- Значит, вы, кума, согласны оставить у себя его... этого... Ну, в общем, нашу находку? - воскликнул Васек, человек дела, только и искавший возможности задать этот вопрос.
- А куда ж вы его денете? В самое пекло, что ли, потащите? На передовую? Поезжайте с богом, воюйте да побеждайте, а за него пусть у вас головы не болят.
Она заботливо пеленала ребенка, Васек ей помогал. Увлеченные своим делом, они и не заметили, что Гасилов скрылся ненадолго и теперь вышел из другой комнаты, сияющий, в белоснежной расшитой рубашке.
Спеленатый младенец возлежал на большой подушке, смешно морщил красное личико. Вдруг, вместо того чтобы улыбнуться или блаженно задремать, он откашлялся и заревел на всю комнату. Нагнувшись над ним Гасилов испуганно взглянул на Анну Евграфовну.
- Ничего удивительного, - сказала она. - А ну как солдата не кормить - небось он тоже веселиться не захочет. Есть мальчонка хочет, вот что. Видела я вашу соску шоколадную: спасибо скажите, что в рот взял. Вот мы сейчас ему кашки сварим - манка у меня есть да и молока стаканчик остался...
Гасилов лишь крякнул сконфуженно, когда хозяйка упомянула соску. Васек счел нужным его успокоить:
- Ничего, товарищ зампотех. Главное, выход нашли. Не тушенку ж ему давать свиную!
Спустя несколько минут настроение малыша явно улучшилось. Наевшись жиденькой манной каши, он, к всеобщей радости, громко умиротворенно загукал, рассмеялся, когда Гасилов начал показывать "козу рогатую" и щелкать пальцами или забавно надувать щеки. Впрочем, развлечение длилось недолго: малыш зевнул разок, другой и вскоре безмятежно уснул.
Тогда и началось совещание, в повестке дня которого стоял один-единственный вопрос: окончательное решение судьбы найденыша.
Слово предоставили хозяйке дома, но она сперва вдоволь поплакала видно, и о дочке своей, и о муже, которых унесла из родного дома военная гроза. Потом женщина утерла глаза, склонилась, тихо причитая, над ребенком:
- А детям-то, детям за что столько страданий выпало? Едва жить начал, а уж как досталось!..
Попытался слово взять и Гасилов, начал было извиняться да оправдываться, но Анна Евграфовна лишь рукой махнула:
- Не дело говорите. За что же тут извиняться? Счастье, что жив остался малец.
Она бросила взгляд на часы, заторопилась:
- Мне, мои дорогие, в шесть утра на работу заступать. Да и вы, должно быть, затемно выедете: утром-то опасно, бомбят дорогу. Ложитесь-ка спать, фронтовики. Отдохните. Вы, товарищ командир, наверно, давно уж в кровати не спали? Вот, ложитесь на мою. А ты, Васек, раскладушку себе принеси, знаешь, где она. Маленького я на дочкиной постели оставлю.
- А где ж вы сами будете спать? - спросил Гасилов.
- Мне спать некогда, - ответила Анна Евграфовна.
- Вам ведь в шесть на работу, а сейчас только начало второго.
- Да не тревожьтесь вы за меня. Я железнодорожница. Коли нужно - по нескольку ночей глаз не смыкаю. Такая наша работа...
- Но сейчас, до шести утра, вы же отдыхаете? - упорствовал Гасилов.
- Так ведь дело у меня есть: с напарником надо договориться, разве вы не слышали? Пусть поменяется со мной дежурством. Если рано утром заступлю, малец такого реву задаст - голос сорвет. Его одного на целый день не оставишь!
Анна Евграфовна накинула теплую шаль, сунула руки в рукава заботливо поданного Гасиловым пальто, негромко сказала:
- Меня не ждите, укладывайтесь. Я скоро вернусь. Заплачет малыш - там молоко на плите в кувшинчике, теплое...
Приветливо кивнув постояльцам, старая железнодорожница вышла, сбежала по ступенькам. Прислушиваясь к ее гулким шагам, Васьков сказал Гасилову:
- И откуда у нее только силы берутся? Эх, отдыхать бы ей да на внуков радоваться.
- Святая женщина, - решительно заключил Гасилов.
Фронтовики прилегли вздремнуть, однако не успели они улечься, как из висевшего на стене репродуктора донесся голос диктора и зловещее гудение: воздушная тревога! Не успело оно затихнуть - раздался оглушительный удар. Маленький домик встряхнуло, кровать под Гасиловым охнула и осела. Гасилов вскочил и бросился к ребенку, а Васьков выбежал из дома посмотреть, цела ли машина. Малыш безмятежно сопел как ни в чем не бывало, тогда Гасилов вслед за Васьковым вышел во двор.
Машина, целая и невредимая, стояла на месте во дворе, освещенном заревом недалекого пожара, но водителя не было видно. Встревоженный Гасилов не решился отойти далеко от калитки, вернулся к ребенку.
Прошло немало времени, прежде чем Васьков, мрачный и расстроенный, вернулся в дом. Не слыша упреков переволновавшегося Гасилова, произнес:
- Придется ребеночка дальше везти, товарищ инженер-капитан. Беда случилась: ранило куму... В госпиталь ее отправили, сам относить помогал. И ранило-то прямо здесь, неподалеку, осколком. Эх, не поостереглась она, спешила очень. До чего ж проклятая штука - война! Забирайте мальца, Юрий Петрович. Пойду заводить машину...
"ЗАПАСНОЙ ГВАРДЕЕЦ"
Как и следовало ожидать, в полку только и разговоров было о находке заместителя командира по технической части. Было это необычно и совсем не ко времени, но ни у кого даже мысли не мелькнуло, что Гасилов поступил неправильно, хотя полк в те дни стоял на ближайших западных подступах к Сталинграду.
Обсуждая новость, солдаты добродушно посмеивались:
- Слыхали? Инженер-капитан вместе с запчастями привез нам пополнение - "запасного гвардейца".
- Порядок, нашего полку прибыло.
- Придется для такого "гвардейца" полковые детские ясли открыть. Васькова - заведующим.
Шутила больше молодежь. Люди постарше вздыхали, сетовали:
- Что война-то делает... Какие беды принесла крохе, а ведь, считай, счастливчик: выжил!..
- Правильно сделал инженер-капитан, живая жизнь - дело святое. Неужто всем полком не выходим "гвардейца"?
Между тем, крохотный гражданин был с почетом водворен в землянку, где обитал Гасилов вместе с ординарцем - пожилым солдатом Филиппычем - и шофером Васьковым. Маленький человек, начавший жизнь свою столь необычно, возлежал теперь на койке зампотеха, неизменно находясь в центре внимания солдат и офицеров.
Появился в землянке и полковой врач - "произвести медицинское освидетельствование нового пополнения", как он выразился.
Усилили освещение: принесли несколько медных снарядных стаканов со вставленными в них фитилями. Но едва полковой врач увидел развернутого младенца, он тут же признался, что никогда не имел дела с такими "мелкокалиберными" пациентами. Правда, это не помешало врачу тут же внимательно осмотреть, выслушать и простукать неожиданного пациента.
Похоже, результаты осмотра не слишком порадовали врача. Обратившись к Гасилову, будто он и в самом деле был отцом ребенка, полковой врач сказал, пожимая плечами:
- Признаться, ребенок ваш плох. Очень простужен, хрипы в легких. Сказывается, конечно, что долго пролежал на промерзшей земле. Да и с кишечником у него не все в порядке. Хоть он у вас и "гвардеец", армейское питание для него не годится. Нужен режим, уход, еда соответствующая. В общем, прямо скажу, долго он здесь не протянет. Надо бы поскорее отправить его отсюда...
Гасилов болезненно поморщился. Неожиданно для себя он почувствовал, что расстаться с ребенком, уже третьи сутки живущим подле него, будет ему нелегко. Он уже успел и привыкнуть, и привязаться к малышу, радовался его улыбке, его комичным гримасам и приходил в восторг, когда тот с живым интересом таращил глаза на окружающих. Гасилов ловил себя на том, что прислушивается к дыханию ребенка, просыпается ночью при первом его крике.
О своей семье Гасилов никому никогда не говорил. Однако фронтовики чуткий народ: по тому, как мрачнел зампотех, как спешил он уйти, когда в полк приходила очередная почта, окружающие понимали - сам он писем не ждет. Но если молоденькие солдаты охотно слушали рассказы людей семейных об оставшихся где-то близких, старались ободрить их и утешить в минуты тревоги о семье, то Гасилов слишком явно подобных разговоров избегал. И его не трогали, чувствовали: прикасаться нельзя, причинишь боль! Кое о чем можно было лишь догадываться - ведь жил Гасилов в Белоруссии, которую оккупировал враг. Где-то у самой границы...
Командир полка гвардейских минометов знал своего зампотеха еще с той поры, когда оба они носили штатское платье и не помышляли о войне. Вместе с другими комсомольцами, молодые, веселые, полные энергии, приехали они на одну из строек Первой пятилетки. Подружились. Перед самой войной работали вместе в Средней Азии, куда Гасилов временно приехал...
Полковнику доложили о прибывшем вместе с Гасиловым "запасном гвардейце", и он тоже пришел в землянку взглянуть на неожиданное приобретение. Присев на одну из коек, командир полка несколько минут не спускал глаз с малыша.
Ординарец Филиппыч постарался вовсю. В землянке было так натоплено, что ребенок мог лежать в одной рубашонке, доставшейся ему от доброй Анны Евграфовны. Малыш ничуть не смущался присутствием такого высокого начальства: то размахивал ручонками, то вдруг запихивал в рот собственную ногу, то испускал воинственный клич. А стоило полковнику наклониться над ним, как он ухватил его за нос под общий, хотя и несколько смущенный смех собравшихся.
- Кормили сегодня? - спросил полковник у Филиппыча.
- Так точно, товарищ гвардии полковник! - отвечал солдат. - Манной кашей на сгущенном молоке.
Вернулся Гасилов, с трудом протолкался к малышу и остановился растерянно, увидев сидевшего на койке командира полка.
- Такие-то дела, Юрий Петрович, уважаемый мой зампотех, - встретил его командир. - Интересно у вас получается: всех ребятишек из этих мест давно вывезли, а вы, значит, решили обратно ввозить? Из огня, выходит, да в полымя? Обстановка у нас сами знаете какая: с часу на час ждем приказа о наступлении. Что же, и его в поход придется брать?
- Ну куда я мог девать его, товарищ полковник? Если бы не ранило ту добрую женщину из Котлубани, все получилось бы по-другому.
- Ясно, Юрий Петрович, не оправдывайтесь, - прервал Гасилова полковник, знавший уже все подробности. - Поступили вы правильно, только теперь нужно подумать, как бы побыстрее да поудачнее эвакуировать в тыл этого гражданина.
- А ну, ребята, посторонитесь. Слышишь? Обожгу! - в землянку с кастрюлькой в руках вошла девушка - санинструктор Клюева. Увидев командира полка, она выпрямилась и, держа кастрюльку, нерешительно произнесла: Разрешите, товарищ гвардии полковник...
- Прошу, прошу, - ответил тот и добавил шутливо: - Санинструктор Клюева прибыла для выполнения оперативного задания: сварить манную кашу и накормить "запасного гвардейца", так?
- Так точно, товарищ гвардии полковник.
- Выполняйте. Кстати, для вас есть и еще одно поручение, Варвара Алексеевна. Придется вам взять на себя заботу об эвакуации нашего милого гостя. Будьте готовы завтра с утра выехать в Саратов. Вам ведь этот город знаком, вы, кажется, сами оттуда родом?
- Да, товарищ гвардии полковник. До войны я там жила, работала на заводе.
- Тем лучше. Следовательно, и людей знаете. Завтра утром в закрытом "газике" переправьте мальчика в Саратов и устройте его там получше: в ясли, детский дом или к добрым людям. Поступите по своему усмотрению, но, конечно, чтобы получше...
В тот вечер у Гасилова все буквально из рук валилось. Он постарался вернуться в землянку пораньше, чтобы напоследок хоть немного побыть с ребенком. Такую острую грусть он испытывал, такую нежность к этому малышу, точно и в самом деле это был родной его ребенок.
Заглянула и санинструктор Клюева, немного смущенная возложенным на нее поручением. Глаза у нее были виноватые, как будто она извинялась, что вмешивается в чужие дела, отнимает у Гасилова мальчонку.
Она стояла, прислонившись затылком к двери землянки, и молча наблюдала, как зампотех играет с повеселевшим малышом.
- Привык он к вам, - сказала она негромко.
Гасилов обернулся к ней, встал. Выпрямиться во весь рост он не мог, и оттого даже в позе его было что-то просительное.
- Варвара Алексеевна, - сказал он и откашлялся. - А если я вас попрошу... Имени-то ведь нет у мальца. Ни отчества нет, ни фамилии, но ведь человеку-то тяжело оставаться без роду, без племени, без близких... Так вот я и хочу попросить: запишите его там на меня.
Глядя на него во все глаза, Клюева переспросила:
- На вашу фамилию записать?