— Исполняй его волю, — сказал Дивиер, — самый лучший поклон, а ты наземь повалилась, а в душонке-то что.
— Да что, ты разве пророк? — оторопев, сказала Варвара Сергеевна.
— Все вы на одну стать, а кто ты, по одежде да по дворне узнал. Здравствуй, Алексей Степаныч, — продолжал Дивиер, обратись к новому знакомцу Ландышевой. — Почему это ваше высокородие не в поезде?
— Не было наряду, ваше высокопревосходительство. Видно, государь забыл.
— Так пожалуй, ваше высокородие, ко второму часу в Апраксинские палаты к обеденному столу. А то мне государь голову за тебя намоет.
— Да я не так-то здоров.
— И хорошо! У меня прете кет будет, почему ты не в явке. Прощай, ваше высокородие.
— Вашему высокопревосходительству всякого веселия.
Этот короткий разговор Дивиера с Алексеем Степановичем привел в новое недоумение и замешательство Варвару Сергеевну. Как же она так оплошала и не узнала, что этот человек такой высокой ранги и, по всему заключая, приближенный к государю. Да еще его и на козлы с кучером сажала! Непростительно! И обычным потоком полились извинения.
— Батюшка, государь, не взыщи! — заключила Варвара Сергеевна. — Ведь у тебя на лбу не написано, кто ты. С рожи я тебя приняла за купца аль богатого мещанина, а ты Бог знает кто!
— Перестань, сударыня! У меня товар, у тебя деньги, вот и все тут. А церемонии не наше дело. Мы люди служилые, занятые, сами ото всего этого сторонимся. Садись, матушка, в сани, а я по привычке пешком пойду, вот уже десятый год езжу только на лодке, а теперь зима, везде путь. Поезжайте за мною.
VI. СВАТОВСТВО
Дом Алексея Степановича Зыбина стоял на Васильевском острове недалеко от Французской слободы. Построенный по новому образцу в два этажа на каменном фундаменте с двумя флигелями (из коих в одном жил холостой хозяин), он заключал в себе все удобства городской жизни. Несмотря на то, что по отстройке он стоял еще впусте, заботливый Зыбин тщательно его отапливал, и Варвара Сергеевна бегала из комнаты в комнату с особенным удовольствием, распределяя, где быть большой палате, где спальне, где образной и уборной, где Володе, где Ефремычу, где комнатным девкам. Кухня со всеми принадлежностями была во флигеле. Между тем Володя ходил из комнаты в комнату и делал также распределение покоям по-своему. Из этого, как обыкновенно случалось, возник спор, и, как обыкновенно, Володя остался победителем. Между тем до позднего вечера девки и лакеи выгружали из саней всякую домашнюю рухлядь и расстанавливали по указаниям барыни и перестанавливали по приказаниям барина, который прежде всего повелел выгрузить погребец, копченые и соленые предметы и принялся обедать на живую нитку. Когда Володя порядочно подкрепился сухим и влажным, по старой привычке пошел на двор маленько пошалить: отпустил несколько ударов запасною дорожною плетью всем кучерам и поварам и добрался до судомоек. Во временном дорожном штате их было только двое: наша Домна да Палашка, разжалованная в сей постыдный чин вследствие какой-то посторонней интриги. Палашка искала всеми мерами возвратить прежнюю благосклонность Володи, а Домна так и слыла по всей дворне дурой, упрямицей. Никакие побои, обещания, упреки, ласки не помогали. Исхудала бедная Домна, а все еще плакала по Ваньке, как называла его вся челядь. Несмотря на всю дерзость и страсть Володи, он как-то побаивался Домны, и если бил ее, что случалось нередко, то всегда, однако же, после обеда, завтрака или ужина. Но как в этот день он обедал, как сказано, на живую нитку, то обошелся ласковее обыкновенного и ударил Домну только трижды. Это была, как оказалось, только прелиминарная ласка, потому что Володя уселся на кухонной скамье и держал речь следующего содержания:
— Ну, Доня! Я тебя помилую! Хочешь, я тебя барынею сделаю. Право, черт возьми, уходился молодец, пора жениться. Вот того гляди и служить придется, так все-таки лучше женатому. Да и бить жену как-то сподручнее. К жене люди жалости не имеют. А уж я тебя, увидишь, как буду жаловать! Не попрекнешь, что не люблю. Матушке от покойного столько не доставалось, сколько от меня на твою долю придется. Ты ей не верь! Она и теперь скучает, что бить ее некому. Под вечер частенько так призадумается, что смешно смотреть на нее, да и говорит: «Уж разве за того приказного замуж выйти». Да и вышла бы, кабы я позволил. Уже было и в провинцию посылала узнать, крут он или нет. Да, слава Богу, люди сказали: «Куда! Он такой трус. Сторож в канцелярии почасту его бьет!» Ну, так она и охоту потеряла. Ну, а я не такой. Весь в отца! Что, Доня? А покуда свадьба… мы бы с тобой женихами любовь повели.
— У меня один жених, барин! Одному перед Богом отдалась…
Вместо запятой последовал удар плеткой.
— Умру невестой!
Вторая запятая.
— А если мочи не станет… говорят, тут есть река бездонная.
Точки… Удары посыпались. Домна не вытерпела, стала кричать. На кухню вошел Зыбин, а вслед за ним и сама Варвара Сергеевна.
— Что за шум? — спросил Алексей Степаныч.
— Это мой Володя по хозяйству управляется, — отвечала за сына сама Ландышева. — Не изволь, батюшка, гневаться! У нас такие люди, что Господи не приведи!
— Зачем же ты их, сударыня, в Питербурх притащила? У нас, слава Богу, сколько хочешь слуг, только нанимай.
— Что ты это, батюшка! Шутишь, верно! Где-таки дворянам наемных слуг держать! На то Бог и крепость устроил, чтобы дворянам честная услуга была! Что ты с наемного возьмешь? Ни в солдаты, ни в свинопасы отдать нельзя, а уж на конюшню не посылай — ослушается, да еще, чего доброго, не ровен час… Да у нас, между добрых дворян, такого заводу и не слыхивали. А если нам своих людей во двор не брать, так куда, батюшка, с приплодом деваться! Не дарить же, не выбрасывать; мы, батюшка, и щенят от своих сук кормим. Слава Богу, на век наш хватит достатка!
— Не мое дело, сударыня, управляйся, как знаешь, только об одном объявить я тебе повинен: чтобы на дворе моем шуму никакого не было.
— В комнатах, батюшка, в комнатах все дела вершить буду. И сосед не услышит.
— Это одно. А другое: полиция пришла, спрашивает, кто, откуда и зачем приехал?
— Да ей какое дело?
— Указ, матушка.
— Да много ли у вас, батюшка, этих указов? Что ни шаг, то указ.
— Земля велика, нужд много, так по нуждам и указов столько.
— Да какая нужда знать, кто в резиденцию приехал. Ведь мы не беглые какие, дворяне, не из-за моря, из своего собственного уезда приехали!
— Государь знать хочет.
— Сам государь! Ахти, Господи, какая честь! Да как же он узнал? Видно, ты, батюшка, обмолвился.
— Не я, матушка, а порядок.
Варвара Сергеевна приуныла. Страшное слово порядок смутило ее сердце.
— Извести хотят, — со слезами сказала она жалобно, глядя на сына. — Всех старых дворян! Уже по всем уездам нас переписали, а теперь в болото сгоняют! Чуяло мое сердце, а соседи еще толковали: «Не езди, Варвара Сергеевна, отправь одного». Хороша бы я была!
— А разве ты по указу приехала?
— Да как же не по указу! Проклятый фискал и день, и час назначил: «Вези сына в полк», — и кончено.
— Так правду соседи толковали. Понапрасну трудилась. Порядок простой.
— Опять порядок!
— Да как же не порядок. Как твое прозвище?
— А на что тебе? Ты, может, также фискал?
— Только не простой, а обер-фискал, матушка, С.-Петербургской губернии.
— Попалась же я! Батюшка, Алексей Степаныч, не взыщи! Я отродясь с придурью. На меня, часом, находит такое… Право, я тихая, только по смерти моего покойника иногда с тоски завираюсь.
— Слышишь, Доня, — сказал Володя.
— Так как же твое прозвище?
— Дворянка, батюшка, право, дворянка, кажись, уже в пятнадцатом колене. Имя мне при крещении Варвара, по отцу Сергеевна, по мужу Ландышева, вдова, 36 лет от рождения, помещица. Вот, дай Бог памяти, я тебе и все вотчины перечту!
— Не трудись. А детей скольно?
— Один, батюшка, единородный сын Володя, по отцу Степаныч, девятнадцати лет, до указу был в недорослях. Фискал его со злобы в взрослые пожаловал.
— А из какой провинции?
— Из Костромского уезда, что под самой провинцией!
— А, так это Василий Иваныч тебя на добрый путь наставил?
— Василий Иваныч Пазухин! Экая память у тебя, батюшка! Ведь выбирает же государь таких достойных людей! Знает, что в далекой провинции, за две тысячи верст, делается. Что это за государь, право! Дай Бог ему всякого благоденствия! А Василий Иваныч такой добрый, ласковый! Право, что за люди везде достойные!
— Конечно, добрый, потому что если б ты еще одним деньком опоздала, так сынка твоего на всю жизнь в полевые полки рядовым бы назначили за ослушание царского указа. И так, дай-то Бог, чтобы в гвардию взяли. Кажется, по 1-е января всех приняли, а чего до комплекту из дворян не хватило, из даточных взяли. Так, изволишь видеть, есть у нас прибавочные сроки, завтра последний, не зевай. Отошли сынка завтра же в Военную Коллегию в часу в пятом или шестом поутру.
— А где она живет?
— Это место, а не баба. Мой Лаврентий сынку твоему укажет.
— Я сама поведу его, батюшка. Разве я не мать, что ли? Оставлю я на чужие руки ребенка!
— Пожалуй! — сказал Зыбин. — И я завтра в Коллегии буду.
VII. ОПРЕДЕЛЕНИЕ НА СЛУЖБУ
В мазанковых небольших домиках близ Троицкой церкви на Петербургской стороне помещались не только Коллегии, но и самый Сенат. Здание 12-ти Коллегий на Васильевском едва еще поднялось с фундамента. Фонари горели у каждого подъезда, множество саней означало, что присутствие давно уже началось, хотя был только седьмой час утра. Как тени переходили люди из одной мазанки в другую.
— Сани его светлости! — закричал сторож на подъезде Военной Коллегии, и огромные сани, запряженные шестью лошадьми цугом с верховыми кучерами в коротких полушубках, покрытых малиновым бархатом и обшитых бобром и золотыми галунами, в шапках медвежьих, в лосином исподнем платье и коротких лощеных сапогах со шпорами, подкатились к крыльцу. Два лакея, одетые с такою же роскошью, откинули на санях великолепного медведя, украшенного дорогими кистями и золотыми лапами. Сторожа вытянулись в струнку, ждали светлейшего. В узкой прихожей князь Меншиков в присутствии важнейших чиновников надевал дорогую шубу. Он был в высоком белом парике, в мундире и в Андреевской ленте. Вице-президент Ласси, члены Коллегии князь Трубецкой, Карл Гохмут, полковник Игнатьев и прокурор Пашков провожали президента. Он кивнул им головой и уехал.
— В Зимний дом! — гаркнули кайдуки, и сани покатились на Неву. Вице-президент с членами воротились в присутствие. Канцелярия снова принялась за дело. Вошел Зыбин, потребовал коллегиального фискала и занялся справками, какие ему по сей Коллегии учинить надлежало. Не прошло и получаса, вошла в канцелярию Ландышева с сыном.
— Господин секретарь, — сказал Зыбин, — кончился прием в гвардию?
— Вчерашнего числа, ваше высокородие!
— Так что же будет теперь с теми, которые записаться опоздали?
— По указу, ваше высокородие, в солдаты в полевые полки без выслуги.
— И уж никакого помилования не указано?
— Господин президент, его светлость, решить вчера соблагоизволил, что если будут в явке какие из дворян, то принимать их в Ингерманландский его светлости полк, как сказано о гвардии.
— Значит, с выслугой?
— Точно так, ваше высокородие!
— Так запишите солдатом в этот полк дворянина Ландышева из недорослей.
— Надо его в присутствие представить, ваше высокородие! Годен ли еще на службу или нет? Может быть, забракуют.
— Уж коли ты годен, батюшка, — осерчав, сказала Варвара Сергеевна, — так уж, верно, моего Володю не забракуют. Пойдем, где твое присутствие?
— Уймись, Варвара Сергеевна! Тут перед лицом государя не шутят! В ответе будешь!
— Пожалуй сюда, — сказал обер-секретарь, отворив двери присутствия.
— Недоросль Ландышев!
Варвара Сергеевна хотела идти за сыном, но сторож удержал ее. Она хотела было приступить к приличной разделке, но в присутствии послышались голоса: «Годен, годен!»
Обер-секретарь вывел Володю из присутствия и сказал:
— Годен! Написать указ в Ингерманландский полк! А тебе, Ландышев, явиться в полковую канцелярию с этим самым указом скорости ради. До зари успеешь.
В одно мгновение указ был написан, переписан и подписан, и Ландышев отправился с Варварой Сергеевной в полковую канцелярию. Адъютант прочел указ, позвал вестового и приказал проводить нового рекрута к сержанту Ефимову. Варвара Сергеевна последовала за сыном.
Сержант Ефимов был из старых дворян, но служба уничтожила в нем в немногие годы всю излишнюю спесь. Что он был дворянин, это можно было заметить только из речей его, отличавшихся, особенно в то время, крайним учтивством и хорошим штилем. Взглянув на матушку и на сынка и прочитав указ, он угадал всю историю Ландышевых и поспешил расторгнуть союз невежества противу службы.
— Молодец! — сказал Ефимов, глядя на Володю.
— Дай Бог тебе при будущем баллотировании моего места. Только мешкать нечего. Сегодня же мы тебя в строй поставим. Ты не даточный. Ты дворянин. Раз поглядишь и смекнешь делом. Ступай в артель! А ты, матушка, ступай с Богом домой да молись, чтобы сынок скорее ранги офицерской дослужился. Годок, другой пусть поживет солдатом. Чудо, матушка, житье наше солдатское! И кости, и душа выпрямятся. И больно, да весело, и голодно и холодно, да погрустить некогда. Благо еще, что в пехоту попал, а в драгунах двух скотин на шею тебе навяжут, самого себя да лошадь. Возись! Прощенья просим, сударыня, изволь идти домой. Нам, служивым людям, и поговорить нельзя. Выправкой надо заняться.
— Как домой? А Володя?
— Володимер в роте останется.
— А я на ваши руки, что ли, его оставлю?
— Да хоть и на мою руку. Тяжела маленько, да пусть беды не накликает. Обойдется без побоев.
— Побои! Да чтобы я позволила моего ребенка бить! А когти-то на что.
— Э, матушка! У нас взятки-гладки! Коли добром идти домой не хочешь, так мы и поневолим. Кликни, Еремей, Иванова да проведи барыню до саней. А мне некогда. Сбор бьют. Пойдем, Ландышев.
И, взяв за руку Володю, Ефимов вышел. Его сменили конюх Ерема да Иван из Кудиновки. Ландышева не узнала своих людей, но они узнали добрую барыню и на обоих нашел какой-то столбняк. Ни туда, ни сюда.
— Вперед, Ерема!
— Ступай ты, Иван!
— Бери барыню!
— Не смею!
— Да и я не смею!
— А как ее того, с сердцов, да по-старому, на конюшню пошлет!
— Будь что будет, слушай указа! — И, перекрестясь, Ерема схватил барыню за руку и потащил к дверям. Но Иван стоял неподвижно, опустив глаза, и не мог выговорить слова.
— Ах вы, холопские хари! — кричала Варвара Сергеевна. — Да я на вас моему хозяину пожалуюсь, а он, вы знаете, обер-фискал Питербурхской губернии, а не то в Сенат пойду, во дворец, к государю.
— Не слушай никаких угроз. Тащи ее вон! — раздался из другой избы голос учтивого Ефимова. И Иван как будто проснулся, перекрестился и помог Ереме вытолкать Ландышеву.
Оба солдата воротились с почетными знаками кровопролитного сражения. У Еремы был оцарапан нос, У Ивана на правой щеке приметны были следы пяти пальцев. Варвара Сергеевна бегала вокруг избы, стучала в окна, изливала проклятия и заклинания, надломала двери, и этот последний подвиг был причиною, что офицер по докладу сержанта должен был выслать противу Ландышевой, осадившей артельную избу Ингерманландского полка, отряд войска с ружьями. В этой экспедиции участвовал и наш Иван. По данной инструкции военные операции сего отряда имели целью проводить Ландышеву до дому, объявить о ее поведении полиции и обязать ее подпиской не являться без зова на территорию Ингерманландского полка. Вся дворня высыпала навстречу Варваре Сергеевне, подходившей к дому, как пушка, под конвоем. Сам обер-фискал взялся исполнить долг полиции и, приведя Варвару Сергеевну в гостиную, требовал означенной подписки.
— Батюшка Алексей Степаныч! Вороти мне сына! Пусть лучше умрет, да на моих руках! Я его никогда не увижу! Это ведь не полк, батюшка, это просто волчья яма, западня на дворян! Приколют его, Володю моего, али как ни есть изведут! Видела я их всех! По рожам видно, что разбойники!