В тылах полка Макарочкин сошел и пешком отправился в свою роту, а Шариф и другие бойцы принялись разгружать машину, и Шариф старался больше других.
Во время разгрузки начпрод, как бы между прочим, спросил:
– Ребята, когда мы стояли в очереди у склада, никто из вас в город не отлучался?
Бойцы переглянулись, и поскольку отлучки Шарифа никто не заметил, в один голос ответили:
– Да никто и с места не тронулся.
С того дня Шариф сторонился Макарочкина. Если капитан узнает его, и вся эта абганеровская история дойдет до командира полка, ему несдобровать. Шариф боялся подполковника, как огня, и лишний раз старался не попадаться ему на глаза. И тогда, с первой встречи, когда Асланов подобрал пьяного Шарифа в лесу, жизнь его висела на волоске. «Слава аллаху, сжалился над своим рабом, вывел заблудившегося фашистского летчика под мои кулаки! Это смыло мои грехи, – думал Шариф… – Но если попадусь сейчас, мне все припомнят – и самоволку, и пьянку… Капут обеспечен».
4
За время своей службы Пронин написал множество всяких характеристик и представлений и отлично знал, в каком случае как надо писать. Набил руку. Но в таком щекотливом положении как сейчас оказался впервые. Пронин написал уже третий или четвертый лист, но дальше сообщения о том, что Гасанзаде справляется со своими обязанностями и стремится завоевать уважение и авторитет среди личного состава роты, в сущности, не продвинулся.
Он писал, перечитывал, рвал и выбрасывал написанное. Хотел он того или не хотел, но нельзя было написать на Гасанзаде плохую характеристику. И за отличные действия в трудном бою, Пронин понимал, лейтенант должен был быть представлен к награде. Асланов сам назвал, к какой. И спорить с этим не будешь. Но чтобы эту награду лейтенант получил, подвиг его должен быть описан зримо и ярко. И в характеристике не должно быть общих, ничего не значащих слов, а скупо, но выразительно должны быть описаны положительные черты человека. Но майор писал о них скрепя сердце, он не хотел, чтобы это награждение состоялось, и не скрывал этого от себя, и у него не находилось скупых, но точных и ярких слов ни для представления, ни для характеристики. И поэтому вместо выразительного описания существа дела получилось правильное, но обтекаемое и по существу неверное описание, где все на месте, а главного нет, и из этого описания нельзя понять было, что же такого особенного сделал лейтенант, за что его следует наградить.
Закончив свою многотрудную работу, Пронин отбросил ручку, встал и облегченно вздохнул. «Черт бы побрал этого Гасанзаде со всеми его делами! Для него, видите ли, награда, а для другого мука. Счастливчик выискался, будь он проклят!»
Потом майор взял лист чистой бумаги и переписал характеристику на Гасанзаде набело.
Просмотрел все характеристики. Сверил по списку. Так. Все на месте.
Он сложил наградные листы и другие материалы в папку и собрался было нести их к командиру полка, но, вдруг подумав о чем-то, взял сверху материалы на Гасанзаде и сунул их в середину, между остальными. Выходя из штабной летучки, он встретился с Гасанзаде лицом к лицу.
– Я шел к вам, товарищ майор…
– После, лейтенант, после. Я иду сейчас к подполковнику.
Лейтенант молча уступил ему дорогу. Через минуту Пронин положил наградные документы на стол Асланову.
– Вот, я подготовил…
– На всех?
– На всех. Согласно списку.
– Когда надо отправлять?
– Как подпишете, так и отправим. С этим делом тянуть нельзя, еще начальство передумает. – Пронин усмехнулся. – Но, самое позднее, завтра утром отправлю.
Асланов взял первую характеристику, прочел. Прочел другую.
– Хорошо написано. Если все написаны так…
– Все так написаны, товарищ подполковник.
Асланов полистал характеристики, прочел еще одну. Пронин косил глазом, чтобы узнать, чья характеристика в руках подполковника. Но определить не мог. Лишь бы характеристика на Гасанзаде не попалась на глаза подполковнику.
– Эта тоже хороша, – сказал подполковник, и Пронин немного успокоился. Раз хороша, то это не о Гасанзаде…
– Если все характеристики на бойцов и младших командиров написаны в том же духе, то я подпишу. – Асланов еще раз глянул на характеристику, отложенную им в сторону. – Но эта, пожалуй, слишком патетична, перепишите.
Подполковник верил начальнику штаба, они давно работали вместе с Прониным, и майор ни разу еще не подводил его, не ставил в затруднительное положение.
– Сам писал? – еще раз спросил он. – Если сам, то в таком случае не стоит беспокоиться. Можно подписать, не читая. – И Асланов, считывая только имена, звания и фамилии, а также сверяя, кого к чему представляет, стал подписывать документы.
Глава двадцать первая
1
С утра генерал Черепанов был в подавленном настроении. Связи с частями не было, и напрасно связисты колдовали возле радиостанции, среди хаоса голосов и сигналов слышались то неразборчивая русская речь, то писк телеграфных сигналов, то отрывистые немецкие команды, а бригады и полки Черепанова молчали.
– Хоть бы кто-нибудь откликнулся! – в отчаянии сказал радист. – Словно сговорились и замолчали все сразу.
Генерал уже не доверял радистам и готов был сам сесть к рации и искать в эфире нужные ему позывные. Но он видел, как стараются радисты, из кожи вон лезут, но если позывные бригад и полков молчат, то чем виноваты эти несчастные парни?
Как не похож был этот сегодняшний день на вчерашний! Вчера вечером, как раз по этой радиостанции, была получена радиограмма из штаба Сталинградского фронта. Командующий фронтом генерал Еременко сообщал Черепанову, что приказом Верховного Главнокомандующего его соединению присвоено звание гвардейского. И по этому поводу поздравлял Черепанова. Получив эту радостную весть, Черепанов немедленно связался со всеми частями и подразделениями соединения, поздравил всех бойцов и командиров с почетным званием гвардейцев и пожелал им в предстоящих боях стяжать гвардейскую славу.
А сегодня все напасти обрушились прямо с утра. К полудню части Черепанова отбили пять атак противника. Но рев танковых моторов на земле и рев самолетов в небе не прекращался. Едва одна эскадрилья, сбросив бомбы, улетала, как на бомбежку заходила другая. Но чаще всего немцы обрушивались на позиции корпуса группами из 20–30 машин. И не только бомбили, но и обстреливали наши позиции.
Еще до начала бомбежки прервалась телефонная связь. Ну, а вслед за тем замолчали и рации. На позывные штаба соединения откликнулся только танковый полк Ази Асланова. Оттуда успели сообщить, что крупные силы танков противника прорвались на позиции полка, идет бой.
Крайне встревоженный, генерал спросил:
– А где подполковник?
Но полковой радист, наверное, уже не слышал вопроса.
С того момента генерал и наседал на своих радистов.
– Свяжитесь, выясните, почему молчат! Что с Аслановым?
Радист вертел ручку настройки и, как заведенный, взывал в эфир:
– «Машук», «Машук»! Ты меня слышишь? «Машук», отвечай!
Спустя некоторое время полк все-таки отозвался:
– «Казбек», я тебя слышу, я тебя слышу. Рядом упала бомба. Бомба, говорю. Машина горит. Горим, «Казбек», ты слышишь?
И снова молчание. Черепанов выходил из себя.
– Сержант, не теряй позывных! Если радист жив, он должен откликнуться!
– «Машук», «Машук», я «Казбек», ты меня слышишь?
Сквозь путаницу голосов, треск и свист послышался слабый голос «Машука»:
– Прощай, «Казбек», я горю…
Радист побледнел и, сняв наушники, сказал:
– Табак дело… Он больше не откликнется, товарищ генерал. Буду вызывать другие части.
И радист продолжал поиск, но никто не отзывался ему. Уже три часа в условиях боя генерал был как бы оторван от частей своего соединения. Он чувствовал себя как в штормовом море, на судне без руля. Ждать нельзя было, надо во что бы то ни стало восстановить связь с частями. Особенно тревожило его положение механизированной бригады, присланной на помощь корпусу, стрелкового полка и полка Асланова – они прикрывали Верхне-Кумский с юга и с правого фланга. И он послал в механизированную бригаду на бронеавтомобиле офицера связи. Но офицер вернулся с полпути – пробиться в бригаду не мог. Еще один пошел на связь в танке – его еле вытащили из подбитой машины; раненый, он только и успел сказать генералу: «Все дороги отрезаны, в бригаду не пробиться».
Сержант-радист все еще надеялся выйти на связь хоть с какой-либо частью; генерал, не выдержав мучительного ожидания, вышел из летучки и нервно ходил около нее взад-вперед, думал. А время шло: что делалось в бригадах и полках, никто не знал.
Было очень холодно. Снег, выпавший ночью, еще не улежался, и, поднимаемый свирепым степным ветром, бил в лицо. Черепанов поднял воротник полушубка. «Надо посылать еще кого-то, – решил он. – Другого выхода нет…»
Он вызвал начальника разведки.
– Надежда только на тебя. Поезжай! И не возвращайся, пока не найдешь какой-либо полк или бригаду. Оттуда выходи на связь.
Начальник разведки молча козырнул, взял с собой одного автоматчика и ушел.
Генерал снова поднялся в машину.
– Ну, что, ничего не получается?
– Нет, товарищ генерал. Ищу, надеюсь, но пока – ничего.
– Ищи, ищи. Я верю, что ты в конце концов выйдешь на связь. А потом все сразу заговорят. Связь нужна сейчас, сию минуту!
Действительно, Черепанов, потеряв связь со своими частями, не потерял присутствия духа, потому что был уверен: бригады и полки ведут бой и сами, со своей стороны, ищут связь с ним. Корпус занял круговую оборону, и он был убежден, что его части остаются на своих рубежах, где преградили путь армейской группировке «Дон», и не дают ей продвинуться вперед, иначе немцы были бы уже тут, у командного пункта. И больше всего его огорчало, что в эти трудные минуты он, не имея связи и не зная положения дел, не может никому помочь ни словом, ни делом.
Неожиданно раздался свист снаряда, автофургон тряхнуло взрывом.
Генерал вышел наружу. Часовой сказал, что командный пункт обстреливает противник, и словно в подтверждение этого просвистел и тяжело грохнул недалеко от них еще один снаряд, а потом они стали рваться чаще, и все ближе, а когда стихли звуки разрывов, на горизонте показались немецкие танки – это они обстреливали командный пункт. В распоряжении Черепанова находился дивизион гвардейских минометов, и генерал приказал ему вступить в бой с танками. «Катюши», надежно замаскированные, вышли из своих укрытий и обрушили свой огонь на танки, окружавшие командный пункт. Они били по врагу на предельно малой дистанции; от рева и воя закладывало уши, все вокруг пылало и тонуло в дыму, а когда дым рассеялся, оказалось, что, оставив на поле боя три горящих танка, немцы повернули вспять. «Катюши» той порой уже успели сменить позицию и снова изготовились к стрельбе.
Первые два офицера, посланные командиром соединения для установления связи с частями, вернулись очень скоро, ни с чем. Офицер разведки не возвращался долго, и можно было подумать, что с ним что-то случилось. Однако вскоре после полудня он вернулся. Он принес нерадостную весть: командный пункт и штаб отрезаны от частей, все дороги перекрыты, взяты под обстрел, пробраться ни в одну из частей он не мог, но от пехотинцев узнал кое-что и, сопоставив их сведения и рассказы, сделал вывод, что бригады и части корпуса повсеместно отходят к Верхне-Кумскому.
Правофланговая механизированная бригада, полк Асланова и стрелковый полк, которым командовал малознакомый генералу грузин, очень толковый и деловитый подполковник, отрезаны, к ним вообще не пробиться; успевшие отойти об их судьбе говорят разное… Самое грустное офицер приберег напоследок: «Пехотинцы говорят, что утром погиб какой-то, танкист, командир полка. Скорее всего Асланов».
2
– Лейтенант, мы окружены.
– Ты что, Тетерин, бредишь?
– Хорошо, если бы это был сон! Но это явь: мы окружены. Дороги перерезаны. Всюду нарываемся на огонь противника. Похоже, мы скоро окажемся в положении Паулюса.
– С чего ты взял? – Гасанзаде схватил за локти взволнованного Тетерина. – Кто сказал, что окружены?
– Я сам вижу, – спокойно ответил Тетерин. – И пехотинцы подтверждают.
– Паникеры какие-нибудь.
– Нет, не паникеры. Командир стрелковой роты очень обеспокоен.
– Наши ребята знают?
– Нет.
– Пусть не знают пока.
Гасанзаде связался с командиром полка. И Асланов, ничего не скрывая, подтвердил: да, Верхне-Кумский окружен, и кольцо окружения стягивается.
– Ты был прав, Анатолий.
– А командир полка не дал никаких указаний? Что делать? Ведь нельзя же сидеть сложа руки!
– Командир полка сказал, что надо сохранять хладнокровие. Готовиться к бою.
Лейтенант вызвал старшину, заменявшего раненого парторга роты:
– Воропанов, мы в окружении, знаешь?
Воропанов вскинул на ротного уставшие глаза.
– В окружении? Ничего себе, подарочек… Только что стали гвардейцами, и уже попали в окружение!
– Вот сейчас самое время оправдать звание гвардейцев. Слушай, старшина. Судя по всему, окружен не только полк. Так что веселее будет отбиваться. Собери-ка коммунистов. Придет командир полка, разъяснит положение.
К обеду вдруг стали возвращаться отправленные в тыл раненые. «Что это с ними? – думал Шариф. – Голову потеряли, что ли? Обливаясь кровью, идут на передовую!»
На лицах раненых – усталость и тревога. Шариф остановил одного пехотинца с перебинтованной рукой.
– Братец, что это такое, а? Объясни мне, что происходит? Зачем возвращаетесь? Вас же отправили в тыл!
Пехотинец покосился на Шарифа.
– Ты что, с луны свалился? А еще танкист вроде! Не знаешь, что творится вокруг? Немцы сунули-таки нас в мешок. Какой теперь тыл? Теперь на все четыре стороны передовая.
И хотел было уйти, но Шариф ухватил его за здоровую руку.
– Постой, дорогой, объясни, в чем дело? Куда делся тыл, почему кругом передовая?
– Ну и балда! Почему, почему… Потому, что мы в окружении, неужели не понимаешь?
«Окружены», – прошептал Шариф и хотел еще о чем-то спросить, но пехотинец пошел прочь не оглядываясь.
Шариф был потрясен. Окружение. Это значит – либо непременно убьют, либо…
Он вдруг вспомнил о коране, зашитом в кожаный;: мешочек и висящем у него на груди. Коран дала ему мать, провожая на фронт. Сказала: «Сынок, поручаю тебя творцу корана. С его помощью ты останешься жив и здоров, и вернешься с войны, и мы зарежем у твоих ног жертвенного барана». О коране Шариф не вспомнил еще ни разу – ни когда воровал, ни когда пил, ни когда покушался на чужую жену…
Теперь вспомнил. Расстегнул ворот гимнастерки, достал засаленную книжечку, трижды украдкой поцеловал ее, приложил к глазам.
– О аллах, в этот трудный час на тебя уповаю, помоги! Согласись, если хочешь, на смерть нашу, но не дай попасть в плен!
Плена Шариф боялся больше смерти. Положив руку на грудь, он ходил вокруг танка, утешал самого себя: «Аллах справедлив и милостив, он не оставит своих рабов в беде, спасет нас».
Все в полку помрачнели. Сначала не верилось, что полк и соседняя часть окружены… Потом, всюду натыкаясь на огонь немцев, убедились, что это так. Верили, что вырвутся, но ведь знали, что враг беспощаден. И нервы у людей были натянуты, как струны тара.
3
Для Асланова обстановка прояснилась с того момента, когда, подавив огневые точки оборонявшихся, немецкие танки прорвались на наши позиции и вскоре захватили высоту 143,7. При этом им удалось смять подразделения механизированной бригады, а вскоре его полк и стрелковый полк оказались в полной изоляции. Но пехотинцы все еще сражались на южной окраине Верхне-Кумского, а роты танкового полка преграждали вражеским танкам, наступавшим со стороны колхоза имени 8 Марта, путь к Верхне-Кумскому и дальше, на север.
Некоторые подразделения моторизованной бригады, застигнутые врасплох, отступили в беспорядке, но у Асланова и в стрелковом полку паники не возникло.
Асланов немедленно связался с командиром стрелкового полка, а затем и встретился с ним, и они выработали совместный план действий. Сначала решено было разведать все направления, уточнить расположение вражеских частей, их численность, поискать слабые места в кольце окружения и потом идти на прорыв.