— Никакого, государь! — ответствовал князь. — Я хотел! купить у его дяди имение, но старик отказывался от продажи. По его смерти обратился к наследнику, и этот молокосос, невзирая на мои выгодные условия…
— И потому, — прервал Петр, — что этот молокосос, как ты его зовешь, не хотел удовлетворить твоей прихоти, ты решил злодейским умыслом лишить его собственности?
— Злодейским умыслом? — с изумлением возразил князь.
— Данилыч! — продолжал царь, не замечая восклицания. — Пока ты довольствовался похищением государственной казны, я, памятуя твои заслуги и, может быть, по слабости к тебе, чтоб не срамить тебя, разделывался с тобой по-домашнему и довольствовался наказанием тебя денежной пени, иногда же пополнял ущерб из своих доходов. Но если, издеваясь моим снисхождением, ты употребляешь свое могущество на угнетение беззащитных, если для достижения своих замыслов прибегаешь к подлогам, поджогам, убийству и прикрываешь сии преступные козни предлогом государственного интереса, Данилыч, — промолвил Петр, возвысив голос, — я, божий слуга, отмститель в гнев творящему злое, поставлен на то, чтоб карать преступление. Слезы невинно терпящих вопят на меня к богу, и тяжко мне придется отвечать за них, если не исполню долга. А ты лучше другого ведаешь, что я умею его выполнить.
— Государь! — отвечал князь. — Ваше величество изволите упоминать о подлоге, зажигательствах, убийстве, о коих я не имею понятия. Поверенный мой, Белозубов, писал ко мне, что бежавший из дома Горбуновых подьячий Терентьев открыл ему, будто наследник Бердыша подкидыш, а следовательно, владеет имением незаконно, и просил моего согласия повести о том дело у новгородского воеводы. Я соизволил, но что тут были злоумышление, козни — того не ведал и не ведаю.
Петр не спускал с князя очей.
— Верю словам твоим, еще более лицу, — сказал он наконец, — но не менее стыда тебе иметь клевретов, способных на такие злодеяния. Не погневайся! Я повелел Белозубова, Терентьева и Фролова предать суду. И горе тебе, если окажется, что ты тут сколько-нибудь замешан. — Потом, встав, промолвил уходя: — Я приказал Горбунову быть сегодня здесь, хочу чтоб ты перед ним извинился. Едва лишь государь воротился в собрание, подали знак к танцам. В ассамблеях перед начатием бала хозяин подносил даме по выбору бронзовый, вызолоченный жезл, наподобие кадуцея[54], и перчатку в знак державства, как бы давая знать, что в светской жизни господство принадлежит женщинам. Дама, принимавшая затем название царицы бала, подзывала любого мужчину, заставляла его стать на колени и, посвятив в маршалы бала, по примеру древних рыцарей — приложением двух пальцев к его щеке, передавала ему с кадуцеем свою власть. Обязанность маршала была исполнять безропотно все, самые прихотливые повеления своей дамы и по ее наставлениям распоряжаться балом. В сей вечер князь Меншиков подошел к Екатерине и на коленях поднес ей знаки власти над собранием. Когда хотел встать, государыня, остановив его, молвила:
— Позвольте, князь! Я намерена избрать вас в маршалы и по праву господства моего над вами хочу, чтоб вы исполнили требование, которого, верно, не ожидаете.
— Ваше величество! — возразил князь. — Для сего не нужно мне маршальского жезла. Я раб ваш, и ваша воля была и будет мне всегда непреложным законом.
— К вам недавно поступила фрейлина, не помню, как ее зовут, спросите о том у княгини Марии Андреевны. Я принимаю ее под свое покровительство. Употребите свое влияние, дабы ее не выдавали замуж против желания.
— Государыня! — ответствовал князь. — В угодность вам я сделаю более: и, если ваше величество повелите, я постараюсь соединить ее с предметом ее любви. Дворянство бывшего ее жениха доказано, и ничто не мешает их союзу.
— Вы мне доставите этим удовольствие, — сказала царица.
Между тем как судьба таким образом без ведома Андрея готовилась вдруг вознаградить его за все напасти, сам он с любопытством смотрел на мелькавших перед ним танцовщиков. Восхитила его прелесть, с какою двигалась в менуэте великая княжна Елисавета, ловкость в контрдансе графинь Головкиных, первых танцовщиц после великой княжны, умилило снисхождение царя, который то участвовал в пляске, то, положив одну ногу на другую, с трубкою в зубах беседовал за одним столом с архиереями о богословии или с иноземными мореходами об опасностях их плавания, то, наконец, вместе с пировавшими пил из круговой чаши. Но всего более поразил его танец, изобретенный Петром, трогательное доказательство благодушия царева и его желания видеть на всех лицах веселость. Это был род нашего гросфатера[55]. При игрании похоронного марша от шестидесяти до ста пар двигались погребальным шествием; вдруг, по движению маршальского жезла, музыка переходит в веселую, дамы покидают своих кавалеров и берут новых между нетанцующими, кавалеры ловят дам или ищут других, от этого кутерьма ужасная, толкотня, беготня, молодые танцовщицы хватают стариков, молодые мужчины тащат старух, те отказываются, отбиваются, шум, крик, все собрание, тысяча или полторы тысячи человек, поднято, словно играют в жмурки. И заметьте, Петр, Екатерина, вся царская фамилия тут же: за ними бегают, гонятся, сами они ловят, безо всякого от других отличия, словно в своем семействе. Наконец, новое движение жезла: все приходит опять в прежний порядок, и те, кои остаются без дам или кавалеров, осушают кубки Большого или Малого Орла, единственное наказание за все проступки в ассамблее.
Андрей едва оправился от суматохи, в которой волей-неволей принужден был принять участие, увидел перед собою того, кого почитал главным себе врагом.
— Господин Горбунов! — молвил князь Александр Данилович. — Мне весьма больно было узнать о неприятном деле, какое навязали вам, и еще более, что при этом употребили во зло мое имя. Уверяю вас честью, что все против вас злоухитрения и козни, на какие дерзнул поверенный мой Белозубов, чинились без моего ведома и воли. Чтоб доказать, что не питаю к вам неприязни, предлагаю вам свою дружбу (тут князь протянул руку) и постараюсь явить ее на деле. Не угодно ли вам перейти со мною в боковую комнату?
Андрей в изумлении последовал за князем. Вдруг раздалось: «Андрюша! Мой Андрюша!» — и Варвара очутилась в его объятиях.
ПРИПИСКА ДЛЯ ЖЕЛАЮЩИХ
Два месяца спустя после сей нежданной и счастливой встречи обрученных, в два часа пополудни, несколько дрог четвернями, нагруженных сундуками, заказною в Петербурге мебелью орехового дерева, всем, что новобрачная приносит в дом супруга, покрытых богатыми персидскими коврами, медленно потянулись из села Евсеевского в село Воздвиженское. Впереди в карете веером, расписанной золотыми и серебряными городками в виде шахматной доски, покидавшей сарай только при торжественных случаях, гордая как пава, пышная как маков цвет, Ивановна в высоком чепчике, который принуждена была надеть со вступлением в дом князя Александра Даниловича и потом уже не снимала, и богатой штофной телогрее, открывала шествие цугом убранных перьями коней. Рослые слуги позади и вершники по сторонам умножали пышность поезда. Едва он показался в виду ярко освещенного дома Горбуновых, Андрей, испросивший дозволение уехать из Петербурга для женитьбы вместе с Желтовым, который также взял отпуск, чтоб быть шафером у своего приятеля, вышли на крыльцо встретить дорогую гостью. После первых приветствий, когда няня Ивановна заняла половину дома, назначенную для будущей владычицы села Воздвиженского с деревнями, и жених вместе с другом отправились к нареченному тестю благодарить за приданое, Николай Федоров, род первого министра у молодого барина, дворецкий Илья Иванов, малорослый, дородный, плешивый мужчина, и ключница Анна Васильевна, которую в силу сего звания и потому, что, по догадкам, пользовалась особенным благоволением покойного Бердыша, прочие слуги честили Анной Васильевной, как некогда наших бояр — с «вичем», — все, с детства кормившиеся от подачек господского стола и составлявшие высшую аристократию в многолюдной дворне Горбуновых, следуя приказу барина, угостили роскошным ужином нового товарища. Когда блюда одно за другим были разнесены между собеседниками и сладкое вино развязало языки:
— Слава тебе, господи! — воскликнула Ивановна. — Наконец привел бог дождаться. Прошел бы завтрашний день благополучно, а там и дело с концом.
— Уж тут далеко ли? — молвила Анна Васильевна. — Жаль только, что отец Григорий изнемогает. Уж куда как ему хотелось обвести молодых кругом налоя. Да больно стар, сердечный! С постели, вишь, подняться не может.
— Я чай, Маланья Ивановна, Варвара-то Лукинишна рада, — промолвил дворецкий.
— И, батюшка! — отвечала няня. — От радости света божьего невзвидит. И здоровье, и веселье, все мигом прикатило! Глядит как наливное яблочко! А то, бывало, не дай бог и ворогу, только и ведала, что горе, особенно в Санкт-Петербурхе, словно свечка истаяла, иссохла как лучинка. И день и ночь то и дело, что тоскует. Слез нет, а только что вздыхает, да так тяжело; что не приведи господь! Уж я, ах ты, владыка небесный, и молитвы над ней творила, и сама плакать, и ей-то говорю: «Полно тебе, свет мой, кручиниться, господь милостив, не оставит тебя горемычной, не убивай себя и нас». Нет! Что прикажешь делать? Все грустит. А пуще всего, коли заговоришь о Белозубове. Да и он, душегубец, прикинулся влюбленным и ну свататься! А ей это пуще, чем нож в сердце.
— Мало того, — подхватила Анна Васильевна, — Андрей Александрия чуть со двора, а он на двор. Прикатил сюда в Воздвиженское да и распоряжается, словно своим добром.
— Далеко кулику до петрова дня, — прервал дворецкий. — Каково-то им всем теперь распоряжаться на каторге в Рогвихе, что ли?
— Да и поделом их! — молвил Николай Федоров. — Слыханное ли дело, пуститься на такое беззаконие!
— Мне жаль дочки Тихоновой, — сказала тут няня, — Она, бают, ни про что не ведала. Ан теперь без мужа, чай, горемычная, по миру пойдет.
— Не тревожьтесь, Маланья Ивановна! — отвечал дядька. — У нашего барина душа христианская: приказал отвести ей двор и пожаловал месячную дачу,
— Куда какой добрый! — промолвила няня. — Дай бог ему много лет здравствовать!
Тут Илья Иванов велел подать из поставца большую заздравную чашу, наполнил ее и, громко произнесши: «Здравие и многолетие нашему барину и барыне! Пошли им, господи, много чад и домочадцев! Да здравствуют на многие лета!» — осушил ее до дна.
Собеседники почли долгом, повторив тост, последовать примеру. Между тем пробило восемь часов. Николай Федоров, не без основания почитавший себя старшим и в постоянную бытность при господах получивший понятия о светскости, подал руку няне, для которой после дневных трудов и веселого ужина сия подпора не была лишней, и, в сопровождении собеседников, доведши новую гостью до вверенной ее надзору половины, пожелал ей доброй ночи.
— Покорно благодарим-с! — отвечала Ивановна. — Прощенья просим-с, Николай Федорыч, Илья Иваныч, Анна Васильевна.
Прощенья просим, г<оспода> читатели!
ПРИМЕЧАНИЯ
С. 335. Боле грешный неправдою… — неточная цитата из Псалтыри (псалом 7, ст. 15–16).
С. 336. Ков — тайный злой умысел, козни.
С. 340. Пряслице — здесь: веретено.
Роброн — старинное дамское платье с кринолином на стальных обручах или китовом усе.
С. 348. Головкин Гаврила (Гавриил) Иванович (1660–1734) — граф, видный государственный деятель, один из воспитателей и сподвижников Петра I, руководитель русской внешней политики после смерти Ф. А. Головина; с 1709 г. государственный канцлер, с 1718 — президент коллегии иностранных дел.
Брюс Яков Вилимович (1670–1735) — сподвижник Петра I, русский государственный и военный деятель, сенатор, президент Берг— и Мануфактур-коллегии (1717), генерал-фельдмаршал (1726). Перевел немало книг на русский язык, ведая Московской гражданской типографией. Его именем был назван гражданский календарь (1709–1715).
Шафиров Петр Павлович (1669–1739) — переводчик Посольского приказа, дипломат, президент Коммерц-коллегии, вице-канцлер; автор исторического сочинения о Северной войне.
Долгорукие — княжеский род; в царствование Петра наиболее известны — Яков Федорович (1639–1720), князь, сподвижник Петра, его советник и доверенное лицо, участник Азовских походов и создания регулярной армии; 11 лет провел в шведском плену; с 1712 — сенатор, с 1717 — президент Ревизионной коллегии; Василий Владимирович (1667–1746), генерал-фельдмаршал, с 1728 года член Верховного тайного совета; Василий Лукич (ок. 1670–1739), русский дипломат в Польше, Дании, Франции, Швеции. С 1727 г. член Верховного тайного совета; Михаил Владимирович, князь, сенатор.
Бутурлин Иван Иванович (1661–1738) — стольник, генерал. Бахус — бог вина и веселия.
С. 349. Не хвалися о утрие… — цитата из библейских «Притчей Соломоновых» (гл. 27, ст. 1).
С. 356. Княгиня Мария Андреевна Меншикова… утратила в ссылке и жизнь — вероятно, речь идет о жене Александра Даниловича Меншикова, самого близкого сподвижника Петра I, князя, генерал-фельдмаршала, Дарье Михайловне; скончалась по пути в Березов, куда было сослано семейство Меншиковых Петром II в 1727 г.
С. 360. Феофан Прокопович (1681–1736) — один из сотрудников Петра I, писатель, глава Ученой дружины, поклонник философов-материалистов, сторонник просвещенного абсолютизма, архиепископ.
Остерман Андрей Иванович (1686–1747) — родом из Вестфалии; на русской службе с 1703 г.; дипломат, член Верховного тайного совета; в царствование Анны Иоанновны (1730–1740) определял внешнюю политику России. В 1741 г. сослан в Березов Елизаветой Петровной.
С. 362. Эзоповы и Федровы басни — басни древнегреческого баснописца Эзопа (6 в. до н. э.) и римского — Федра (ок. 15 г. до н. э. — ок. 70 г. н. э.).
С. 366. Ягужинский Павел Иванович (1683–1736) — один из ближайших помощников Петра I, дипломат, затем генерал-прокурор.
Д<митрий> М<ихайлович>Голицын — вероятно, Михаил Михайлович Голицын (1675–1730), князь, генерал; позже фельдмаршал и видный военачальник первой трети XVIII в.
Толстой Петр Андреевич (1645–1729), граф, государственный деятель и дипломат. Добился возвращения в Роесию царевича Алексея Петровича и руководил следствием по его делу. С 1718 года начальник Тайной канцелярии, президент Коммерц-коллегии. С 1726 — член Верховного тайного совета. В 1727 — выступил против Меншикова, заточен в Соловецкий монастырь.
Шафиров П. П., Шереметев Б. П., Апраксин Ф. М. — см. коммент. к стр. 348 303, 305.
С. 370. Стефан Яворский (1658–1722) — русский церковный деятель, писатель, противник Феофана Прокоповича, «местоблюститель патриаршего престола», с. 1721 г. президент Синода. Голицын Борис Алексеевич (1654–1714) — князь, дядька-воспитатель Петра I. Во время Великого посольства (1797–1798) — одно из главных лиц в правительстве; после Астраханского восстания 1705–1706 гг. в немилости у царя.
С. 372. …царевна Екатерина Ивановна… — племянница Петра I, герцогиня Мекленбургская, мать Анны Леопольдовны (1718–1746), правительницы России (1740–1741) при малолетнем императоре Иване VI Антоновиче.
С. 373. Неплюев Иван Иванович (1693–1773) — государственный деятель, конференц-министр и сенатор (с 1760); дипломат, русский резидент в Константинополе.
Апраксин Степан Федорович (1702–1758) — генерал-фельдмаршал, участник турецких походов; возглавлял русскую армию в начале Семилетней войны (1756–1763); за нерешительные действия отстранен от командования.
Салтыков Петр Семенович (1696–1772/73) — генерал-фельдмаршал, московский генерал-губернатор; победитель в Семилетней войне при Пальциге и Кунерсдбрфе.
Бутурлин Александр Борисович (1694–1767) — генерал-фельдмаршал, сенатор; фаворит Елизаветы Петровны. Во время Семилетней войны, в 1760–1761 гг., был главнокомандующим русской армией.
Миних Бурхард Кристоф (1683–1767) — родился в Ольденбурге; с 1721 г. на русской службе; в годы правления Петра I руководил гидравлическими работами; впоследствии граф, генерал-фельдмаршал; в правление Анны Леопольдовны был первым министром, в 1742 сослан в город Пелым Елизаветой Петровной; возвращен из ссылки в 1762 г. Петром III.