— У Билли есть ребенок? — спрашивает он, явно удивленный.
Я смотрю ему в глаза.
— Да, красивый мальчик, — лгу я с каменным лицом.
Его губы расплываются в усмешке.
— Вы, девочки, уверены, что уже все расписано. Я полагаю, что она в настоящее время сидит на шее британских налогоплательщиков, ухаживая за ребенком?
Я про себя приношу Билли извинения.
— Я уверена, мы все обсудили с ней.
— Окэй, — говорит он.
— Окэй что?
— Вы получите кредит.
— Просто вот так?
— Есть одно условие.
Я сдерживаю свое дыхание.
— Ты не получишь деньги в течение следующих 42 дней.
— Почему?
— Потому что, — тихо говорит он, — в последующие 42 дня ты будешь существовать исключительно для моего удовольствия. Я планирую насытиться твоим телом до предела.
Я с трудом сглатываю.
— Ты собираешься поселить меня снова в каких-то апартаментах?
— Не в каких-то апартаментах, а в тех же самых, в которых ты жила.
Я облизываю губы, удивляясь сама себе. Я никогда не предполагала, что с такой скоростью могу принимать решения, и очередная ложь так легко удается мне.
— Есть одно небольшое затруднение. Билли встречается со своей подругой три, на самом деле, четыре ночи в неделю, и я забочусь о ее сыне.
Он ничего не упустит.
— Скажи Лауре, что тебе нужна кроватка для малыша, коляска, подогреватель для бутылочек и все остальное, ребенок может оставаться в апартаментах.
Я смотрю на него в упор, как будто вижу первый раз.
— Ты серьезно?
— У тебя есть лучший план?
Я молчу, потому что мой мозг пускается в галоп, перескакивая смысли на мысль.
— И еще одно. Билли должна иметь возможность приходить в апартаменты.
— Согласен.
— И Джек. Он крестный отец ребенка.
Он выглядит скучающим.
— Что-нибудь еще?
— Нет.
— Хорошо. У тебя что-нибудь запланировано на завтра?
Я отрицательно качаю головой.
— Прекрасно. Не занимай завтрашний день. Лаура позвонит тебе, чтобы назначить для тебя необходимые встречи.
— Окэй, если больше ничего...
Головы персонала оборачиваются, наблюдая за нами, люди тут же отводят глаза, когда встречаются со мной взглядом. Я чувствую, как мои щеки становятся пунцовыми. Черт, я никогда не смогу обратиться в этот банк снова. Я вижу управляющего банка, спешащего к нам, материал его штанин глухо ударяется о его лодыжки. Блейк поднимает указательный палец, и он резко останавливается. Блейк открывает тяжелую дверь, и мы выходим на летний воздух. Стоит по-прежнему серый день и слегка моросит.
Мы поворачиваемся друг к другу лицом.
— Почему Билли назвала своего ребенка Сораб?
— Из-за великого эпоса Рустам и Сораб.
— Да, я знаю откуда это, но почему она выбрала это имя?
— Это была дань уважения моей матери, это любимый эпос мамы.
— Хм... это самое восхитительное качество в тебе — твоя неколебимая лояльность по отношению к твоей матери.
На мгновение мы смотрим друг на друга. И вдруг я понимаю, что никогда не видела его при свете дня на улице. Даже в таком сером свете. Странно. Мы всегда встречались в течение дня в апартаментах и выходили куда-нибудь в сумерках или ночью. И в свете дня его глаза бушующее голубые, изменяющиеся в серый, с какой-то внутренней глубокой чернотой. Порыв ветра поднимает его волосы и бросает на лоб. Подумав, я протягиваю руку, чтобы убрать непослушные пряди, но он дергает головой назад, как будто отворачивается от осы.
— На этот раз ты не одурачишь меня, — выплевывает он.
Мы смотрим друг на друга, и меня поражает насколько не завуалирована его ярость и презрительность. Моя рука опускается. Я чувствую себя полностью опустошенной, словно тонна кирпичей опустилась на мою грудь, моя голова как будто набита ватой. Я не в состоянии мыслить здраво, поэтому поворачиваю голову к автобусной остановке.
— Тогда увидимся завтра, — говорю я.
— Том здесь, — отвечает он, Bentley стоит невдалеке, припаркованный у тротуара.
Я отрицательно качаю головой.
— Спасибо, но я поеду на автобусе.
— Том довезет тебя, — настаивает он, и я вспоминаю, как мы встретились в ту первую ночь в ресторане. В нем по-прежнему осталось все тоже врожденное чувство уверенности и превосходства.
— Нет, — огрызаюсь я. — Наш контракт не начнется до завтрашнего дня. Поэтому сегодня я буду решать, на каком транспорте мне ехать, — и разворачиваюсь, чтобы уйти.
Его рука молниеносно сжимает мое запястье.
— Я схвачу тебя и засуну в машину, если это необходимо. Решать тебе.
Я чувствую, как гнев бурлит внутри меня.
— Я вызову полицию.
Он действительно смеется.
— После всего, что я рассказывал тебе о своей семье — это твой ответ?
Я прогибаюсь.
— Конечно, кто мне поверит, если я буду утверждать, что Баррингтон пытался заставить меня силой сесть в машину. Пожалуйста, Блейк.
— Ну, хорошо. Том поедет с тобой на автобусе.
Я перестаю спорить, просто разворачиваюсь, открываю дверь автомобиля, и залезаю внутрь, с грохотом закрыв дверь, и смотрю прямо перед собой.
— Доброе утро, мисс Блум. Приятно видеть вас снова, — приветствует Том, не замечая моей опухшей физиономии.
— Я тоже рада тебя видеть, Том.
— Как вы? — спрашивает он, когда автомобиль трогается с места.
— Нормально, — отвечаю я, и поворачиваю голову, чтобы посмотреть на Блейка. Он по-прежнему стоит на тротуаре, на том же месте, где я оставила его. Его руки вытянуты по швам, и он следит за движущимся автомобилем. Он стоит на улице, заполненной одними из самых обездоленных людей в Британии. Высокий, внушительный, выделяющийся из толпы, правитель; и все же он выглядит одиноким и брошенным. Я вспоминаю, что он давно говорил мне.
«Я не доверяю никому. Никому.»
4.
Движение как всегда перегружено, поэтому автомобиль медленно ползет по Килбурн-Хай-Стрит. Я тупо смотрю в окно и знаю, что это не сон. Это на самом деле происходит и еще... это имеет сказочную особенность. Улица выглядит такой же, только многие люди смотрят недружелюбными глазами на машину и на меня в ней. Богатых здесь не любят. Я чувствую беспокойство и тревожность. Мне необходимо немного времени, чтобы подумать, и ходьба всегда мне помогает в этом. Я прошу Тома выбросить меня у магазина.
— Вы уверены, мисс? Я не против подождать, пока вы загляните туда. Я свободен допоздна.
— Спасибо, но со мной все будет в порядке, Том. Я, возможно, увижу тебя завтра.
Том кивает.
— Хорошо. Будьте осторожны.
Захожу в маленький магазинчик и покупаю бутылку водки и пачку сигарет для Билли. Затем я медленно иду домой, специально выбрав долгий путь, поэтому прохожу мимо моего старого дома. Я стою на улице под дождем и смотрю на него. На синюю дверь, за которой мы жили с мамой, так много лет. Некоторые года были счастливыми, но большинство из них было заполнено стрессом, беспокойством и страхом. Теперь она ушла.
Мгновение я стою здесь, запрокинув лицо, и представляя, что моя мать все еще там, за этой дверью, что я могу, если захочу просто подняться по лестнице, вставить ключ в замочную скважину, открыть ее, и увидеть ее на кухне. Лысую и исхудавшую до состояния скелета, но радостную, что увидела меня. И вдруг голубая дверь открывается и выходит ребенок лет семи, с очень коротко подстриженными темными волосами.
Из внутреннего помещения дома женский голос кричит вслед: «И я хочу разменять пятерку.»
Девочка не отвечает. Просто захлопывает дверь и бежит вверх по лестнице. Она настолько дерзкая, что напоминает мне Билли. Я слышу топот ее ног по лестнице. Она проходит мимо, грязный заношенный топ, желтые шорты и загорелые ноги. И вдруг на меня нахлынувает чувство глубокой ностальгии по тем временам, когда Билли и я свободно бегали по окрестностям. В летние дни, с липкими пальцами от леденцов. У нас не было никакой ответственности и в помине. Я смотрю на девчушку, которая повернула вниз по тротуару, в сторону магазина. Тогда я медленно начинаю двигаться к высотному дому, где Билли и я сейчас живем.
Это место еще ужаснее, намного хуже, чем этот небольшой, уютный блок-барак, в котором мы жили раньше. Если бы Блейк увидел, где мы сейчас живем, он в буквальном смысле получил бы сердечный приступ. Все его самые худшие кошмары воплощаются именно здесь. Проститутки работают прямо в подземном переходе, часто случаются драки и поножовщина у паба. Пьяные крики и ругань матерщины доносится до нашей квартиры. Внутри нашего многоквартирного дома не лучше. В лифтах постоянно стоит запах несвежей мочи и лестничные клетки завалены шприцами с каплями крови, и использованными презервативами. По утрам дети так и играют среди этой гадости и иголок.
Я живу здесь, но где-то глубоко в сердце я абсолютно уверена, что это жилье носит лишь временный характер. Я намерена вкалывать, создавать наш бизнес, и, надеюсь, к тому времени, как Сораб достаточно повзрослеет, мы все трое уедем отсюда. Стоящий знак предупреждает, не играть с мячом и не мусорить. В пику этому заявлению, место изобилует пустыми консервными банками, а кто-то просто перевесил ужасно потемневший матрас на один из длинных балкон высотки.
Я прохожу мимо детей, играющих на площадке.
— Эй, Лана, мы видели, ты выходила из большой машины, у магазина. Чья это машина?
— Не вашего ума дело, — язвительно отвечаю я.
— Кто-то поимел сладкого папочку, — поют они, и я снова удивляюсь, как сведущи эти дети. В их возрасте, я была полностью наивной, мое детство было совершенно чистым от знаний взрослой жизни.
Одна девчонка отрывается от остальной группы и медленно бочком, пододвигается ко мне.
— Ну, дай нам фунт, чтобы купить конфет, — упрашивает она, у нее огромная копна каштановых локонов.
Я смотрю на нее сверху вниз.
— Твоя мама знает, что ты клянчишь деньги?
— Да, — тут же врет она, без малейшей тени смущения.
Я смотрю в ее глаза, и мне почему-то становится очень грустно. Я хорошо знаю ее мать. Женщина с шестью детьми и суровым лицом, все дети от разных отцов, вечно грязные и неопрятные. Какую-то долю секунды я думаю, что может мне стоит ее научить не попрошайничать, объяснить, что нужно иметь гордость, но я сдаюсь. Я знаю, что все мои нравоучения не имеют смысла. Я хочу другого будущего для нее, но она уже заражена своими предыдущими поколениями. Ее круглое, красивое лицо несет какой-то отпечаток родового неудачника, возможно, даже алкоголизма. То, что она является болезнью общества не ее вина. Я лезу в кошелек и даю ей фунт. Она выхватывает его своей маленькой, горячей ручкой и убегает в сторону магазина, прокричав мне вслед.
— Спасибо, Лана.
Я нахожусь в джунглях и делаю шаг по потрескавшемуся бетону. Задумчиво ударяю банку из-под колы, появившуюся на моем пути, откатывающуюся в сторону. Я смотрю вверх на второй этаж уродливой серой многоквартирной башни и вижу Билли, стоящую на длинном балконе у нашей двери. Она курит, опираясь на металлические перила. Одна ее босая нога стоит на металлической планке. Ее волосы больше не белые, а огненно-рыжие. Она поменяла цвет и стиль на прошлой неделе, когда рассталась с Летицией. Теперь с одной стороны у нее очень-очень короткие волосы, а с другой — длиннее. Она, должно быть, только что вылезла из ванны, ее волосы все еще мокрые и зачесаны назад, она еще не видит меня.
Я бегу вверх по зловонной лестнице и шагаю на наш этаж. Она смотрит созерцательным взглядом, потом замечает меня. Я перешагиваю через разбросанные игрушки, трехколесный велосипед, пластиковые ведра и лопаты, и, наконец, предстою перед ней.
И широко улыбаюсь. Она тушит свою сигарету о металлические перилла. Я выуживаю бутылку водки. Ее лицо расплывается в широкой улыбке. Ее улыбка естественная, у меня же нет.
Она забирает бутылку.
— На самом деле?
— По-настоящему, — говорю я.
Она ставит бутылку на бетонный пол, хватает меня за бедра и поднимает вверх, громко смеясь. Ее радость настолько заразительна, что я начинаю смеяться тоже.
— Поставь меня на место, прежде чем уронишь меня через балкон!
Вместо того, чтобы поставить меня обратно вниз, она кружится со мной, переносит через порог, пинает ногой дверь, чтобы закрылась, словно мужчина, и ставит меня на обеденный стол.
— Ты. Блять. Гений, — говорит она, затем выражение ее лица резкое меняется. — Ох, черт, — ругается она и делает рывок в другую сторону.
— Ой ты, — слышу я ее крик, и она несется на балкон и возвращается с бутылкой в руках. — Дотронешься до этой бутылки, и ты покойник.
Я соскальзываю со стола.
— Как вы провели время с Сорабом?
— Как всегда, ты же знаешь, есть, срать, спать, повторите, — говорит она, и бухает бутылку на стол.
— Дай я быстро взгляну на него, — говорю я, и иду в свою спальню. Я стою перед его кроваткой и на моем сердце тяжелая грусть. У него нет никого, кроме меня. Он никогда не будет знать своего отца. Я отказала ему в его отце и жизни, полной невообразимого богатства. Я затолкнула в себя подальше это чувство вины. Не сейчас. Еще не время. На мгновение я вспоминаю, как Блейк в полном одиночестве стоял в толпе. Все, мы заключены в полном одиночестве в ловушку в нашу собственную версию ада. Я осторожно провожу пальцем по его спящей ручке и выхожу из комнаты.
Билли сидит за столом, перед ней стоит нераспечатанная бутылка водки.
Я снимаю пиджак, который слишком большой и висит на моих плечах, открываю холодильник.
— Я собираюсь сделать макароны. Хочешь?
— Нет, я съела пару турецких сладостей.
— Билл, ты не сможешь продолжить существование на остатках пиццы, варенье, и конфетах, ты же знаешь.
— Это не я выгляжу, как ходячий скелет, — она в упор с вызовом смотрит на меня, готовая перечить.
Я закрываю дверь холодильника и упираюсь в ее лицо.
— Знаешь, когда я увидела тебя, идущую домой с полиэтиленовым пакетом, я не поверила, потому что заметила, что ты плакала. Но потом я подумала, что ты плакала, из-за радости, счастья, но это не так, правда? Ты не хочешь рассказать мне, что произошло на самом деле?
Я сажусь напротив нее.
— Блейк был там.
Билли нахмурившись, наклоняется вперед.
— Где?
— В банке. Он рассматривал нашу заявку на кредит.
— Нет. Ты собираешься заставить меня рыдать.
— Ты можешь удержаться от саркастических замечаний хоть на мгновение?
Она поднимает вверх руки, как бы сдаваясь.
— По-видимому, он изучал мой счет с целью установления контакта.
Билли с удивлением раскрывает широко глаза.
— Вау! Вот прилипала.
— Он хочет, чтобы я завершила контракт.
Билли закрывает глаза с крайним раздражением.
— О, Боже! Ты согласилась, иначе мы бы не получили кредит, правильно я понимаю?
— Да, — говорю я, — но, прежде чем я могу продолжить, она наклоняется вперед, ее подбородок агрессивно вздернут.
— Лана. Ты совсем с ума сошла? Ты забыла, что эта бесчувственная тролль помолвлена с ним, и эти рептилии, маскирующиеся под его семью, сделали с тобой в последний раз? Они сомкнули свои ряды, и выгнала к чертовой матери из страны. Хорошо, что она не заставила тебя подписаться кровью, никогда не идти рядом с ее мужчиной?
Я краснею.
— Нет, только, что я никогда не должна вступать в контакт с ним снова. Я и не вступала.
— Да, она по достоинству оценит разницу.
— Блейк сказал, что он рассказал ей обо мне, и она готова ждать, пока у него не закончится увлечение мною.
— И ты веришь в это?
— Ну, это было что-то похожее на то, что она сказала мне.
— Если ты веришь, то тебе определенно следует держаться подальше от него. Вы не готовы справиться с таким смертоносным коварством.
— Я никак не пересекусь с ней. Это только 42 дня.
— Нам не нужны деньги, ты же знаешь? Мы всегда можем начать с малого. Мы говорили об этом. Ведь на самом деле, было сразу же маловероятно, что ты получишь деньги без залога или бизнес опыта. Мы надеялись на «авось». Мы сделаем все без него. На самом деле, что может быть более увлекательным.