– Не велика потеря, – согласился Пизон и сам удивился своим словам. Служить под началом такого командира наверняка сущий кошмар. Другое дело – Тулл: не просто хороший центурион, но и порядочный, честный человек.
– В нашем легионе были такие командиры, – проворчал Вителлий. – С ними быстро управились.
– Говорят, всего убили, по крайней мере, двадцать центурионов и одного трибуна. Вы об этом слышали? – спросил Гай.
– Да, – ответил Пизон и добавил для достоверности: – Только цифры немного меняются – в зависимости от того, кто рассказывает.
– И сколько вина он выпил, – добавил Вителлий, подмигивая. – Некоторые полагают, что на двадцать миль в округе не осталось ни одного командира, не считая тех, кто укрылся в принципии.
Все засмеялись.
– Слышали о центурионе из Стремительного? – спросил Гай.
– Сейчас столько всяких историй рассказывают, – ответил Пизон. – Ты о чем говоришь?
– О крысе, которая добавляла в поклажу легионеров перед маршем свинцовые бруски, чтобы груз была в полтора раза выше установленного.
– Слыхал про такое, – подтвердил Вителлий, кивая. – Та еще подлянка.
– Он свое получил, – с гордостью сообщил Гай. – Отправился искупаться в Рейне – с привязанными к подошвам свинцовыми брусками. Оказалось, мерзавец хороший пловец – долго не тонул. В конце ребята сделали его мишенью для дротиков.
– Такой смерти не позавидуешь, – ляпнул Пизон, не подумав.
– Похоже, он заслужил ее, – вставил Вителлий.
– Заслужил. И он, и остальные, – поддержал Пизон и заметил, что в глазах Гая мелькнул огонек недоверия. Он проглотил последнюю ложку каши и извиняющимся тоном сказал: – Не знаю, как ты, Теллий, а мне пора на боковую. Спасибо еще раз, Гай.
Кивая в ответ на благодарность, тот осмотрел Пизона с ног до головы.
– Вы из какого легиона?
– Из Двадцатого, – соврал Пизон, не зная, какой легион лучше назвать.
– Из какой когорты?
Простой вопрос застал врасплох, как камень, выпущенный из пращи. Гай знал людей из одной-двух когорт, может быть, из нескольких – и пытался поймать гостей на лжи. Если ошибиться, ткнуть пальцем не туда, их разоблачат еще до того, как в чашках высохнут остатки каши.
– Из Десятой, – прохрипел Пизон; во рту у него пересохло от страха, поэтому слова дались ему с трудом.
На лице Гая напряжение сменилось разочарованием.
– У меня были приятели в Третьей и Четвертой.
– Может, я их видел, но не знаком. Сам знаешь, как это бывает.
– Знаю, – сухо бросил Гай и обернулся к палатке: – Марк! Ты как-то говорил, что у тебя знакомые в Десятой когорте Двадцатого?
– Парочка, может, найдется, – донесся ответ.
В отчаянии Пизон был готов возроптать на богов. Почему он? Почему сейчас? Он бросил быстрый взгляд на Вителлия – что делать? Если бежать, Гай с товарищами бросятся в погоню, как свора гончих за зайцами. Если остаться, их разоблачат как обманщиков и расправа не заставит себя ждать. Как говаривал дедушка Пизона, они с Вителлием оказались между Ганнибалом с его армией и глубоким синим морем. «Другими словами, положение тяжелое», – горько подытожил Пизон.
– Иди сюда, Марк, – позвал Гай.
– Я сплю, – ответил недовольный голос.
– На минуту, – попросил Гай, улыбаясь Пизону улыбкой, которая напомнила бедняге оскал акулы, виденной им когда-то в сетях рыбака.
– Ладно, ладно, – проворчал Марк из палатки.
– Вы должны знать друзей Марка, – предупредил Гай, ставя чашки на землю.
Пизон кивнул с деланной радостью. «Я не такой глупец, чтобы остаться здесь и умереть», – подумал он. Напряженная поза Вителлия напоминала стойку пса, встретившего незнакомую собаку; казалось, он тоже готов сорваться с места. Если сейчас зарубить Гая, то они успеют пробежать тридцать шагов, пока Марк выберется из палатки или кто-то другой поймет, что происходит. Нырнуть на другую улицу, а потом затеряться меж рядов палаток и пробираться к принципии.
План, что и говорить, рискованный. Если не убить Гая сразу, завяжется рукопашная против превосходящих сил врага. Бежать по задворкам через веревочные растяжки палаток невозможно – там даже шагать трудно. Так или иначе, они просто получат отсрочку перед неминуемым концом. Если вырваться на открытое пространство, путь преградят встречные легионеры. Даже если опередить преследователей, то у самого вала принципии их будут поджидать вражеские часовые.
«Ганнибал или море», – размышлял Пизон. Сердце стучало как молот, во рту пересохло. Море или Ганнибал?
– Держите его!
Все повернули головы на крик, донесшийся с конца улицы. Вслед за ним послышался топот ног бегущего человека.
– Остановите его! Он бежит к принципии!
Суматоха отвлекла внимание Гая от Пизона и Вителлия, и Пизон уже решил, что им самое время исчезнуть, но вид преследующей беглеца толпы заставил его отказаться от этой затеи. Легионеры легко могли разделиться и пуститься в погоню за всеми жертвами.
Следовало оставаться на месте, и тут Пизон с ужасом увидел, как Вителлий вытаскивает меч из ножен, – и поймал себя на том, что повторяет действия друга. Так и следовало действовать, если они хотели доказать, что принадлежат к мятежникам, и отмести все вопросы Гая.
– За мной, братья! – закричал тот, выбегая на середину улицы. – Не позволим ублюдку спастись!
Пизон занял позицию справа от Гая, поближе к противоположной линии палаток. Вителлий держался возле друга. Товарищи Гая, среди которых, вероятно, был и Марк, вскоре присоединились к ним, вооружившись мечами и щитами. На помощь спешила еще дюжина легионеров. Через мгновение улица оказалась перегороженной сплошной шеренгой солдат. У Пизона вспотели ладони, когда он увидел, что беглец – судя по количеству фалер и прочих знаков отличия, центурион – бежит прямо на него. Сможет ли он убить человека, чтобы спасти собственную шкуру? Пизон не знал ответа, но кровожадные лица преследователей центуриона говорили о том, что ему предстоит сделать выбор.
Через двадцать шагов.
Через восемнадцать.
– Ну, давай, подонок, – крикнул Гай, и жилы на его шее вздулись. – Здесь тебе не пройти!
Через шестнадцать.
Ком встал в горле. Пизон с трудом сглотнул и до боли сжал пальцы на рукояти меча.
Через четырнадцать.
– Выпустим из него кишки! – крикнул один из преследователей. – Он убил часового у палатки.
Гай и его товарищи взревели, словно дикие звери. Вителлий присоединился к ним, и Пизон, к своему стыду, тоже. Теперь центурион подбежал так близко, что можно было рассмотреть оспинки на его щеках, пот, струящийся по лбу, и даже цвет глаз – светло-серый.
Осталось восемь шагов. Пизон напрягся. Он убьет центуриона, раз нет выхода. Тот обречен – зачем же гибнуть Пизону и, возможно, Вителлию?
Центурион победил страх или, возможно, смирился с участью. Он перешел на шаг и, выдвинув вперед левое плечо, а правой рукой занеся окровавленный гладий, двинулся на Пизона. Того охватила паника. Похоже, что через мгновение он умрет. Как и у центуриона, у него не было щита, а без него отразить удар очень сложно.
– Умри, мразь! – завопил Гай, бросаясь вперед.
Центурион слишком поздно оторвал взгляд от Пизона, чтобы отразить нападение. Глаза его широко раскрылись – сначала от неожиданности, потом в них появилось выражение ужаса и боли. Меч Гая глубоко вошел в пах центуриона. Из его губ вырвался мучительный стон, и следом раздался звук удара – Гай и центурион столкнулись грудь о грудь. Легионер с размаху нанес удар головой в лицо центуриона, и кровь брызнула из разбитого носа несчастного.
Гай схватил противника за плечо левой рукой и, не давая ему упасть, погрузил свой клинок еще глубже в тело врага.
– Как тебе это понравится, негодяй?
Ответом был низкий, утробный предсмертный стон умирающего человека. Он оказал на окружающих мятежников то же действие, какое производит на хищных зверей на арене цирка стон брошенного им на съедение преступника. Легионеры набросились на умирающего, нанося ему беспорядочные удары по шее, туловищу, рукам и ногам.
Остолбенев от ужаса, Пизон смотрел на происходящее.
– Бежим! – услышал он в самом ухе горячий шепот Вителлия.
Пизон медленно приходил в себя. Голова болела, словно после попойки перед глазами плыло. Он тупо уставился на Вителлия.
– Что?
– Нас убьют следующими. Идем, – Вителлий взял его за правое запястье железной хваткой.
Сгорая от стыда, Пизон повернулся и побежал.
Глава 8
«Фортуна благосклонна к Пизону и Вителлию», – так думал Тулл, слушая тем же вечером доклад двух друзей. А еще их спасла жажда крови, обуявшая Гая и его приятелей. Приятелей никто не преследовал. Через сотню шагов парочка резко свернула налево, потом направо, еще раз направо и оказалась далеко от места, где совершилась кровавая расправа. Пизон решил замедлить шаг. Спешащие привлекают внимание, на идущих спокойно посмотрят один раз, не более. Так и вышло. Ободренные успехом друзья решили продолжить разведку, справедливо полагая, что центурион не похвалит, если они вернутся до вечера. Поскольку у приятеля Гая, Марка, имелись знакомые в Двадцатом легионе, они двинулись в расположение Первого.
Там все шло нормально, и еще утром друзья успели понаблюдать за соревнованием борцов, устроенным скучающими бунтовщиками. Зрелище привлекло большую толпу зевак и торговцев вином и пищей из-за стен лагеря. Здесь можно было сколь угодно долго бродить среди зрителей, прислушиваясь к разговорам.
Из донесений Пизона и Вителлия следовало, что дела плохи. Сказанное Гаем казалось правдой – почти все солдаты Первого, Пятого, Двадцатого и Двадцать первого легионов примкнули к мятежу. Примерно пятьдесят легионеров составляли ядро заговора; к ним относились Костистый, Толстоносый и пара близнецов. С десяток центурионов погибли. Еще больше старших командиров содержались под стражей в своих палатках. И это не считая убитого трибуна.
Поговаривали, что насилие выплеснулось за стены лагеря. Погибли несколько мирных жителей, отмечались случаи насилия над женщинами. Ходили даже слухи о нападении на ближайший город, Ара Убиорум. Единственной обнадеживающей новостью было то, что, судя по всему, ни одного из гонцов Цецины мятежники не перехватили.
По мнению Тулла, это означало, что Германик уже знает о случившемся и скоро появится. И что тогда? Об этом оставалось только догадываться. Мятежники явно не станут падать на колени и, как покорные овечки, подставлять горло под карающий меч. Значит, предстоит новое кровопролитие.
И сколько еще жизней оно унесет?
С разрешения Цецины Тулл продолжал ежедневно высылать разведчиков в лагерь. На пятый день Пизон вернулся раньше обычного и принес весть о приближении сил Германика. Обрадованный Тулл повел Пизона прямо к Цецине, который находился в своей палатке с примипилами – высшими центурионами четырех легионов.
Цецина сначала тоже обрадовался, но тут же встревожился.
– Вообразите, что будет, если на него нападут мятежники. Наместник не должен входить в лагерь, пока здесь не будет безопасно! Его нужно предупредить – и сделать это незамедлительно.
– К нему отправлюсь я, господин, – вызвался Тулл. – Думаю, пройду, притворившись ветераном.
Цецина изучающе посмотрел на центуриона.
– Мятежники сочувствуют солдатам, служащим слишком долго, не так ли?
Откровенный вопрос заставил примипилов удивленно переглянуться, но Тулл согласно кивнул.
Для центурионов служить до пятидесяти лет было делом обычным, но рядовые легионеры, поступавшие в армию в восемнадцать-девятнадцать лет, обычно выходили в отставку в возрасте сорока трех или сорока четырех лет. Небрежное хранение записей и недостаточное количество новобранцев вело к тому, что сроки службы нарушались нечестными командирами. Неудивительно, что солдаты негодовали и обвиняли Цецину в потворстве нарушителям закона.
– С твоего разрешения, я пойду с моим опционом и двумя десятками солдат.
– Делай как считаешь нужным. Но обязательно перехвати наместника до того, как он въедет в лагерь. Его наверняка сопровождает свита, однако, учитывая, что он несется как демон, она будет небольшой. Дело может легко обернуться к худшему, а я не хочу нести ответственность за смерть императорского наследника. Мне и этого проклятого мятежа хватит.
Тулл невольно вздрогнул. Если Германика убьют, виновным объявят его, и тогда смертный приговор неизбежен. Погибшие солдаты останутся неотмщенными, а орел Восемнадцатого легиона так и не будет найден. Он расправил плечи.
– Я доставлю наместника к тебе, господин. Жизнью клянусь.
Идти по лагерю не в форме центуриона, притворяясь рядовым легионером, было непривычно. Тайный приезд с Фенестелой в Рим стал едва ли не единственным такого рода случаем. Тогда им потребовалась некоторая привычка, но риск не шел в сравнение с нынешним. Здесь, в лагере, полном солдат, Тулла не оставляло ощущение, что в нем едва ли не на каждом шагу узнают командира. На всякий случай он опустил на голову капюшон плаща и шел, глядя в землю, предоставив Пизону с товарищами выбирать маршрут. Под плащами они прятали мечи, но доспехов не надел никто – мятежники ими практически не пользовались, так что панцири сразу привлекали внимание.
По мере того как они продвигались в направлении северных ворот, Тулл посматривал по сторонам, наблюдая за происходящим. Ожидалось, что именно там, в районе северных ворот, появится Германик. На первый взгляд обстановка в лагере была спокойной. Палатки легионеров стояли на своих местах. Кое-где сохранились и боевые штандарты легионов. Правда, местами стройный армейский порядок нарушался. Тулл присмотрелся и понял, что бóльшая часть палаток центурионов уничтожена. При более внимательном взгляде обнаружилось, что их либо разорвали в клочки, либо сожгли. Тут и там на земле виднелись темные, расплывшиеся пятна крови – свидетельства совершенных преступлений. Повсюду валялся мусор – разбитые амфоры из-под вина, осколки тарелок, кожура от сыра, сандалии с порванными ремнями; предметы из разграбленных командирских палаток – окованный железом сундук, лежащий на боку, не до конца скатанный дорогой ковер, массивная железная стойка с крючками для двух дюжин масляных ламп. Запах мочи и фекалий указывал на то, что некоторая часть легионеров перестала считать приоритетом посещение по нужде отхожих мест.
Если сам лагерь еще казался обычным, то населявшие его солдаты напоминали сброд. Мятежные легионеры бродили вдоль палаток или шлялись по главным улицам большими шумными группами. Многие были пьяны. Неуправляемые толпы двигались в том же направлении, что и Тулл с его людьми, и из подслушанных разговоров становилось понятно, что они хотят увидеть Германика и изложить ему свои требования.
Никто не обращал внимания на людей из отряда Тулла, и вскоре они достигли северных ворот, где образовалась очередь из желающих выйти за пределы лагеря. Солдаты передавали друг другу, что все должны собраться на парадном плацу как можно скорее, дабы Германик смог удостовериться в огромном численном превосходстве восставших. Тулл велел Пизону забраться на одну из сторожевых вышек у ворот. Вскоре легионер вернулся и сообщил:
– Центурион, приближается группа всадников. Они примерно в миле от лагеря.
– Похоже, это Германик. – Сердце заколотилось быстрее. Чутье подсказывало, что наместник может угодить в ловушку, и Тулл прикидывал, успеет ли встретить Германика до того, как тот окажется на плацу. С другой стороны, захочет ли наместник, известный своим решительным нравом, прислушаться к советам Тулла? Кроме того, поспешить навстречу Германику значило обнаружить перед мятежниками присутствие его, Тулла, отряда.
– Идем к помосту, – велел центурион Пизону и остальным легионерам. – Как можно быстрее. Старайтесь не смотреть в глаза окружающим.
Люди, стремящиеся к цели, всегда двигаются быстрее тех, у кого ее нет. Кроме того, солдаты Тулла в отличие от мятежных легионеров были трезвы. Просочившись группами сквозь толпу, они собрались у невысокого помоста, на который во время смотров и парадов поднимались старшие командиры. Несколько пьяных скандалистов попытались зацепить солдат Тулла, но их обошли стороной, не вступая в ссору. Центурион приказал своим людям не подходить вплотную к помосту, потому что там уже стояли Костистый, Толстоносый и близнецы. Окружавшие их мятежники были трезвы и, казалось, готовы к возможным неприятностям.