Открыв глаза, он увидел, что еще какой-то овощ летит в его сторону; на сей раз Бьяг присел на корточки, и снаряд расплющился о физиономию какого-то бедняги, который стоял у него за спиной. Причем Бьяг по-прежнему продолжал мужественно — или глупо, а может быть, так и эдак одновременно — петь свою песню.
— Заткнись! — крикнул кто-то, и Бьяга снова чем-то ударили.
— Но как же… — промычал певец в праведном негодовании: рот его был забит тухлыми помидорами, — ведь я только начал!
— А вот и нет! — взвизгнул мальчонка прямо у него за спиной. — Ты как раз закончил! — И сорванцы обрушили на Бьяга целый град гнилых яблок.
Бьяг был в ярости. Еще никогда в жизни ему и его произведениям не оказывали такого враждебного приема.
— Ах ты чертенок! — крикнул он мальчугану, спрыгнул со своего помоста, схватил первое, что подвернулось под руку — а подвернулась большая гнилая картофелина, — и метнул ее так сильно и метко, что она не только попала в парнишку, но буквально сбила его с ног.
— Эй! Это мой сын! Ты что делаешь, гад?!
Бьяг стал как вкопанный: на него шел такой высоченный верзила, каких он прежде никогда не видывал. Эта человекоподобная обезьяна возвышалась над толпой на целую голову — и вот она стала склоняться к земле, к малышу Бьягу, который не мог двинуться с места, так у него тряслись колени.
«Боже всемогущий!» — вспыхнуло в сознании у Бьяга, и в то же мгновение он обрел способность двигаться. Он повернулся на каблуках и дал деру — полетел быстрее молнии. Когда он добежал до Моста, верзила и небольшая толпа все еще гнались за ним с лаем и воплями. Бьяг взбежал по Мосту, спотыкаясь о булыжники мостовой и отчаянно вертя головой по сторонам в поисках убежища.
— Сюда, сюда! — послышался шепот. — Скорей же!
Резко обернувшись, Бьяг увидел, что из-за угла его манит длиннющий палец; не тратя ни секунды на размышления, он рванулся ему навстречу.
— Сюда! — позвал рослый мужчина, обладатель пальца.
Он толкнул дверь и буквально запихал Бьяга внутрь в тот самый момент, когда преследователи поравнялись с соседним домом. Бьяг последовал за своим спасителем вверх по невысокой лестнице, а затем снова вниз — и оказался в большой многолюдной комнате, полной смеха и дыма.
— Где это мы? — спросил Бьяг у рослого незнакомца.
— В таверне «Ловкий пальчик», — отвечал тот. — Не знаю, как ты, а я бы выпил кувшинчик пива.
Каких-нибудь пару минут спустя Бьяг и его новый приятель уже сидели, притаившись в самом темном углу, и попивали пиво из большого кувшина, который принесла им служанка. Бьяг открыл было рот, чтобы что-то сказать, но тут у входа в таверну началась какая-то сумятица, отчего у него снова душа ушла в пятки. На пороге появился верзила.
— Карлика не видали? — спросил он, и в таверне тут же воцарилась тишина.
Навстречу ему выступила разъяренная женщина — сама почтенная Бетти Пегготи; уперев руки в бока, она обожгла его взглядом. Голову ее украшала замысловатая шляпа, видавшая лучшие времена.
— Сэмюель, здесь нет никакого карлика, — сурово сказала она. — Так что бери пиво или вали отсюда.
— Ба! — брякнул верзила, но, оказавшись перед таким выбором, отдал предпочтение пиву и вскоре развеселился не меньше, чем прочие посетители.
Успокоенный, Бьяг обернулся к своему спасителю:
— Позвольте спросить, как ваше имя?
— Меня зовут Алуф Заболткинс.
— Что ж, мистер Заболткинс, я обязан вам жизнью, — сказал Бьяг и благодарно потряс ему руку.
— Ну что вы, забудьте, — возразил Алуф с широкой улыбкой. — Всегда рад помочь человеку, попавшему в беду. Я, правда, ума не приложу, как вам удалось разозлить Сэмюеля Ленакра до такой степени, чтобы он не поленился погнаться за вами.
Бьяг поведал ему свою печальную повесть. Алуф выслушал его с искренним сочувствием.
— Значит, вам нужна работа. А что вы умеете? Кувыркаться?
Бьяг засмеялся и помотал склоненной набок головой.
— Кувыркаться я, конечно, умею. Разве бывают в наши дни карлики, которые бы этого не умели? Однако неужто нельзя предположить, что у меня могут быть и другие таланты?
Алуф приподнял одну бровь:
— Например?
— Я поэт, сочиняю стихи и пою баллады.
Алуф озабоченно сморщил лоб:
— Что ж, не сомневаюсь. Только если вы хотите заработать на жизнь в таком городе, как Урбс-Умида, вам следует знать, какова здешняя публика. Оглянитесь по сторонам, дружище, и скажите сами: нужны этим людям стихи и баллады?
Бьяг обвел взглядом комнату и почувствовал, как сердце его наполняет отчаяние.
— Но поэзия — моя страсть, — сказал он. — Ведь не зря я сидел на Кахир-Фаза.
— На чем?
Но Алуф не стал дожидаться ответа: он покачал головой и положил ухоженную руку Бьягу на плечо.
— Бьяг, Бьяг, — мягко сказал он, — посмотрите на них. Может быть, вы еще что-то умеете?
Бьяг еще раз обвел взглядом таверну и наконец понял.
— Я умею метать картофель, — уныло сообщил он.
— Ага! — Лицо Алуфа прояснилось. — Карлик — метатель картошки. Что ж, уже неплохо.
ГЛАВА 16
Из газеты «Урбс-Умидские ведомости»
ЗАГАДОЧНЫЕ СОБЫТИЯ В «ЛОВКОМ ПАЛЬЧИКЕ»
Деодонат Змежаб
Дорогие мои читатели!
Я совершенно убежден, что теперь уже все вы, за самым редким исключением, видели Заклинателя Костей или по крайней мере слышали о нем И меня совершенно не удивляет, что чудесной возможностью лицезреть столь загадочного персонажа мы вновь обязаны Бетти Пегготи, хозяйке «Ловкого пальчика». Мистер Бенедикт Пантагус и его помощница — полагаю, племянница — мисс Юнона Пантагус дают представления в верхнем зале таверны. Не стоит также забывать и о том, что в подвале у миссис Пегготи можно увидеть знаменитое Прожорное Чудище. Что за праздник для нас, что за пир развлечений! Мы должны быть признательны достославной миссис Пегготи.
Искусство заклятия костей — так называемая костяная магия, позволяющая воскрешать мертвых, — уходит корнями в глубокую древность. Чего нельзя сказать о метании картофеля — тоже забавном зрелище, которое я наблюдал позавчера на Мосту. Боюсь только, этот вид спорта опасен и может нанести кому-нибудь серьезные увечья. Впрочем, в сторону корнеплоды. Многие из вас наверняка почти ничего не знают об искусстве воскрешения мертвых, и я с радостью поделюсь с вами своими скромными знаниями.
Смерть, должно быть, величайшая из тайн, с которыми мы сталкиваемся в жизни. В минувшие века люди верили, что мертвые обладают большой силой и властью. Считалось, что как только человек переходит в иной мир — он сразу же наделяется огромным могуществом. Из всех еще живущих на свете только Заклинатели Костей могли пользоваться частичкой этого могущества. Вот для чего они возвращали мертвых к жизни — чтобы получить долю их власти. Вновь оказавшись в мире живых, эти мудрые души по слову Заклинателя Костей давали людям советы и пророчили будущее.
Лично я видел уже мистера Пантагуса и пресловутую мадам де Коста — зрелище, должен сказать, не из приятных. Остается надеяться, что при жизни мадам была более привлекательной. Впрочем, несмотря на неприглядную внешность, следует признать, что она в полной мере выполнила взятые на себя обязательства и, ко всеобщему удовольствию, ответила на все предложенные вопросы. Мистер Пантагус также достоин всевозможных похвал — за свое необыкновенное искусство и за прекрасное представление. Несомненно, оно не имеет ничего общего с различного рода мошенничеством, процветающим в нашем городе. Не знаю, действительно ли мадам де Коста оживала; одно могу сказать с уверенностью: ниточек нет, я проверял.
Но хватит об этом Я слышу, вы спрашиваете: что нового известно об убийце Серебряное Яблоко? Что ж, новости есть. С некоторым сожалением должен вам сообщить, что не далее как вчера утром из Фодуса выловили очередное тело — уже шестое, если не ошибаюсь. И по-прежнему мистер Коггли, наш уважаемый констебль, не в состоянии предоставить нам никаких сведений о том, кто совершил все эти злодеяния. Поистине, для нашего города наступили черные дни.
Деодонат перечел статью с довольной улыбкой. «Убийца Серебряное Яблоко». Да, это ему по душе. Отличное прозвище — оно уже разошлось по всему городу. Тут мысли его вновь обратились к Прожорному Чудищу. Деодонат лучше других понимал, что сердце у него ледяное: он никогда не испытывал сильных чувств по отношению к людям, за исключением разве что ненависти или презрения. Но с Прожорным Чудищем все было иначе. При взгляде на это несчастное существо у Деодоната сердце кровью обливалось. Почему — об этом он даже задумываться не хотел.
Деодоната вовсе не удивляло, что жителям Урбс-Умиды так нравились Прожорное Чудище и Заклинатель Костей. Люди жаждали развлечений; им хотелось, чтоб их удивили и напугали; к тому же им было важно знать, что на свете живут существа, которым приходится куда хуже, чем им самим. Чудище было в этом смысле отличным примером. Что же касается Заклинателя Костей — в конце концов, что в нем дурного? И уж конечно, дело очень прибыльное. «Хотя, разумеется, не для меня», — подумал Деодонат. Вдруг он встал, зажав одной рукой лацкан пиджака, а другой, в которой держал лист с рукописью, торжественно взмахнул в воздухе — и провозгласил:
— Аς εξασκήσει ο καθένας την τέχνη που ξέρει.
Улыбаясь, он опять сел на стул.
— Прислушаемся к совету Аристофана: «Да упражняется всякий в своем ремесле».
Затем он вновь взялся за перо и продолжил работу. Едва написал он свою коронную фразу: «До скорой встречи», как в дверь постучали.
— Что-то ты слишком рано, — проворчал Деодонат, сворачивая бумагу трубочкой и перевязывая шнурком.
Он просунул рукопись вместе с мелкой монетой в дверную щель и застыл на пороге, прислушиваясь к звуку торопливых детских шагов. Затем подошел к окну и выглянул на улицу, рассеянно прихлопнув муху, которая с жужжанием вилась у него над головой. Как только люди переносят эту чертову погоду? Стоит ли идти сегодня на улицу? Что ж, может, и нет. Он к тому же устал. Деодонат взял с каминной полки засаленную книгу и открыл свою любимую сказку. Прочел страницу — не больше, а веки его уже налились свинцом. Книга упала на пол и раскрылась на яркой картинке: в мерцающем свете камина можно было разглядеть зеленую лоснящуюся жабу с драгоценными камнями вместо глаз.
ГЛАВА 17
Поздний ужин
Пока Деодонат мирно посапывал возле камина, Пин брел по мерзлым улицам, думая лишь об одном: когда же наконец они доберутся до дома миссис Сытвуд? Всю дорогу Бьяг пел дифирамбы этому чудесному месту, и когда наша троица в конце концов повернула в Кальмарный проезд и оказалась на пороге здания, где располагались «Меблированные комнаты миссис Сытвуд — лучшие в городе», Пина ждало разочарование: дом этот ровно ничем не отличался от соседних и был совершенно в таком же плачевном состоянии.
Но стоило мальчику переступить порог, как разочарование сменилось приятным удивлением. На него пахнуло сухим теплым воздухом, чистым и свежим; самые смелые надежды Пина упрочились, когда он подошел к лестнице, ведущей вниз, и соблазнительный аромат защекотал ему ноздри, заставил облизнуть губы. Оказалось, что по этой лестнице можно спуститься в огромную кухню с серым каменным полом и печью невероятных размеров, которая была пристроена к противоположной стене. Посреди комнаты торжественно возвышался длинный обеденный стол; вдоль обеих его сторон тянулись скамьи, а с торцов стояли два красивых резных стула. Возле печи хлопотала женщина; она помешивала рагу, кипящее в большом котле. Когда Пин, предводительствуемый новыми друзьями, появился на пороге кухни, она подняла голову.
— Добрый вечер, джентльмены, — сказала она. — Вы как раз вовремя: сейчас у нас будет поздний ужин.
Пину сразу подумалось, что хозяйка не слишком красива — по крайней мере, в том смысле, в котором это можно было сказать о его маме, — к тому же казалось, стоит ей неловко повернуться — и корсет треснет по швам. У нее было круглое лицо, красные щеки, большие пухлые руки, но стоило ей улыбнуться — и от нее исходило совершенно явственное тепло.
В то время как Пин внимательно разглядывал миссис Сытвуд, она не менее внимательно разглядывала его. В одно мгновение ее цепкий взгляд заметил и изношенную рубашку, и потертую куртку, и тощие ноги, лодыжки которых выглядывали из-под не по росту коротких штанин (нижний край отпустили уже очень давно), и стоптанные башмаки. Она сразу же поняла, что о мальчике позаботиться некому, и беспокойно нахмурилась.
— Пин, — сказал Бьяг, — познакомься: это миссис Сытвуд.
— Добро пожаловать, Пин! Тебе здесь все будут очень рады, — улыбнулась хозяйка, снимая котел с огня и водружая его на стол. Она подвела мальчика к столу и усадила на лавку, затем смахнула с тарелки несколько костей и хлебных крошек и поставила ее перед Пином. — Угощайся, — приветливо сказала она. — Я никому не разрешу встать из-за стола, пока не съедите все до донышка.
— Это не слишком суровое наказание, — обрадовался Бьяг и мигом взялся за ложку.
Алуф пустил по кругу кувшин с пивом; Пин до краев наполнил свою деревянную кружку, поднял ее и обратился к Бьягу.
— Я очень вам благодарен, — сказал он и сделал большой глоток.
Но только он приготовился зачерпнуть ложкой дымящиеся кусочки мяса в густой подливе, на кухне появился еще один человек: пожилой мужчина молча подошел к столу и занял место во главе, на резном стуле. Пин на него едва взглянул: он был слишком занят едой; зато девушка, вошедшая следом, сразу привлекла его внимание. По ее виду было неясно, узнала ли она его; однако после такого безумного дня Пин уже ничему не удивлялся: взгляд его уперся прямо в темные глаза Юноны Пантагус.
За едой они беседовали. Правда, тем для разговора было немного — главным образом погода (Алуф заявил, будто даже Фодус несет свои ядовитые воды медленнее, чем обычно, — до того крепок мороз) и Серебряное Яблоко (Бьяг располагал самыми свежими новостями об очередном трупе, выловленном из Фодуса. «Река выплюнула его, как будто ей не понравился вкус», — рассказывал он в своей особой, неподражаемой манере). Пин почти все время молчал, только ел — до тех пор, пока не почувствовал, что сейчас лопнет. Время от времени он бросал взгляды из-под ресниц на Юнону, и всякий раз оказывалось, что она смотрит прямо на него. Когда их знакомили, девушка едва заметно улыбнулась, но и только. Когда она на мгновение отвернулась, Пин воспользовался этим, чтобы взглянуть на нее повнимательней. Густые черные волосы локонами ниспадали на плечи; взгляд темных глаз был глубок, как колодец. Кожа ее была до того белой, что, когда Юнона глотнула вина из бокала, Пин был совершенно уверен, что видел, как по внутренней поверхности ее горла пробежала алая струйка. Мистер Пантагус сидел рядом — на сей раз без бороды и усов; вид у него был болезненный и усталый, но веселая и оживленная болтовня девушки, кажется, возвращала ему силы.
В конце концов всеобщее внимание неизбежно обратилось на Пина, и мальчик с неохотой поведал о своих несчастьях. Он рассказал, как и почему остался без ночлега (все присутствующие были наслышаны о Бертоне Флюсе, а потому сочувственно заахали и заохали), о том, что работает на мистера Гофридуса (всем захотелось побольше узнать про потягивание за пальцы ног, дерганье за язык и прочие хитроумные приемы), и, наконец, о том, как стережет по ночам покойников.
— А бывало хотя бы однажды, чтобы покойник, которого ты стерег, вдруг очнулся? — спросил Бьяг. — Ведь ты ради этого их стережешь?
— Нет, лично со мною такого не случалось, — осторожно ответил Пин, чувствуя на себе пристальный взгляд Юноны.
— А вы превосходно владеете словом, мастер Пин, — задумчиво произнес мистер Пантагус; это были первые его слова за вечер.
— Если я и в самом деле хорошо говорю, это заслуга моей матери, — тихо ответил Пин. — Она происходила из почтенного рода — Дермогилов. И очень многому меня научила — читать и писать, думать о других, пользоваться ножом и вилкой.