ГЛАВА 8
Бесславный конец
ПРАЖОРНОЕ ЧУДИСЧЕ
Гарри Этчам был коренной урбсумидец и гордился этим; он был горд, что родился и вырос по южную сторону реки Фодус, что сызмальства привык к вони, грязи и к повадкам южан. Жил он как все, полагаясь лишь на себя, на свое природное хитроумие да на приверженность к честному труду — правда, в очень странной его разновидности. По вечерам он любил опрокинуть кружку-другую пива в ближайшей таверне — чаще всего в «Ловком пальчике», — что дает вполне ясное представление о нраве этого человека. Но тем вечером, уступив настойчивым советам приятелей и собственному любопытству, он решил наконец своими глазами взглянуть на знаменитое Прожорное Чудище. В конце концов, день вроде выдался неплохой, было что отметить. Во-первых, он нашел две луковицы и морковку — по меркам Гарри, вполне еще съедобные, — ближе к ночи, воротясь домой, он сдобрит ими рагу; во-вторых, он умудрился стащить ни много ни мало восемь пенни из шляпы, что лежала у ног слепого попрошайки. День удался, так что сегодня Гарри не нужна была выпивка — он и так был в превосходном настроении.
Он задумчиво остановился у объявления, приклеенного к стене. Прочитав все, что смог разобрать, он смекнул, что не относится к числу ни людей слабонервных, ни хрупкого телосложения. Как было указано в объявлении, хозяин Чудища сидел в кресле у входа. Гарри сунул ему в руку шесть пенсов, шагнул за занавеску и сошел по ступеням.
В ноздри ему ударила невыразимая, удушливая вонь, вполне сравнимая с запахом самого Фодуса. Гарри порылся в карманах, ища носовой платок, чтобы прикрыть им свой длинный нос, — и не нашел; тогда он приподнял воротник и спрятал лицо за ним. В подвале было сумрачно, однако к тому моменту, когда нога Гарри нащупала последнюю ступеньку, глаза его уже привыкли к темноте. Не более чем в трех футах от посетителя стояла высокая клетка с толстенными прутьями. В дальнем углу ее копошилась какая-то бесформенная фигура. Прислушавшись, Гарри уловил самые разнообразные звуки: хрюканье, чавканье, хруст разрываемой плоти, плевки. Затем кто-то громко и влажно чихнул. С отвращением он ощутил, как по лицу его разбежались крошечные капли слюны и бог знает чего еще.
Вглядываясь во тьму и прислушиваясь, Гарри постепенно убедился, что в комнате он не один. Сбоку от клетки, ближе к задней стене, стоял неизвестный. Силуэт его шляпы смутно маячил во мраке, но сам человек был одет в темное, фигура его казалась бесформенной, и различить детали было невозможно. Прижав голову к прутьям клетки, незнакомец, похоже, что-то шептал страшному зверю. Впрочем, слов было не различить, поэтому Гарри решил подойти поближе, но споткнулся о какую-то палку и со звоном ударился о железные прутья. Таинственный силуэт вздрогнул и тут же, низко опустив голову, поспешил к выходу, даже не сняв перед Гарри шляпу и не удостоив его ни словом приветствия.
Бегство незнакомца привело Гарри в замешательство; он опять устремил взгляд в глубину клетки. Теперь Чудище было видно немного лучше. Оно — точнее, он, ибо Гарри был совершенно убежден, что перед ним существо мужеского пола, — не обращало внимания на присутствие зрителя и продолжало свою отвратительную трапезу.
— Эй! — позвал Гарри несмело. Не зря же он выложил целых шесть пенсов! — Эй! — окликнул он Чудище, на этот раз громче.
Но зверюга не обратила внимания. Гарри склонился к полу в поисках какого-нибудь предмета, которым можно было бы ткнуть Чудище в спину, но в это мгновение Чудище молниеносно ринулось из дальнего угла клетки прямо на Гарри и тяжело обрушилось на железные прутья. Пожалуй, Гарри еще никогда не сталкивался лицом к лицу с настолько уродливой тварью. Будучи жителем Урбс-Умиды и вращаясь в определенных кругах, он повидал на своем веку предостаточно всяких страшилищ, но из них ни одно не могло бы сравниться с Чудищем.
Прожорное Чудище разинуло огромную, будто пещера, пасть и испустило душераздирающий рык. Зловонная слюна сочилась между желто-коричневыми клыками и капала с нижней губы. Лицо поросло шерстью, а налитые кровью глаза с огромными зрачками, казалось, того и гляди, выскочат из орбит. Волосатая рука — или лапа? — Гарри не смог бы сказать наверняка, да и недосуг ему было об этом размышлять, — крепко схватила его за шкирятник.
— Аааааййй! — заорал Гарри, крутанулся, рванулся и, выскочив из плаща, со всех ног ринулся вверх по ступеням.
Когда он вынырнул из-за занавески, человек, что сидел в кресле у входа, приоткрыл один глаз и проводил незадачливого посетителя взглядом, едва скрывая самодовольную ухмылку. Руди Идолису не впервой было наблюдать подобные сцены, да и делу его они шли только на пользу.
Выбежав на Мост, Гарри запнулся о камень мостовой; чтобы удержать равновесие, пришлось ткнуться одной ногой в канаву. Нога по щиколотку погрузилась в густую грязь. В сердцах он выругался — сперва увидев, в какое состояние пришел ботинок, а затем почувствовав, как холодная, почти ледяная вода просачивается под шнуровку и в щели расползшихся швов. Но и этого было мало; мимо бедолаги на большой скорости пронеслась повозка, и бегущие спицы колес забросали его ошметками грязи. Стиснув зубы с досады, Гарри похлопал себя рукой по рубашке и брюкам, тщетно пытаясь стряхнуть холодную жижу.
Все его тело покрылось испариной, а кишки в животе будто стянуло тугим узлом, который не так-то просто будет потом развязать. А в голове все еще раздавались звериные вопли. И чавканье, и рыгание, и костный хруст. Не говоря уж о вони! «Боже правый! — негромко провозгласил он, и слова вырвались изо рта легким облачком пара. — Что за адская вонь!»
Такого отвратительного запаха Гарри не чувствовал уже очень давно — с тех самых пор, как несколько лет назад, в разгар самого жаркого месяца, на целых три дня и три ночи ветер перестал дуть и во всем городе воздух застыл, будто желе, а вода в реке едва не свернулась, будто кровь.
Гарри отправился домой. У него, как и у всех урбсумидцев, была весьма примечательная походка: так ходит человек, который привык неосознанно замечать все неровности мостовой, ямы и рытвины и ловко их перепрыгивать и огибать. Хорошо еще, что снег кончился, подумал он, но воображение было по-прежнему во власти увиденного в таверне. Гарри полной грудью вдохнул ледяной ночной воздух. «Боже правый!» — только и вырывалось у бедняги снова и снова. Подумать только: ведь есть же чудаки, которые по нескольку раз ходят глазеть на Чудище. «Как так? — дивился Гарри. — И главное — почему?» Но тут же поймал себя на мысли: а не сходить ли и ему во второй раз? Неужто Чудище и впрямь так ужасно? Может, наведаться к нему снова через недельку, а то и через денек-другой — проверить, не показалось ли чего со страха, не пригрезилось ли…
Гарри шел, низко наклонившись вперед, навстречу пронизывающему ветру, и не заметил, как из темного переулка вынырнул какой-то человек и пристроился рядом.
— Ну как, видел его? — спросил незнакомец.
От неожиданности Гарри остановился и поднял глаза, но в тот самый момент луна почему-то решила спрятаться за снежные тучи, а ближайший фонарь был далековато, и все, что удалось Гарри увидеть, — лишь смутная тень на стене дома.
— Кого видел?
— Чудище! — прошипел незнакомец.
— Да, — подтвердил Гарри; почему-то это признание принесло ему облегчение. — Да, я видел Прожорное Чудище.
Чувство было такое, будто на исповеди побывал. По крайней мере, Гарри подумалось, что именно так, наверное, чувствуешь себя после исповеди, — надо сказать, он не заглядывал в церковь уже лет двадцать.
— Ну и как впечатления?
Гарри нахмурился:
— Готов съесть свою шляпу, если это не самая мерзкая тварь, какую я в жизни видал.
— Объясни-ка тогда, — попросил неизвестный, — что в этом Чудище такого, что ты ходишь глазеть на него?
— Ну… — задумался Гарри, продолжая свой путь, — трудно сказать. Но с уродами ведь всегда так: вроде и хочешь отвернуться, а не можешь.
— Значит, не можешь? — с сомнением переспросил незнакомец.
— По крайней мере, это очень трудно, — пояснил Гарри, словно извиняясь. — А почему ты спрашиваешь?
Попутчик как будто не слышал, что к нему обращаются.
— Думаешь, это правильно — выставлять Чудище напоказ?
— А почему нет? — отвечал Гарри, которому уже становилось не по себе.
В этом городе не часто случается, чтобы совершенно незнакомый человек вдруг подошел к вам на улице и ни с того ни с сего завел беседу. А если уж кто и подходил, то обычно угрожающе требовал: «Кошелек или жизнь!» При любых других обстоятельствах, если бы Гарри не был под совсем еще свежим впечатлением от встречи с чудовищем, он бы непременно дал деру.
— На что еще может сгодиться тварь вроде Прожорного Чудища? — спросил Гарри. — Разве Господь сотворил его и ему подобных не для того, чтобы нас подивить и повеселить? И потом, глядя на них, бедных уродов, мы должны вспоминать, как Бог милостив к нам, грешным. Слава Создателю, мы не такие.
Странно, что в этот момент Гарри — человек, прямо скажем, не страдавший чрезмерным религиозным рвением, — то и дело поминал Бога.
— А ты думаешь, Чудищу нравится, когда на него глазеют?
Гарри этот допрос уже порядком надоел.
— Что поделаешь, людям нужно как-то развлекаться. Я заплатил, чтобы глянуть на Чудище, — и глянул. Ну ладно, мне домой пора, всего наилучшего.
В это мгновение незнакомец шагнул к нему и преградил путь. Гарри рассердился и слегка даже испугался; он торопливо свернул направо, в короткий проулок, ведущий к реке. Гарри шел быстро, но отчетливо чувствовал: незнакомец идет следом, не отстает. За спиной раздавался скрип торопливых шагов по мерзлому снегу и время от времени слышалось какое-то странное жужжание. Гарри решительно обернулся — спиной к реке, к незнакомцу лицом; тот продолжал приближаться.
— Почему ты идешь за мной?
— Ты сказал все, что я хотел знать, — произнес незнакомец, в который раз уже не обращая внимания на вопрос. — Спасибо, что уделил время.
И не успел Гарри ахнуть, как преследователь взял и ткнул какой-то коротенькой палкой в его тучный живот. Все тело Гарри мгновенно скрутила острая боль; он отшатнулся назад, не в силах пошевелиться, не в силах дохнуть, судорожно обхватив грудь руками. Опять послышалось жужжание.
— Что… ты… делаешь? — выдохнул он.
— Этого ты уже никогда не узнаешь, — последовал ответ.
Второй чудовищный удар скрутил Гарри и отшвырнул к ограждению набережной; бедняга перегнулся через парапет, так что голова его бессильно повисла над водой. Зловоние Фодуса обожгло ноздри. Быстрым движением незнакомец сунул Гарри в карман какой-то предмет; сильные руки обхватили лодыжки и резко вскинули вверх, так что тело повисло над бездной. «Интересно, что это у меня в кармане?» — такова была последняя мысль, мелькнувшая в голове Гарри. Он почувствовал, что это не луковица и не морковка. В следующее мгновение вода расступилась, как рвется дешевая ткань, — лишь чтобы сомкнуться у бедолаги над головой; рана в теле реки мгновенно срослась, и утопленник канул в небытие.
ГЛАВА 9
Деодонат Змежаб
Описать внешность Деодоната Змежаба можно только двумя словами: совершенный урод. Впрочем, это еще очень мягко сказано. Его уродство было феноменально — наглядная демонстрация всех возможных физических недостатков. Кожа дряблыми складками собиралась на кряжистой шее, которую венчала самого что ни на есть нелепого вида голова, чрезмерно большая для коротенького, горбатого торса. Посреди перекошенного лица торжественно восседал непропорционально крупный красный нос, по бокам от коего маячили мутноватые глаза, полускрытые под выпуклым лбом. Кроме того, Змежаб был волосат не в меру, так что кустистые брови его срослись в одну линию с небольшой седловинкой над переносицей. Зубы у Деодоната, как и у большинства горожан, были в самом плачевном состоянии — по крайней мере те, что еще оставались у него во рту, — и болели постоянно, изо дня в день. Впрочем, Змежаб был не слишком улыбчивым человеком.
Деодонат был некрасив уже во младенчестве, что, конечно, не редкость, но даже мать полагала, что сын ее представляет не самое приятное зрелище. Когда мальчик подрос, на него стали пялиться прохожие на улице, а некоторые даже переходили на другую сторону, словно боясь заразиться. Он быстро смекнул, что мир, лежащий за стенами дома, зол и жесток, а потому перестал выходить и заперся в своей комнате. У мальчика была ясная голова, живой ум, так что он сам научился читать и писать и изучил все науки, которые считались полезными в те времена.
Что до родителей — возможно, когда-то в глубоком детстве Деодонат и любил их, но очень скоро любовь сменилась презрением. С самых первых дней они старались по возможности не смотреть на свое чадо, к тому же чем более сын приобщался к наукам, тем менее в семье становилось общих тем для разговора, ибо родители были невежественны. Когда ребенку исполнилось десять, они решили, что с лихвой выполнили свои родительские обязательства (с их точки зрения, совершенно безупречно, учитывая обстоятельства), и однажды поутру запродали сына в какой-то бродячий балаган, где выставляли напоказ уродов.
Последующие восемь лет своей жизни Деодонат провел, странствуя из города в город и развлекая своим видом почтенную публику, которой его представляли под вымышленным именем — мистер Страхолюд. Номер, который он представлял, был предельно прост: Деодонат неподвижно, с каменным лицом сидел в тесной кабинке на стуле, а посетители на него глазели. А уж как им нравилось глазеть! Порой бедняга едва сдерживал ярость, особенно когда его тыкали палкой. В таких случаях он, злобно ощерившись, издавал угрожающий рык — тогда женщины вскрикивали, а мужчины изрекали что-нибудь вроде: «Ну и ну! Это чудище еще и огрызается!»
И вот, сидя так на своем стуле и безмолвно наблюдая за публикой, которая пялилась на него и от ужаса прикрывала рты ладонями, Деодонат размышлял о человеческой натуре и в конце концов заключил, что весь род людской омерзителен по природе своей и сполна заслужил многочисленные несчастья и беды, которые постоянно обрушиваются на него, будь то по воле рока или по злому умыслу. Разница, между прочим, большая: Деодонат лелеял мечту о мести. Отомстить он хотел не кому-то в отдельности — этим можно заняться и позже, — хотя, надо сказать, иногда ему приходило в голову, что неплохо бы для начала поквитаться с родителями. Деодонат имел отличное представление о законах, движущих экономикой, и концепцию спроса и предложения принимал целиком и полностью. Человек должен как-то зарабатывать свой хлеб, и в этом смысле хозяин балагана ни в чем не повинен — он просто дает людям то, чего они хотят. Если уж возлагать на кого-то вину, так на публику, которая приходит таращить глаза на несчастных, обделенных природой.