, что через несколько минут на поверхности плавали соляр, обломки, масло. Не успел конвой построиться в походный ордер, как прилетела группа «юнкерсов». «Гремящий» встретил их огнем зениток. Один самолет сбили, а остальные не решились продолжать бой…
Роман с интересом слушал американца. Ведь все, о чем рассказывал О’Конор, может быть, предстоит и ему.
С этого дня началась дружба между моряками. Они чувствовали взаимное расположение. Роман пригласил О’Конора к себе домой. Американец явился торжественный, от него пахло духами. Принес шоколад, сигареты, бутылку виски.
— Ваш — первый русский дом, который я посещаю, — сказал он, пожимая руку Валентине. — Я очень счастлив.
Валя не понимала, что говорит О’Конор, но чувствовала — пришел хороший человек, смеялась, пытаясь произнести несколько английских слов, которые знала. Американец рассказывал про свою жизнь в Калифорнии, о родителях, о сестрах. Отец его работал лоцманом в Сан-Франциско. Роман переводил.
Уходя, Патрик сказал провожавшему его Роману:
— У вас славная жена. Вам тяжело уходить в море?
— Ей, наверное, труднее. Она очень беспокоится за меня.
4
Конвой собрали. За несколько дней до выхода в море экипажам судов запретили сходить на берег. Роман попрощался с Валей. Слезы появились у нее на глазах. Она улыбнулась жалкой усталой улыбкой, обняла Романа и стояла молча, а он целовал ее глаза, губы, шею. Так и не сказали они друг другу ни слова. Оба понимали, что никакие слова не смогут изменить неизбежное.
— Ну, я пошел, — сказал Роман, с трудом отрываясь от жены, и, не оборачиваясь, вышел.
Суда вывели на рейд. Они стояли, готовые к выходу в море. Роман с удовольствием отметил, что «Оушен Войс» отдал якорь недалеко от «Гурзуфа». На судне его встретил старший помощник Мельников, молодой человек с удивительно светлыми волосами. Мельников нравился Роману. В его неторопливых движениях и разговоре — говорил старпом с певучим северодвинским акцентом — чувствовалась уверенность в себе.
— Давно плаваете? — спросил Роман, усаживая старпома перед собой, в первый день их знакомства.
— Я-то! Да, считай, что со дня рождения. Мать на корабле родила, — и, увидев недоумение в глазах Романа, улыбнувшись, сказал: — Отец плавал механиком на «пригородке», ну а мать ехала к врачу рожать. Пригрелась на котельных решетках, там тепло, да и не доехала… Какая-то пассажирка меня принимала.
— Потомственный моряк, значит?
— Да. Мы соломбальцы коренные. В Архангельске нас все знают. Я сначала на «пригородке» с отцом плавал, потом на буксирах в порту, ну и теперь в дальнем с десяток лет. Старпомом четыре года.
— Ну что ж, отлично. Будем готовиться к отходу.
— Есть готовиться, товарищ капитан.
В последующие дни Роман наблюдал, как немногословный и казавшийся флегматичным Мельников удивительно толково распоряжался на судне. Он с вечера давал боцману план на следующий день, умело составляя — что было очень важно — очередность работ. Иначе могли засосать повседневные мелочи, которых на каждом судне великое множество.
Он все умел, все мог показать своими руками — как сращивать стальные концы, как подготовить цементный раствор или раскроить шлюпочные паруса… А однажды, когда Роман был занят с представителем военного командования, в каюту постучал Мельников.
— Предлагают сейчас идти за бункером. Разрешите, я перейду?
Роман разрешил. В иллюминатор он наблюдал, как без громких команд и суеты «Гурзуф» отдал швартовы, принял топливо и вернулся на прежнее место.
Мельников управлял судном очень хорошо… На старпома можно было положиться. Теперь, встретив капитана у трапа и вежливо взяв из его рук чемодан, Мельников доложил:
— Все готово, Роман Николаевич. По всему видно, скоро пойдем.
Ночью конвой снялся. Белое море еще было покрыто льдом. Медленно ползущий караван представлял великолепную мишень для гитлеровских пикировщиков, но они почему-то не появлялись.
Роман нервничал. Он не верил этому спокойствию. Вот так же было тогда на «Онеге»… Какая-то гнетущая, настороженная тишина, идеально спокойное море, но где-то на фарватере их поджидала «рогатая смерть». Грохот, огонь, крики гибнущих людей…
«Онега». Он всегда будет помнить это судно. Бывают же такие неожиданности!.. Роман вообще не думал встретиться с Валей, после выставки мариниста совсем забыл про нее, а она неожиданно появилась на госпитальном судне «Онега». Валя была в ладной флотской шинели и форменном берете. Взяв «под козырек», она звонко отрапортовала:
— Товарищ вахтенный штурман! Военврач Звягина прибыла в ваше распоряжение.
Роман не верил глазам.
— Садитесь, Валентина Михайловна. Как вы сюда попали?
— Из-за вас, — засмеялась Валя. — Все очень просто. Вызвали в военкомат, послали в армейскую часть. При мне одного врача назначали на ваше судно. Он не хотел, упрашивал послать его в другое место, а я вспомнила, что у меня на «Онеге» есть знакомый человек. Я к этому врачу: «Давайте меняться. Попросим военкома». Врач обрадовался. Оказывается, его укачивает. Военком ни в какую — предписание, распоряжение, приказ. Все-таки мы его уломали. Так и попала.
Роман пожал плечами.
— Вы недовольны, что я пришла?
— Скорее рад. Вам следует явиться к начальнику госпиталя. Я вас провожу.
Они вышли из каюты и сразу же попали в поток носилок. Два санитара, потряхивая носилками на ступеньках трапа, несли раненого. Он матерно ругался, кричал:
— Тише вы, барбосы! Легче! О, мочи нет…
Валя остановила санитаров.
— Вы что делаете? Ведь раненый, а вы как мешок несете. Поставьте носилки. Роман Николаевич, берите. Куда нести?
Роман не успел опомниться, как уже вместе с Валей тащил носилки. Смущенные санитары шли рядом.
Присутствие Вали на судне как-то незаметно изменило привычную жизнь Романа. Он стал больше обращать внимания на свою внешность, зачастил в лазарет.
Изредка Валя заходила к нему в каюту. Садилась на диван, закрывала глаза и молча сидела вытянув ноги. Роман понимал, что она устает, знал, что спит урывками, что каждую минуту ее могут позвать в операционную.
Но чаще они встречались по службе.
Вале приходилось обращаться к старшему помощнику по многим вопросам. То требовались дополнительные помещения для тяжелораненых, то не хватало посуды, то нужно было срочно изготовить шкаф для лекарств. Иногда между ними происходили ссоры. Требования врача Звягиной казались старшему помощнику, обремененному тысячью забот, несвоевременными, чрезмерными, а подчас и ненужными.
Тоном, не допускающим возражений, он говорил:
— Не будет, Валентина Михайловна. Все люди заняты на ответственных работах. И не просите.
— Нет, будет! — кричала Валя. — Надо! Вы поймите, странный вы человек, я прошу не для себя. Для больных людей. Надо построить двадцать пять дополнительных коек в третьем классе. Люди валяются на палубе. А там есть место. Вот у вас, слава богу, руки-ноги целы, а вы поставьте себя на их место. Поставьте!
С Валей было трудно спорить. Она могла убедить кого угодно.
— Слушайте, стоит ли тратить на эти разговоры так много времени. Неужели ваши дела пострадают, если вы выделите в мое распоряжение трех человек? На четыре часа, не больше. Отказываете? Я иду к капитану, и пусть вам будет стыдно. Вы черствый сухарь, кусок льда… — И вдруг улыбалась так, что появлялись ямочки на щеках. Лицо становилось милым и лукавым. Валя брала руку Романа в свою и говорила: — Ну я вас очень прошу, Роман Николаевич. Сделайте, пожалуйста.
И Роман, проклиная настырную докторшу и свою непонятную мягкость, выполнял все ее просьбы, стараясь, чтобы не пострадал намеченный план работ…
«Онега» сделала несколько рейсов. Потом этот страшный взрыв, удар под ноги… и он приходит в себя в жарком, переполненном людьми кубрике.
Слышны стоны, приглушенные разговоры. Здесь те, кого подобрал катер из воды.
Не верится, что на таком маленьком судне можно поместить столько народу. Кубрик набит до отказа. Люди лежат на койках, рундуках, примостились на палубе. Нельзя пошевелиться, чтобы не задеть соседа. Роману плохо. Его тошнит. Соленая вода переворачивает внутренности. Надо бы сунуть два пальца в рот, но он не может подняться, а рядом люди… Все тело болит, как избитое. Все-таки нужно попытаться встать… Роман оглядывает кубрик и видит Валю. Девушка лежит на палубе подогнув ноги. Валя во флотской тельняшке, в ватных брюках и почему-то в больших валенках с красными галошами. Глаза у нее закрыты.
Устало ворочаются мысли Романа: «Ее подобрал тот же катер… Надо спросить, что с «Онегой». Может быть, она видела…» Он хочет позвать ее, но отвратительный приступ тошноты снова подступает к горлу. Потом…
Роман напрягает силы, встает и, не обращая внимания на стоны лежащих, пробирается на палубу. Когда он возвращается, то видит очнувшуюся Валю. Она смотрит на него тусклыми, усталыми глазами. Только где-то в глубине зрачков он замечает радость.
— Роман Николаевич! — шепчет она. — Живы!
— Что с «Онегой»? Видели?
— Погибла. Много раненых тоже… Не могу вспоминать. — Вот-вот расплачется.
— Не надо, Валентина Михайловна.
Он раздвигает лежащих на палубе, садится рядом…
«Морской охотник» подошел к Ленинграду ночью. Посты СНИСа долго запрашивали у него позывные и пароли. Сигнальщик чертыхался, по нескольку раз повторяя сочетания букв. Наконец катер впустили в порт. Рыча моторами, он быстро пробежал по Морскому каналу, завернул в Гутуевский ковш. Старший лейтенант, командир «охотника», застопорил ход. Сразу наступила тишина.
— Вот и приехали, — довольно сказал командир, обращаясь к Роману. — Можно считать, благополучно.
— За это вас благодарить надо… Скажите, вы видели, как погибла «Онега»? Спасли людей?
Командир тяжело вздохнул.
— Она тонула минут пятнадцать. Многих спасли.
Роман вынул из кармана зажигалку, которую когда-то купил в Японии. На ней были нарисованы три женские головки — черная, рыжая и русая.
— Возьмите на память…
— Да что вы! Не надо ничего, — отказался старший лейтенант.
— Прошу вас, сделайте мне удовольствие, возьмите.
— Ну ладно, — усмехнулся моряк. — Уж больно славные мордашки.
— Вас как зовут?
— Доходько Георгий Александрович.
— Запомню. Ну, ни пуха вам ни пера.
— Подождите минутку, — сказал старший лейтенант, — вот возьмите. Пригодится. — И он сунул Роману маленькую плоскую бутылку со спиртом.
Роман спустился вниз, где он оставил Валю. Все уже разошлись.
— Валентина Михайловна! — тихо позвал он, трогая ее за рукав. — Надо идти домой.
Валя посмотрела на красные галоши.
— Как же я… в таком виде? — спросила она. — Ведь вещи отдать надо.
— Вам их матросы подарили. Берите, — сказал Роман.
Они поднялись на палубу. Моросил дождь. Роману хотелось курить, но табаку не было.
«Онеги» больше не существует… Всего сутки назад он проходил по палубе, шутил с ранеными, ободрял их, обещал завтра привести судно в Ленинград… Перед самым взрывом он разговаривал с матросом-зенитчиком. Тот все подбрасывал в воздух пятачок. «Орел» — не потопят, «решка» — хана. Несколько раз выходил «орел». Зенитчик радовался. Удалось ли спастись матросу? Кто остался жив из команды «Онеги»? Старший лейтенант говорил, что и другие суда подбирали людей…
— Куда теперь? — спросил Роман.
— Я не знаю, — безразлично сказала Валя.
— Может, ко мне? — нерешительно предложил Роман. — Затопим печку, согреем чаю….
— Куда хотите. Мне все равно.
Роман взял Валину руку. До проспекта Газа шли пешком. Оба молчали. Дождь не прекращался. На углу они сели в переполненный трамвай. Он нудно тащился, громыхая и скрежеща. На перекрестках вожатый вылезал, ломом переводил стрелки. При свете синей лампочки Валино лицо казалось бледным, глаза, неподвижные, равнодушные ко всему, уставились в одну точку…
Из нежилой комнаты пахнуло холодом.
— Вот мы и дома. Сейчас все наладим. Садитесь, Валечка. Ну, что с вами?
Валя стояла посреди комнаты и плакала. Роман подошел к ней, обнял. Она прижалась к нему.
— Я отсюда никуда не пойду. Вы как хотите. У меня в Ленинграде никого нет…