Вскоре после этого я поймала себя на том, что стою перед балконной дверью и смотрю в сад, наблюдая за тем, что происходит за окном, как бы отключившись от находящихся в комнате людей, словно их нет вообще, гляжу на зеленые, желтые и багряные деревья, на усыпанный ягодами остролист.
- Я думаю, вам неплохо бы выйти на воздух. Вам нужно сделать небольшой перерыв.
Это был Кроли, славный, надежный, предсказуемый, внимательный Фрэнк, тот самый Фрэнк, заботливый и чуткий, каким был всегда. Я быстро оглянулась через плечо, окинула взглядом комнату. Фрэнк пояснил:
- С Максимом все в порядке. Я только что был с ним. Леди Трединт изводит его рассказом об эвакуированных. Война закончилась почти четыре года назад, но здесь это до сих пор главная тема разговоров.
Мы медленно пошли садом, удаляясь от дома, и постепенно я почувствовала, что напряжение и тревога меня покидают и я могу поднять лицо к солнцу.
Я сказала:
- Боюсь, мы так мало знаем о том, что здесь происходило. Письма приходили нерегулярно, иногда пропадали. До нас доходили лишь весьма печальные новости о бомбежках, о том, что происходит в других странах. - Я сделала паузу. - Вероятно, мы и от этих вещей убежали. Должно быть, люди именно так и считают?
- Я думаю, - осторожно проговорил Фрэнк, - люди стали более самоуглубленными и все заняты своими собственными делами.
- Ах, Фрэнк, спасибо вам. Вы очень деликатно поставили меня на место. Вы хотите сказать: с глаз долой - из сердца вон. Мы слишком мало значим, чтобы о нас думать или судачить. Люди просто-напросто забыли нас.
Фрэнк вежливо пожал плечами.
- Понимаете, мы утратили чувство перспективы - Максим и я... В прежние времена мы были... точнее, Мэндерли был в центре внимания в этих краях, вы знаете... Все интересовались, все об этом говорили... но мир изменился. Появились более важные заботы. О нас забыли.
- Отчего же, о вас помнят, это несомненно, только...
- Фрэнк, не надо сожалений... Видит Бог, это то, чего я хотела для нас обоих, - быть маленькими и незначительными, частью прошлого и забытого. Вы должны это понимать.
- Да, я понимаю.
Мы достигли старой части сада, откуда можно было бросить взгляд на крепкий белый дом, а также на лошадей, пасущихся на лугу.
- Бедняжки, - сказала я, видя, что лошади заметили нас и двинулись в нашу сторону. - Не набрать ли нам яблок?
Мы принялись поднимать с травы паданцы, а затем не спеша направились к забору; видя это, лошади зарысили к нам - блестящие и красивые, каштановые и серые.
- Кто на них ездит теперь? Джайлс еще ездит? Или, может, Роджер? Я не знаю, что происходит сейчас и что будет потом.
- Боюсь, я знаю не больше. В течение последних нескольких лет я редко виделся с ними.
Я знала, что Фрэнк уехал жить в Шотландию, где управлял огромным поместьем, вскоре после войны женился и у него очень скоро родились два сына, и, глядя сейчас на него, я видела, что он счастлив, устроен в жизни и почти полностью отрешился от прошлого. Я вдруг ощутила какой-то странный прилив, не знаю чего именно - горечи? боли от потери? Он был единственным человеком, который любил Мэндерли почти так же, как Максим, был нашим последним связующим звеном с той жизнью. Сейчас он, как и Беатрис, хотя и по-другому, ушел от нас, и я чувствовала, что Максим это понимает.
Мы стояли возле забора, лошади хрустели яблоками, аккуратно беря их с наших ладоней. Я погладила мягкую пушистую морду серой и сказала:
- Фрэнк, мне так хочется остаться в Англии, вы бы знали, как я тосковала по дому. Как мечтала о возвращении! Я никогда не говорила обитом Максиму - как можно? Я не знала, как он воспримет. Мне все равно, как отнесутся люди, что они подумают... Дело не в людях.
- Я понимаю.
- Эти места - вот они, эти поля... небо... деревенский пейзаж. Я знаю, что Максим испытывает те же самые чувства, я абсолютно уверена в этом, только он не осмеливается признаться... Он так же тоскует по дому, как и я, но у него... - Я замолчала. Слышно было лишь, как тихонько хрустят яблоками лошади да еще где-то поет жаворонок, взвившийся в ясное небо. Слово "Мэндерли" стояло между нами, пусть непроизнесенное, но мы чувствовали это, и оно, казалось, заряжало атмосферу электричеством. Наконец я проговорила: Я чувствую себя предательницей. Я не должна была этого говорить.
- Я так не думаю, - осторожно сказал Фрэнк. Он вынул из кармана трубку и стал набивать ее табаком из потрепанного кожаного кисета - того самого, которым Он всегда пользовался, и это тут же напомнило мне сцену, похожую на нынешнюю, когда я очень давно выплеснула ему все свои тревоги и получила от него основательную поддержку. - Это все совершенно естественно. Вы англичанка. Англичанка до мозга костей! Это ваш дом, хотя вы все эти годы жили за границей. Вы и сами говорите, что те же чувства испытывает Максим, и я уверен, что он все понимает.
- Могли бы мы вернуться? Не будет ли... - Я споткнулась, подбирая слова. - Фрэнк, не будет ли... каких-либо препятствий, которые могут нам помешать?
Он некоторое время раскуривал трубку, затем выпустил облачко голубого дыма в воздух. Я продолжала поглаживать морду лошади, сердце мое гулко колотилось, а лошадь, осчастливленная таким вниманием и лаской, била копытом землю и тыкалась носом в мою ладонь.
- Вы имеете в виду то... то, что случилось?
- Да.
И даже теперь, хотя рядом витал дух Мэндерли, мы не произнесли это слово.
- Я не думаю, что может возникнуть нечто такое, что помешает вам вернуться, если вы оба этого хотите, - сказал Фрэнк.
Мое сердце подпрыгнуло от радости. Остановилось. Резко забилось снова. И тогда я спросила:
- Фрэнк, вы были там?
Он внимательно и понимающе посмотрел на меня.
- Да, конечно. Я должен был там бывать.
Я затаила дыхание. Фрэнк взял меня под локоть и стал тихонько направлять в сторону дома, уводя от пастбища и лошадей.
- С этим покончено.
Я промолчала. Однако призрак, заново пробудившийся, следовал за нами по траве. Люди ушли, да и не о них я думала. Ребекка мертва, и ее дух более не мог меня преследовать, я вообще не думала о ней в то солнечное октябрьское утро. Я думала только о том месте, о доме, о саде, о Счастливой Долине, ведущей в укромную бухту, о пляже. Еще о море. И как бы молча прижимала все это к груди и приветствовала.
Как ни странно, но отсутствие Фрэнка Кроли тяжело сказалось на Максиме, я поняла это по выражению его лица, по запавшим глазам и обозначившимся под ними кругам. Фрэнк был умиротворяющим началом, нам обоим с ним было легко. Чуть позже мы сели, слушая рассказы об Инвернессшире, о горах, озерах, оленях, об удивительных пейзажах, которые он полюбил, о своей жене Джанет и двух маленьких сыновьях. Он показал нам их фотографии, и теперь, когда комнату наполнило настоящее, кажется, никаких теней между нами не лежало. Кроме одной, которую я с трудом могла определить. При разговоре и разглядывании двух мальчишек, Хэмиша и Фергуса, я ощутила в груди пустоту, к которой уже привыкла и которая затем вдруг сменилась взлетом безрассудной надежды. Мы никогда не говорили о том, будут ли у нас дети. Вначале все было совсем иначе, перед нами открывалось светлое будущее, и они должны были унаследовать Мэндерли. Я не знала, хочет ли Максим иметь детей теперь; похоже, им не находилось места в условиях нашей нынешней жизни за границей. Но если мы вернемся домой...
Я посмотрела на старого полковника Джулиана и в его глазах прочитала холодный приговор моим надеждам и тайным радужным планам.
В доме осталось несколько человек - Джайлс и Роджер, Максим и я, Фрэнк, пожилой кузен, а также Джулиан со своей дочерью. Жена его умерла, и дочь, полная, неунывающая молодая женщина, жила вместе с ним и, очевидно, добровольно посвятила себя уходу за отцом. Перед этим мы, запинаясь, поговорили о Европе, о странах, в которых жили, о том месте, где живем сейчас. Джулиан вдруг сказал:
- Я помню, как советовал ехать в Швейцарию. В ту ночь после Лондона.
Воцарилась мертвая тишина. Я увидела, как тревожно Фрэнк посмотрел на Максима, как он кашлянул. Но Джулиана понесло, похоже, он совершенно не чувствовал обстановки и не понимал, что говорит.
- Я вспоминаю о празднике. А потом было это ужасное дело с Мэндерли. Ну и война, конечно. Все забывается. Никак не ожидал, что вы уедете насовсем и будете столько отсутствовать. Сколько прошло? Поди, лет десять?
Затем, пока мы сидели в замешательстве и смущении, не в состоянии что-либо сказать, он стал подниматься на ноги, возясь с костылями, стуча одним по полу и ожидая, когда Фрэнк подойдет к нему, и никто не знал, что он намерен делать, никто не пытался остановить его. Лишь Дочь положила ладонь на его руку, когда он потянулся за бокалом, поднял его и снова попытался заговорить.
- Отец, не думаешь ли ты...
Однако он оттолкнул ее, и дочь сникла и покраснела, бросив на меня отчаянный взгляд.
Джулиан откашлялся.
- Думаю, что требуется сказать несколько слов. Несмотря на печальный повод, по которому мы все здесь собрались... - Он посмотрел на Максима, затем перевел взгляд на меня. - По вас скучали, и это истинная правда. Я часто здесь бывал - Джайлс подтвердит, мы сиживали в этой комнате и разговаривали о вас. - Он сделал паузу. Я взглянула на Джайлса, который, чуть подавшись вперед, уставился на стол, лицо его приобрело темно-фиолетовый оттенок. Бросила беглый взгляд на Роджера. - Я должен это сказать. Прошлое умерло и похоронено.
Я заерзала, не смея встретиться взглядом с Максимом. Престарелый Джулиан, судя по всему, не понимал, что он только что сказал.
- С ним покончено. Что ж, быть по сему.
Он без труда перенес тяжесть своего тела с одного костыля на другой. Часы в зале пробили три.
- Я хотел сказать только то, что чертовски приятно видеть вас обоих снова и... и добро пожаловать домой. - Он поднял свой бокал и один, медленно и торжественно, осушил его.
В первый момент я подумала, что сейчас умру, или закричу, или упаду в обморок, или просто вскочу и убегу. Мне было дурно и тошно, мной овладел страх за Максима, я не знала, что он чувствовал в этот момент и что собирался предпринять. Даже Фрэнк, кажется, пребывал в растерянности и не мог найти слов, даже он не видел способа, как прийти нам на помощь.
Однако, к моему удивлению, Максим остался внешне спокойным и собранным, он сделал глоток из бокала и, глядя на Джулиана, тихо сказал:
- Спасибо.
И ничего более, но это означало, что я снова могла вздохнуть, хотя и ощущала тупую боль в груди и жар на лиие. Тем не менее ничего ужасного не произошло, мы сидели за обеденным столом, как это бывало раньше, сидели в октябре, в день похорон Беатрис, прошлое оставалось прошлым и не имело над нами никакой власти.
В конце концов они ушли, дочери Джулиана потребовалась целая вечность, чтобы довести отца до двери, ибо он настаивал, чтобы ему не помогали, и уж совсем тяжелым делом было для него идти по гравийной дорожке, затем его усадили в машину, которую завели и прогрели согласно его указаниям.
Наконец они уехали, до отъезда Фрэнка оставался час, за ним приехала машина, чтобы отвезти на станцию, откуда он должен был добираться до Лондона, а затем в спальном вагоне - домой в Шотландию.
Поля были освещены мягким, лимонного оттенка, светом, в воздухе кружились и опускались на землю листья, падали с деревьев последние яблоки. Было на удивление тепло. Мне хотелось быть на природе, потому что все вокруг было так красиво, я не могла терять ни одного момента после столь долгого отсутствия, не могла сидеть взаперти и слышать, как тикают часы, поскрипывают ступеньки, как шлепают по полу лапами собаки, которые бродят из комнаты в комнату в поисках Беатрис, да слышатся тяжелые вздохи Джайлса. Однако Максим не хотел выходить, лицо его приобрело пепельный оттенок от усталости и напряжения.
- Я полежу, может быть, засну.
Я не ответила. Мы стояли в холле, и в открытую дверь был виден сад, из которого тянуло запахом яблок. Где-то в тени Фрэнк деликатно ожидал, когда он может понадобиться, - это была его постоянная манера, в свое время раздражавшая Беатрис.
- Какой скучный человек, - сказала она мне в тот первый день, - никогда не расскажет ничего интересного.
Я уже тогда знала, что она не права, осуждая его за выдержку и умение сохранять спокойствие, а теперь подумала: оценила ли она в конце концов его достоинства, поняла ли, чего он на самом деле стоит?
- Ты иди, - сказал Максим, - я знаю, тебе этого хочется. Иди, если можешь. - Посмотрев ему в лицо, я увидела, что он великолепно понимает, что я в тот момент чувствовала и хотела скрыть. Он улыбнулся усталой улыбкой и, наклонившись, легонько поцеловал меня в лоб. - Иди. - И, повернувшись, стал подниматься по лестнице.