Снеткова на судне любили. Роман заметил это сразу. Помполит никогда не бывал без дела. Он всегда находил себе работу. Если команда красила судно, мыла или обивала ржавчину, Андрей Федорович обязательно делал то же. Ну, а если уж случилось что-нибудь с брашпилем, лебедками или рулевым приводом, Снетков переодевался в робу и вместе с судовым электриком копался в сложных электромеханизмах. Все это он умел совмещать со своей основной работой.
Первое время моряки обращались только к помполиту и, казалось, совсем не замечали нового капитана. Роман даже немного «ревновал» Снеткова к экипажу, но потом оценил его популярность. Он был великолепным помощником. То, чего не мог сделать Роман или Мельников административными мерами, легко удавалось Снеткову. Поговорит, пошутит с командой, и дело сделано. Он знал «душу» каждого человека на «Гурзуфе», знал, о чем мечтают люди, что их тревожит и как живут семьи моряков.
Снетков был лет на пять старше Романа. Над высоким ростом помполита подтрунивали.
— Без беседки трубу может красить, — говорил с завистью боцман Тихон Пархоменко. — Вот дает же бог счастье человеку.
Боцман — невысокого роста, сухой, быстрый, сильный. «Южный» горбатый нос придавал его лицу хищное выражение. Когда Пархоменко повязывал бритую голову красным платком, то становился похож на пирата, болтающийся на поясе широкий канадский нож дополнял впечатление. Он отличался бешеной вспыльчивостью, тогда глаза его становились дикими. В такой момент он мог дать и затрещину. Мальчишки-матросы его боялись и не любили.
— Настоящий корсар. Фома Ягненок, — смеялся старший механик Соломон Иосифович Шамот, вспоминая роман Клода Фарера. — Ему бы лет двести назад родиться.
Шамот — огнеупорная глина. Пожалуй, что-то было в стармехе от этого слова. Вероятно, темный цвет кожи. Всегда веселый, аккуратно одетый, бритый «царь Соломон», как называли стармеха, вызывал восхищение у всей команды.
— Вот дед! Какой кофе пьет! От одной такой чашечки нормальный человек дуба врезает. А он хоть бы что!
Шамот имел свой серебряный кофейник с длинной ручкой и сам варил крепчайший черный кофе.
Судовую машину Шамот любил, знал каждый винтик, каждый стук клапана, но копаться в двигателях не хотел, считая, что он за свою жизнь достаточно наработался. Механики ему это прощали и с гордостью говорили:
— Дед из своей каюты больше видит, чем многие в машинном отделении. Мастер.
Обратил внимание Роман на матроса Фокина. Щуплый, с бледно-зеленоватым лицом, с темными кругами под глазами, с рахитично скроенной фигурой — большая голова и кривые ноги, — Фокин производил неприятное впечатление. На руле он стоял отлично. Судно шло как по ниточке.
Через три дня по выходе из Архангельска Фокин спас судно от взрыва. Роман услышал, как он спокойным, безразличным, но громким голосом доложил:
— Мина справа.
Вахтенный штурман проглядел зловещий шар, внезапно вынырнувший по борту. Не видели его и сигнальщики. Роман срывающимся голосом крикнул: «Лево на борт!» — и сразу же, как только судно покатилось влево, взял «право». Мина прошла рядом. Все произошло мгновенно.
— Молодец, Фокин! — похвалил Роман рулевого, утирая платком лоб. — Глаза у тебя — никакого бинокля не надо.
— С вас приходится, товарищ капитан, после вахты зайду, — со смешком проговорил Фокин. — Грамм сто пятьдесят заработал?
Казалось, что проплывшая мина не произвела на него никакого впечатления.
Вечером Мельников жаловался:
— Фокин где-то набрался. Драку хотел учинить. Глупости всякие болтал. Жизнь ему не дорога, на смерть наплевать…
— Я виноват, Олег Владимирович, налил ему. Буду знать впредь.
Говорил Роман о Фокине и со Снетковым.
— Странный парень. Пьянчужка, сквернослов, бабник. Но смелый. Показал себя несколько раз. Что-то у него есть, чего я не знаю, — сказал Снетков. — Неустойчивый какой-то…
Или Витька Анощенко. Ему едва стукнуло семнадцать. Мечтает о подвиге… Ну был бы крупный, сильный, ладно. А то маленький, худенький, как заморыш, цыпленок… Носит всякие американские курточки с погончиками, учит английский. Хочет быть внешне похожим на американца. Смешной парнишка. Но волевой. Перед самой Англией «Гурзуф» затралил своим параваном какой-то предмет. Надо было срочно спустить человека за борт на беседке и обрезать параван. Первым вызвался Анощенко. Пошел и сделал. На ходу судна.
Среди команды много ребят, только что окончивших школу юнг. Его экипаж… Как они поведут себя в трудную минуту? Если бы знать, что ждет их впереди…
На вторые сутки плавания совсем некстати разъяснило. Позади траверза лежал Альтен-фиорд. В очень прозрачном и холодном воздухе взошло оранжевое солнце. После тумана все вокруг приняло радужный, праздничный вид. Море тихо плескалось у бортов, небо голубое, без облаков, висело над головой. Солнечные лучи играли в каплях воды, покрывавшей все судно от еще не успевшего просохнуть тумана.
Подравнявшиеся суда конвоя шли двумя стройными колоннами. Грозно поднимая дула зенитных пушек и пулеметов, проходили корабли охранения. Казалось, все идет хорошо, но именно эта радостная обстановка таила в себе смерть, ужас, тонущие корабли. Напряжение, владевшее людьми, усилилось. Никто не хотел оставаться в помещениях. Тот, кто был свободен от вахты, оделся потеплее, вышел на палубу.
Враг появился внезапно. Сигнальщик доложил:
— Самолеты справа. Курсовой сто двадцать!
Раздался сигнал боевой тревоги. Люди разбегались по местам, задирая головы. На большой высоте черными едва заметными точками появились самолеты.
* * *
Военный комендант Антонов подает команду зенитчикам. Они быстро вращают маховики наводки. Роману кажется, что все самолеты летят на «Гурзуф», но это только кажется. Каждый выбирает себе жертву и с ревом пикирует на нее. Только один летит на «Гурзуф». Роман кричит рулевому:
— Десять градусов право! Так держать! Лево на борт!
Самолет входит в пике. Ничего не слышно, кроме страшного воя. Он заставляет сжиматься сердце, воля слабеет. Видно, как из-под крыльев отрываются маленькие груши-бомбы. Они тоже воют в воздухе, но уже по-другому — визгливо, свистяще, как будто уши сверлят тонким бором. Почему они так медленно падают? Уж скорее бы! Бомбы взрываются в море недалеко от «Гурзуфа». Грохот прокатывается по воде, вокруг поднимаются высокие белопенные столбы. Смолкают зенитные орудия. Лейтенант Антонов, вытирая лоб грязным куском ветоши, говорит:
— Первую атаку отразили. Сколько их еще?
На мостик поднимается Снетков.
— Все в порядке. Повреждений никаких. Люди держатся хорошо.
Роман оглядывается вокруг. Все ли суда конвоя целы? Все на местах, все идут.
В небе нарастают знакомые звуки. Снова летят самолеты. На этот раз их много. Они приближаются с разных направлений.
— Самолеты!
Воздух содрогается от звука зениток. Стреляют все транспорты, все корабли охранения. Небо покрывается черными облачками разрывов. Фашистские летчики пытаются прорваться через сплошную стену огня. Непрерывно ведет зенитный огонь и «Гурзуф». Теплоход все время меняет курсы. Бомбы падают рядом, пока не причиняя ему вреда. Но вот над «Гурзуфом» появляется самолет.
— Огонь! — задыхаясь, кричит Антонов.
Трещат зенитки, и вдруг самолет начинает быстро снижаться, за ним тянется густой черный хвост. Потом он вспыхивает, как бенгальский огонь, и падает в море.
— Ура! Есть один! Наш, «гурзуфский»! — радостно кричит Антонов. — Добрынин сбил. Орел!
Отбомбившись, самолеты улетают. Наступает тишина. Несколько судов каравана сильно повреждены, горят. Но враг не оставляет конвой в покое. Снова слышится рев приближающихся самолетов. Свист падающих бомб, грохот орудий и зениток… Роман маневрирует…
— Право, лево, прямо руль!
Пикировщик стремительно падает на «Гурзуф». С воем летят бомбы… Грохот взрыва. Теплоход сотрясается, дрожит, приседает к воде. Что-то рушится, трещит. Длинный язык пламени взмывает к небу. Черный дым вырывается из носовой части «Гурзуфа» и окутывает все судно. Роман ничего не видит. «Сейчас будет взрыв», — думает он.
Перед ним вырастает старпом Мельников.
— Роман Николаевич, обстановка такая. Полубак горит. Пробоина в районе второго трюма. Вода поступает интенсивно. Люди на местах, работают. Я иду в трюм.
Старпом исчез в клубах дыма так же внезапно, как появился.
Команда «Гурзуфа» работала слаженно и четко. Пожарная группа боролась с огнем. Из нескольких шлангов тугими струями била вода. Моряки подносили песок и огнетушители. Откуда-то из стены черного дыма вынырнул второй помощник Кубус, закричал:
— Сюда, сюда, несите огнетушители! Начинайте с малярной. Там очаг. Рубите все дерево и выбрасывайте за борт. Да живее.
На передней палубе матросы подводили пластырь.
— Да не тащи ты его за один угол! Трави, трави больше! — сердито командовал боцман.
В трюме несколько человек разбирали ящики, стоя по пояс в воде.
— Никак не подобраться. Здорово хлещет. Хотя бы пластырь подвели скорее. Можно было бы работать, — ворчал моторист Кольцов, откидывая в сторону тюки.
Каждый знал, что и как ему делать.
Роман заметил, что в соседний пароход попала бомба. Катера охранения стаей неслись к нему. Видно было, что повреждения невелики. Судно оставалось на плаву. Машина работала. Под винтом пенилась белая струя, но скоро она прекратилась. Значит, машину застопорили. На палубе появились люди. Они лихорадочно спускали шлюпки, скользили по талям вниз, отгребали от судна навстречу идущим катерам.
«Покидают пароход», — понял Роман. Вскоре на палубе не осталось ни одного человека. Пароход накренился градусов на десять и так продолжал стоять на воде.
Роман искал глазами «Оушен Войс», но суда конвоя рассредоточились, и теперь уже нельзя было разобрать, кто где идет. Порядок ордера нарушился. Суда шли самостоятельно. Над «Гурзуфом» пролетела волна самолетов. Поднялся вой, грохот артиллерийской и зенитной стрельбы. Корабли охранения выплевывали сотни снарядов. Оставленный командой транспорт покачивался недалеко от «Гурзуфа». Крен на правый борт увеличился, но судно держалось. Роману было некогда наблюдать за ним. Из-под полубака «Гурзуфа» все еще вырывался густой черный дым, поднимался высоко в небо, образуя огромное облако.
«Может быть, дым спасает нас? Фашистский летчик заснял картину пожара, дым и записал победу». Тут Роман увидел Пархоменко. Он вел из-под полубака Фокина. На боцмане горел ватник. Кто-то накинул ему на плечи чехол от вьюшки. Пархоменко отмахнулся, подхватил матроса и понес его к надстройке.
Самолеты бомбили левую группу конвоя. Измотанный беспрерывными налетами, Роман действовал почти автоматически. Назад, вперед, вправо, влево!
Вдруг он увидел, как вражеский самолет ринулся на оставленный английский транспорт.
— Что делают, что делают! — сказал оказавшийся рядом Снетков. — Ты посмотри, Роман Николаевич. Сразу и не разберешь, кто его топит.
Не более как в двух кабельтовых от покинутого судна полным ходом шел английский крейсер «Аванти» и бил прямой наводкой из среднего калибра по одинокому пароходу. Фашистская бомба тоже попала в цель. Объятый пламенем транспорт разломился надвое и ушел под воду.
— Ведь совсем целое судно! Пропали тысячи тонн боезапаса и пароход, — зло проговорил Снетков.
— Они действуют по инструкции. Такова инструкция английского адмиралтейства — добивать поврежденные фашистами транспортные суда. Моряки здесь ни при чем.
Снетков махнул рукой.
— Пришел тебе доложить, Роман Николаевич. Пожар стал слабее. Фокин умирает от ожогов. Полез с огнетушителем в самое пекло.
— Ты был в машине? Как там?
— Пока все нормально. Стармех сам у реверсов.
— Роман Николаевич, подите сюда, — позвал капитана третий помощник.
У левого борта покачивался английский корвет «К-7». Третий помощник пытался объясниться с офицером, который что-то кричал, размахивая руками.
— В чем дело?
— Поговорите с ним. Я не улавливаю, чего он хочет, — смущенно проговорил третий помощник, уступая место капитану.
Роман перегнулся через перила:
— В чем дело?
— Капитан? Черт возьми, где вы так долго пропадали? Адмирал приказал всему экипажу немедленно оставить судно. Я вас подброшу на крейсер. Поторопитесь, а то, чего доброго, взорветесь и взорвете меня.
Из-под полубака вырвались языки пламени.
Взрыв! Самое страшное взрыв. Накалится палуба, переборки и тогда… Но он не будет снимать людей. «Гурзуф» на плаву, машина исправна, команда работает и не думает уходить с теплохода. Нет никакой паники…
— Положение «Гурзуфа» не так плохо, как вам кажется. Мы ликвидируем повреждения… — уверенно сказал Роман англичанину.
— Не говорите глупостей, капитан, — раздраженно прервал его офицер, — выполняйте распоряжения Коллинза и не губите людей. Через полчаса ваш транспорт если не взорвется, то затонет.
Роман устало подумал: «Ну что объяснять этому англичанину. Капитан не имеет права уйти, пока верит, что судно еще можно спасти. «Гурзуф» должен быть спасен. Сейчас каждый грамм взрывчатки дороже золота. Да ведь не поймет он».
— Передайте командиру конвоя, что я не могу выполнить его распоряжения, так как не считаю «Гурзуф» в безнадежном состоянии. Мы постараемся его спасти.
— Передам, но это безумие… Подумайте о ваших людях и их семьях.
— Я уже думал и запрещаю кому бы то ни было покидать судно, — твердо сказал Роман.
Сказал и вдруг со всей неумолимостью почувствовал: если теплоход взорвется — путь к спасению отрезан безвозвратно. Тяжелым бременем легла на его плечи ответственность за принятое решение.
К нему подошел матрос Чуркин. В руках он держал чемодан.
— Роман Николаевич, что, можно садиться на корвет?
— Можно, Чуркин, — насмешливо и зло ответил капитан. — Вы будете единственным из команды «Гурзуфа». Передайте в Мурманске наш привет.
— Как, разве кроме меня никто не идет? — удивился Чуркин, оглядывая корвет. — Тогда я тоже не пойду. А черт с тобой!
Матрос размахнулся, хотел бросить чемодан за борт, но передумал. Он аккуратно поставил его за продуктовый ящик и побежал вниз.
Роман послал третьего помощника к Мельникову узнать, как идет борьба с пламенем.
— Кое-где огонь подавили. Но горит еще здорово, — сообщил третий помощник, тяжело дыша.
— Вижу, что вы упрямы как черт, капитан. Желаю благополучия! — крикнул командир корвета.
Заработали моторы. Корвет, поднимая за кормой высокий бурун, помчался в сторону от «Гурзуфа».
— С флагмана передают: «Полный вперед! Следовать за мной!» — доложил сигнальщик.
— Хорошо, — безучастно отозвался Роман.
— Правильно, Роман Николаевич. Все правильно, — услышал капитан тихий голос Снеткова. — Не могли мы иначе поступить. Что бы ни было.
Роману стало легче. Немного слов сказал Снетков, но это были именно те слова, которые хотел услышать капитан.
На мостик пришел боцман.
— Подвели наконец пластырь, Роман Николаевич. Разрешите позвонить в машину, чтобы усилили откачку воды?
— Звоните, Пархоменко. Видите, конвой уходит, — проговорил капитан, испытующе взглянув на боцмана.
— Уходит?.. В машине! Давайте донку на полную. Все, что можете! — закричал в телефонную трубку боцман. — Да, да. Завели… Уходит? Ну и нехай уходит. Доберемся сами как-нибудь. Ну, я побегу.
Роман против воли улыбнулся. Пархоменко — «хитрый хохол», как его называли на судне, вечный скептик, «пират» и муж «гарной жинки», жившей где-то на юге в маленьком собственном домике, — даже не подумал о том, какой опасности подвергается он с уходом конвоя, не подумал о том, что можно бросить судно. Ему сейчас пробоину заделывать надо! Других мыслей, наверное, и нет. Все они такие — его команда. Вон на передней палубе Чехонин неистово месит цемент и кричит:
— Колька, давай пресной воды. Да поворачивайся, поворачивайся, тюлень!
Этот Колька только что пришел на судно из школы юнг. Пацан. И Чуркин здесь.
Огненные языки, вылетавшие из-под полубака, исчезли. С пожаром справляются. Скверно, что повреждена радиостанция. «Гурзуф» без связи.