До обеда судились и рядились, а после обеда бабка меня таки объегорила.
– Вот, – говорит, – тебе, внученька, площадка. Как раз четыре на четыре. С одной стороны – слива молодая, с другой – цветы. Будешь в бассейне лежать, цветы нюхать и сливы лопать. С приветом от бабушки.
Подвох был замечен только через полчаса, после того как бабулька отправилась баюкать Фасолия. На площадке, помимо цветов и сливы молодой, произрастали два пня от слив, уже поживших свое.
– Ни фига себе, шуточки, – вздохнула я.
– Фак стьюпет рашшнз, – загундосили дети.
Скажу сразу: решение выжечь сливы жидкостью для розжига углей было глупым. Очень глупым. Вместо «равномерного пламени без вспышек»
получился один большой «пшик» с вылетом пробки в астрал. Бабахнуло так, что соседи прибежали.
– Чегой-то вы тут делаете, Катерина? – интересуются.
– Да вот пеньки выжигаю, – отвечаю.
– Ааа, – сочувствуют, – а вы их лучше выкопайте лопатой. Или вообще не трогайте. Так безопаснее.
– Спасибо, – говорю. – Вот лопатой и попробую. А не трогать не могу – карма не позволяет.
Последующее действо было скучным, как ковыряние в носу, и простым, как сложение яблок. Сначала подкапываете пень лопатой, потом шатаете ломом, потом удивляетесь, что ни черта не шатается, опять подкапываете и так далее до результата. Результат появляется часа через три и, как правило, не радует. Ну правильно: до этого у меня была площадка четыре на четыре с двумя пнями, а стало Бородинское поле с двумя ямами для павших.
– Песку не дам, – сразу же объявила бабушка. – Я им буду дорожки посыпать.
– На том свете? – не выдержала я.
По правде говоря, не разговариваем до сих пор, но, может, оно и к лучшему.
Вторая часть «Марлезонского» балета была еще более тосклива, чем первая. Берешь лопату, заполняешь песком телегу, везешь груз до места, и так раз двадцать, до зеленых чертей в глазах. На двадцать первой поездке я поняла, что подыхаю, а на двадцать второй подохла. Вместо ровной площадки для бассейна на огороде появился двухметровый термитник для мутантов. Кое-как разровняв гору обратной стороной граблей, на карачках я уползла в дом и засела читать инструкцию.
Вообще всех людей, которые составляют инструкции, надо начинать бить с детства. Или даже убивать. После двадцати семи пунктов хрен знает о чем у них пошли примечания, первое же из которых поразило меня прямо в трудовое сердце.
«Бассейн должен стоять на ровной и твердой поверхности, исключая строительный песок».
Как вы понимаете, начинать таскать песок назад я бы стала только при одном условии. Угу, если бы бабка рядом дорожки посыпала и Гавриил ей крыльями махал.
Досконально изучив содержимое сарая, я таки нашла свое ноу-хау. Там в углу, рядом со старой стиральной машинкой, произлегали два рулона рубероида.
«Возьму рулетку, отмерю куски рубероида по длине бассейна и застелю эту площадку нахуй», – решила я.
Сказано – сделано. По сравнению с перетаскиванием песка и корчеванием нарезка рубероида показалась мне чем-то навроде обновления маникюра и поэтому прошла довольно быстро и безболезненно. Страшное распозналось лишь в тот момент, когда я принялась раскладывать выкройку на песке. Дело в том, что, когда бабушка советовала мне установить бассейн именно на месте пней, никто не потрудился замерить метраж получечной площадки.
Хорошо, не «никто». Я не потрудилась.
Как я ни перетаскивала эти куски и ни меняла их местами, все время выходило, что мне следует или убить себя об стену, или выкопать молодую сливу к пожившим (зная мою бабку, вы поймете, что это совершенно равнозначные действия).
Еще час был потрачен на то, чтобы придумать, как именно устранить поросль, не вызвав при этом особенных подозрений, и (трам-парам-парам!!!) уже к полудню дерево выросло за соседским забором. Да-да, оказывается, я умею не только трындеть, копать и корчевать, но еще и офигительно пересаживаю дикорастущие сливы.
И вот момент истины настал (ура-ура-ура!). Ранним вечером, хромая, побитая, но гордая, я вынесла свой бассейн и разложила его на подготовленной площадке.
Предвкушая, как сейчас выкусят Ханни с Дарлингом, а заодно и все соседи без бассейнов, я присоединила шланг к крану, открыла вентиль и стала попивать пиво, глядя на то, как емкость заполняется водой.
«Вот завтра утром прямо встану и окунусь. Водичка, наверное, чуть-чуть уже нагреется и…»
Хм… водичка…
Приглядевшись к уровню воды в бассейне, я сразу почувствовала неладное. С одного края вода стояла высоко, так что хоть топись, а с другого – едва-едва, даже харю не ополоснешь.
– Слива моя где? – рявкнул кто-то из-за спины.
– Тащи инструкцию! – взревела я.
«Наполните бассейн на уровень два с половиной сантиметра и убедитесь, что дно покрыто водой равномерно. Если результат не достигнут, значит, выбранная вами площадка недостаточно ровная и следует перенести бассейн на другое место».
– Газон кинг сайз, – улюлюкал Дарлинг.
– Что, где-то еще есть пни? – скалилась Ханни.
– Бли-и-ин! – гулким эхом понеслось над садами и потерялось где-то в лесу.
А дальше? Дальше начался позор. Поднять бассейн с водой возможности не было. Как оказалось, спустить воду тоже низя (шланг не дотягивался до канавы). Поэтому пришлось перейти к плану нумер 7, а именно: «Мы кроты, и нам виднее».
Задирая куски рубероида из-под бассейна, я принялась руками выкапывать песок, чтобы хоть как-то уровнять ландшафт.
Часа через полтора за моей спиной начались занимательные диалоги:
– Галя, у нее уже истерика. Оттаскивай.
– Как я ее вытащу, она уже совсем под дно закопалась.
– За ноги попробуй.
– Мама, ты что, не в себе?
– У тебя ребенок не в себе. Она нашу сливу соседям пересадила. Гляди еще чего-нибудь пересадит.
С этими словами меня и выдернули. В слезах, соплях и песке, с комьями земли в каждой руке.
– Полюбуйтеся, какая землеройка, – сказала бабушка. – До Америки-то не докопала?
– До Канады! – взвыла я.
– Не переживай, – попыталась успокоить меня мама. – Ну, наполним его как есть. И так искупаешься, в конце концов. Завтра погоду обещали теплую как раз, чего ты дергаешься?
На следующий день был дождь. Впрочем, даже если бы вместо дождя на нас свалился тунгусский метеорит, это не подняло бы меня с кровати. Очень хочется сказать «а зато», только пока ни одного подходящего «зато» не находится. То есть нет.
Зато Ф. целый день кораблики пускал, и бабушка рада – такая лужа для полива ей образовалась. Пожалуй, все.
Нет, не все. В следующие выходные переставлю. Я не я буду – переставлю. У меня как раз и площадка есть подходящая, и песок еще остался, и главное (трам-парам-пампам!!!) энтузиазм имеется. Остальное – мелочи, как выяснилось.
ПРО ФОТОГРАФИИ
Нет худшего врага для самооценки, чем фотография.
Зеркало?
Да что зеркало… Там втянул, тут выпятил, здесь немножечко подобрал – и вроде как и ничего. Даже для самой непривлекательной части тела можно найти подходящий ракурс и убедить себя в том, что все остальное человечество видит вас только на три четверти со светом сзади и небрежным локоном за ухом… в ванной. Правда-правда. Например, мои окорока исчезают по мановению волшебной палочки, стоит только чуть-чуть повернуть корпус влево. А если при этом расправить плечи и немножко вдохнуть, то я получаюсь совершеннейшая фея с перспективами на манто из ценных пород котов.
Нет, фотография – дело другое. Тут не скроешь, не замаскируешь и не вдохнешь. И даже если снимало вас совершеннейшее чучело, без глаз, рук и с хвостом, вы все равно уверуете в подлинность результата. Ну нет, не сразу, конечно. Сразу вы скажете что-нибудь длинное, что можно свести к короткому «Блин, Боже мой», и спрячете снимок в комод, поближе к девическим трусам. Да, прятать нужно далеко и надежно, потому как что может быть гаже поиска ответа на вопрос: «Ой, а у тебя, оказывается, есть старший братик?» Спрятать-то спрячете, только, увы, в минуты тяжких раздумий над судьбами родины ваш перекошенный абрис тяжелым камнем зависнет над темечком, нашептывая: «Посмотри-посмотри, это все ты, ты, ты, ты».
Вообще то, как я получаюсь на фотографиях, отлично характеризует один случай из младенчества. Как-то, помнится, мы с моим бойфрендом, мужчиной добрым, но брутальным, разглядывали фото «за десятый класс». Такой стандартный, знаете ли, снимочек – хор голодных в три ряда, посередине жаба (привет, Наталья Николаевна, спасибо за тройбас по географии).
– Как тебе наш класс? – спрашиваю. – Как девочки?
– Хороший класс, – отвечает. – Достойный. А это чё у вас за патлатая кобыла? Ее давно пялить пора, а все туда же…
Думаю, пояснять, «чего и как», вам не надо – сами догадаетесь.
– А она, между прочим, очень талантливая. Очень, – сказала я, вздохнув.
И вот верите, двадцать шесть лет живу на свете, и за все это время не было у меня такого снимка, который бы не требовал речевого сопровождения. «А это я тут гриппом болею», «А вот здесь просто снизу снимали, и голова как блин получилась», «А тут, извините, высадка марсиан, и поэтому жопа толстая, сиськи отвисшие, левый глаз косит, а на лбу прышщ».
Причем совершеннейшая мистика – как бы я ни выглядела, каков бы ни был мой вес, наряд, макияж и прочее, полученные фото будут как близнецы-братья – журнал «Сельская новь», разворот «Домашние любимцы», кадр «Маруся-кормилица». Вдвойне забавно, что фотографы прут на меня как мухи и каждый последующий считает своим долгом обложить предыдущего. «Тебя просто снимал бездарь, это же очевидно», – верещат они, чтобы уже спустя пару часов робко пролепетать: «Сегодня просто плохой свет».
Сегодня просто все хреново, как, впрочем, и всегда.
Самый трепетный мой фотограф – муж. Муж фотографирует даже гаже, чем в паспорте. На большей части снимков я выгляжу как человек, которому выдрали печень, но он каким-то чудом не издох мгновенно, а все-таки успел улыбнуться «на прощай». Хотите знать, как супруг достигает таких эффектов? Все просто, как в морозилке.
– Катя, сделай нормальное лицо, я сейчас буду снимать.
– …
– Не такое, а нормальное, ты что, улыбаться не умеешь?
– …
– Так в зоопарке гориллы сношаются, прекрати!
– …
– Ну это вот получше, хотя какая-то скорбь у тебя, и волосы лицо закрывают. Нет-нет, не поправляй, а то опять гориллы получатся! Вот сейчас уже…
– …
– Подожди, тут со вспышкой чего-то… Я сказал, ничего не трогай.
– …
– Еще чуть-чуть, улыбайся-улыбайся. Ща, я тут размер выставлю… Во…
– ЗАДРА-А-А-ЛЛЛЛ!!!
(Вспышка, щелк.)
– Ну вот, говорил не шевелись, что за бестолочь!..
И так далее и тому подобное. Я называю это «подрочи у барсука» – от момента «высаживания модели» до момента нажатия на спуск проходит минуты три. Барсук кончает. Модель тоже.
С профессиональными фотографами, конечно, быстрее, но смысл тот же самый. Сталь в голосе появляется после двадцатого щелчка, когда вместо требуемой одухотворенности в кадрах сияет все тот же нелирический кирпич.
– Кать, ну мы вот с тобой час назад разговаривали. У тебя же мимика живейшая. Ну как же так можно? Вотчесслово, как?
– Да запросто, – начинаю объяснять я, немедленно оживляясь. – Ну не могу я лица по заказу делать. Чё хочешь могу, а лица не могу. То есть вот если…
Трепеща (стройматериал ожил), фотограф кидается к фотоаппарату, судорожно щелкает им, щелкает-щелкает-щелкает и… И оседает на стул. Нелирический кирпич превращается в нелирический кирпич говорящий.
Что уж говорить про бюрократические снимки. Давеча пошли мы всем семейством фотографироваться на загран. Мушш, я и Фасолий.
Первым сюпруг запечатлился. Нутам сразу ясность наступила – и насчет того, кто выпил воду, и насчет того, где же мальчик, и даже кого за «Клинским» посылать.
Второй я осчастливилась. Села на стульчик и твержу про себя как мантру: «Какая угодно, только не испуганная и не вытаращенная, какая угодно, только не испуганная и не вытаращенная». Сфотографировалась, стала Фасолия усаживать. «На снимок потом посмотрю, – думаю. – Чтобы не расстраиваться».
С дитем, естественно, закавыка вышла. Сел и сразу сжался: страшно ему, место незнакомое, мужик какой-то на горизонте маячит, сикалата не дают и все такое.
– Мальчик, держи голову, – просит фотограф. – А то ничего не получится.
Мальчик со слезой начинает обхватывать голову двумя руками.
– Мальчик, неправильно! Ты подбородок держи, – напрягается фотограф.
Мальчик, вздохнув, подпирает ручонкой подбородок.
Минут пять с ним мучились, в руках «подержали» все на свете, в итоге зафотографировали как-то. Расплатились. Получили два конвертика со снимками.
– Заходите к нам еще, – склабится фотограф. Открываю конвертик, заглядываю и улыбаюсь:
– В следующий раз только на мрамор.
Не, я, конечно, не сомневаюсь, что за границу нас пустят – пусть тока попробуют не пустить. И может быть, даже счастливого пути пожелают… Но если я увижу эти фото на каком-нибудь сайте с подписью «Разыскивается донор для пересадки головного мозга», я не удивлюсь.
ПРО СОБЛАЗНЫ
Всю жизнь завидовала людям, которые умеют учиться на чужих ошибках. Бывают, знаете ли, такие экземпляры, которые семь раз отмерят, посмотрят в справочнике, сверятся со звездами и… передумают.
Лично мне для того, чтобы понять, что гвозди несъедобны, нужно сожрать пару ящиков, да и то останусь в сомнениях – а вдруг неправильно приготовила?
Наклонности естествоиспытателя появились у меня еще в пять лет. Именно тогда я придумала, что можно спрыгнуть с двухметрового сарая на сетку от детской кровати и «взлететь, как акробат». Конечно же, «этюд акробата» не удался. Зато получился прекрасный «полет куля» с последующим уходом в почву. Ненависть к цирку жива по сей день.
В семь я решила «подровнять» ресницы, «чтобы лучше росли». В результате несколько месяцев просидела за партой одна: никто не захотел соседствовать с ребенком-уродом.
В восемь догадалась развести сухой спирт и вылакать его, чтобы «быть веселой, как дядя Леша». Веселье закончилось через пару часов, когда был заблеван не только сортир, но и кухонная раковина.
В районе девяти мне показалось, что если хорошенько разжевать смазку для лыж, можно будет здорово сэкономить на «Орбитах». Мама почувствовала неладное лишь к концу третьей плитки – «до – 10 по Цельсию». Конечно же, выдрала. Как, впрочем, и во всех предыдущих случаях.
Но весь этот опыт – сущие пустяки по сравнению с экспериментами переходного возраста.
Насколько я помню, переходный возраст – это довольно противоречивое времечко. Ну скажите, когда еще можно печься о судьбах человечества, одновременно подсчитывая количество прыщей на жопе? Пожалуй, только с тринадцати до шестнадцати или после шестидесяти.
Про пенсионеров не будем, с ними и так все понятно.
А вот школьникам тяжело. С одной стороны, завуч и вступительные, с другой – все остальное, включая групповой секс после выпускного. Это вам не хухры-мухры.
Соблазны были в таком количестве, что поначалу я даже растерялась, не зная с чего начать. То ли попробовать курить, то ли вдариться в пьянство, то ли наконец-то позволить Сидорову расстегнуть второй крючок на лифчике… Никаких особенных напутствий от родственников у меня не было – все как у всех. Мама объясняла, что алкоголики заканчивают в тюрьме, папа рассказывал, что от табака бывает рак легких, а бабушка клялась, что никогда в жизни не будет нянчить моих детей, которые непременно приключатся от приходов позже 21.00. Пожалуй что бабушка была самой доходчивой: с идиомой «Б… не место в нашем доме» спорить было бесполезно, поэтому на детей я решилась ближе к двадцати годам. А вот все остальное было опробовано и кое-что даже прижилось. К пятнадцати годам я курила, «как девочка», употребляла, «как мальчик», и ругалась матом, как обходчик железнодорожных путей. Единственной неосвоенной высотой остались наркотики. Нет, конечно же, траву я пробовала. Все как полагается: в обстановке жуткой секретности мы пускали по кругу косяк с Matricaria recutita вперемешку с дедушкиными усами и делали вид, что всех дико прет.