Мертвые разбойники стояли молча, явно взволнованные и обрадованные. Они ждали, когда Планетта встанет.
И Планетта, словно мальчишка, вскочил на ноги, уже не из плоти и крови, а призрачный, как все остальные разбойники, и все-таки точно такой, каким был всегда.
Бросив взгляд на свое бедное, распластавшееся на земле тело, Гаспар Планетта пожал плечами, словно бы говоря, что плевать он на него хотел, и вышел на опушку. Возможная пальба его больше не заботила. Он шел к товарищам и чувствовал переполнявшую его радость.
Он уже начал здороваться с каждым из товарищей по очереди, когда увидел прямо в первой шеренге превосходно оседланного коня без всадника. Планетта непроизвольно подался вперед и улыбнулся.
– К слову сказать! – воскликнул он, дивясь очень странному тону своего нового голоса. – К слову сказать, а ведь это, пожалуй, мой Поляк, только еще более резвый, чем прежде.
Это в самом деле был Поляк, его любимый конь, который, узнав хозяина, издал что-то вроде ржания. (Так приходится назвать этот звук, хотя мертвые лошади ржут столь сладко, что нам и не снилось.)
Планетта ласково потрепал коня и уже предвкушал прелесть предстоящей скачки вместе с верными друзьями по направлению к царству мертвых разбойников, в котором он никогда не бывал, но которое имел все основания представлять себе солнечным, с вечно весенним воздухом и длинными белыми непыльными дорогами, ведущими к удивительным приключениям.
Ухватившись левой рукой за луку и собираясь вскочить в седло, Гаспар Планетта сказал:
– Спасибо, ребята. – Он старался не поддаться нахлынувшему на него волнению. – Клянусь вам…
Он не договорил, потому что вспомнил о мальчике, который, тоже приняв форму тени, стоял неподалеку в выжидательной позе, смущаясь оттого, что оказался в малознакомой компании.
– Извини, – произнес Планетта. – Этот мальчик храбрый товарищ, – сказал он, обращаясь к мертвым разбойникам. – Ему всего шестнадцать, но из него получится настоящий мужчина.
Разбойники – кто более, кто менее приветливо – улыбнулись и поклонились, словно говоря: добро пожаловать!
Планетта замолчал и в нерешительности огляделся по сторонам. Он не знал, что ему делать. Ускакать с товарищами, бросив здесь мальчика одного? Планетта еще раз-другой ласково похлопал коня и, лукаво покашливая, сказал мальчику:
– Иди сюда и прыгай на лошадь. Пришел и твой час позабавиться. Ну-ну, не разводи канитель, – проворчал он, делая вид, что сердится, потому что мальчик не решался принять его предложение.
– Если ты вправду этого хочешь, – сказал наконец мальчик, явно польщенный. И с легкостью, которой и сам в себе не подозревал, будучи не обучен верховой езде, он мигом оказался в седле.
Разбойники помахали шляпами, приветствуя Гаспара Планетту, а кто-то из них весело подмигнул ему: дескать, до свиданья. Потом они пришпорили лошадей и поскакали.
Они мчались стрелой, все дальше углубляясь в лес. Странно было видеть, как, наталкиваясь на завалы, они проскакивали сквозь них, не замедляя бега коней. Кони летели плавно и красиво. Мальчик и кое-кто из разбойников все еще махали ему шляпами.
Оставшись один, Планетта обвел взглядом долину. Он мельком, всего лишь краем глаза увидел теперь уже никому не нужное тело Планетты, лежащее под деревом, и перевел взор на дорогу.
Конвой все еще стоял за поворотом, и потому его не было видно. На дороге находилось лишь несколько конных егерей из эскорта: они замерли на месте, глядя в сторону Планетты. В это трудно поверить, но они наблюдали всю сцену: тени мертвых разбойников, приветствия, кавалькаду. Однако кто же станет отрицать, что в отдельные сентябрьские дни под грозовыми тучами могут происходить самые невероятные вещи?
Когда Планетта, оставшись один, обернулся, командир конных егерей заметил, что он на них смотрит. Тогда командир выпрямился и приветствовал его по-военному, как приветствуют друг друга солдаты.
Планетта, скривив губы в улыбку, прикоснулся к полям шляпы жестом вполне доброжелательным и приветливым.
Потом, во второй раз за этот день, пожал плечами. Он сделал пируэт на левой ноге, повернулся спиной к егерям, засунул руки в карманы и пошел, насвистывая, да-да, друзья, он пошел, насвистывая веселый военный марш.
Он шел в том самом направлении, в котором исчезли его товарищи. Шел в царство мертвых разбойников, в котором никогда не бывал, но имел все основания предполагать, что оно гораздо лучше, чем наше.
Егеря видели, как силуэт его делается все меньше и расплывчатее. Планетта шагал бодро, легкой походкой, никак не вяжущейся с обликом дряхлого старикашки. У него появилась та праздничная поступь, которая бывает у иных мужчин, когда им под двадцать и они чувствуют себя очень счастливыми.
Семь этажей
Мартовским утром, проведя в поезде весь день, Джузеппе Корте сошел в городе, где находилась знаменитая клиника. Он ощущал легкий озноб, но от вокзала до клиники решил дойти пешком. При себе у него был небольшой чемодан.
Врачи обнаружили у Джузеппе Корте лишь начальную форму заболевания и все же направили его в эту известную клинику, которая специализировалась исключительно по таким болезням. Здесь работали первоклассные врачи и было установлено самое современное оборудование.
Джузеппе Корте увидел ее издалека и сразу же узнал – по фотографии в рекламном буклете. Клиника смотрелась превосходно. Белое семиэтажное здание с выступами и нишами смутно напоминало гостиницу. Вокруг здания росли высокие деревья.
После предварительного осмотра, до начала обследования, Джузеппе Корте поместили в симпатичную палату на последнем, седьмом, этаже. Светлая мебель, чистенькие обои, деревянные кресла с пестрой обивкой. Из окна открывался чудесный вид на один из живописных кварталов города. Все здесь внушало спокойствие, дышало гостеприимством, вселяло надежду.
Джузеппе Корте сразу лег в постель, зажег в изголовье лампу и стал читать привезенную с собой книгу. Вскоре вошла медсестра узнать, не нужно ли ему что.
Джузеппе Корте ни в чем не нуждался. Наоборот, он охотно принялся расспрашивать о клинике молоденькую медсестру. Так он узнал о странной особенности этой больницы. Пациенты размещались в ней по этажам в зависимости от стадии болезни. На последнем, седьмом, этаже находились самые легкие больные. На шестом – не то чтобы тяжелые, но требующие пристального внимания. На пятом этаже помещались больные с серьезными осложнениями, и так вплоть до второго этажа. Здесь содержались пациенты в тяжелейшем состоянии. Ну а на первом этаже – практически безнадежные больные.
Необычное устройство клиники предельно упрощало уход за больными. К тому же легкие больные могли не опасаться близости тех, чьи дни уже сочтены. Поэтому на каждом этаже царил раз и навсегда заведенный порядок. Это позволяло как нельзя лучше проводить курс лечения.
Все пациенты делились на семь категорий. Этаж представлял собой маленький замкнутый мирок со своими особыми правилами и традициями. Каждым отделением заведовал свой врач, применявший собственный метод лечения. Между ними были небольшие, но явные различия. Главный врач направлял работу клиники по единому руслу.
Когда сестра ушла, Джузеппе Корте почувствовал, что его уже не знобит. Он подошел к окну. Перед ним раскинулся незнакомый город. Но не город был ему интересен. Он надеялся увидеть больных с нижних этажей. Выступы здания позволяли это сделать. Взгляд Джузеппе Корте был обращен на окна первого этажа. Они казались где-то далеко, и видно их было только сбоку. Ничего особенного он так и не разглядел. Почти все окна были плотно зашторены серыми жалюзи.
Тут из окна соседней палаты высунулся мужчина. Какое-то время они приветливо переглядывались, не зная, как нарушить молчание. Наконец Джузеппе Корте первым набрался духа и спросил:
– Вы тоже здесь недавно?
– Да нет, уже два месяца… – отозвался сосед и, помолчав, нерешительно добавил: – Вот брата внизу высматриваю.
– Брата?
– Да, – ответил незнакомец. – Мы поступили в клинику вместе. Случай действительно редкий. Но брату становилось все хуже и хуже. Представляете, сейчас он уже на четвертом.
– Что значит – на четвертом?
– На четвертом этаже, – уточнил сосед. В его голосе звучало столько сочувствия и страха, что Джузеппе Корте невольно содрогнулся.
– А что, на четвертом лежат совсем тяжелые? – спросил он осторожно.
– Слава Богу, они еще не безнадежны, – покачал головой мужчина. – Но веселого, сами понимаете, мало.
– Но если, – продолжал Корте шутливым и непринужденным тоном, как будто речь шла о чем-то печальном, что его не касается, – на четвертом лежат тяжелобольные, кого же в таком случае кладут на первый?
– Ну, на первом и вовсе не жильцы. Врачи здесь бессильны. Тут уже дело за священником. Ну и, конечно…
– Однако больных на первом немного, – перебил его Джузеппе Корте, которому не терпелось услышать подтверждение своих слов. – Почти все окна наглухо зашторены.
– Сейчас-то немного, а утром было порядком, – горько усмехнулся незнакомец. – Если жалюзи опущены, значит, пациент недавно умер. Сами видите, на других этажах окна не занавешены. Прошу прощения, – добавил он, медленно разгибаясь. – Как-то посвежело. Пойду-ка лягу. Всего наилучшего.
Незнакомец исчез, подоконник опустел, окно резко закрылось. Скоро в палате зажегся свет. Джузеппе Корте неподвижно стоял у окна, глядя на опущенные жалюзи первого этажа. Он всматривался в них с болезненным напряжением, пытаясь представить мрачные тайны зловещего места, куда больных отправляют умирать. Джузеппе Корте чувствовал немалое облегчение оттого, что наблюдает за всем издалека. На город спускались сумерки. Одно за другим загорались многочисленные окна клиники. Со стороны она походила на празднично освещенный дворец. И только на первом этаже, у самого подножья крутого фасада, зияли непроглядной темнотой десятки окон.
Данные общего медицинского осмотра успокоили Джузеппе Корте. Обычно склонный предполагать худшее, в глубине души он уже приготовился к суровому вердикту врачей. Он бы ничуть не удивился, если бы врач объявил, что его переводят на шестой. Температура все не спадала, хотя общее состояние было неплохим. Лечащий врач даже приободрил Корте. По его словам, зачатки болезни были налицо, но в легкой, очень легкой форме. Вполне возможно, что за две-три недели все полностью пройдет.
– Значит, я остаюсь на седьмом? – озабоченно спросил Джузеппе Корте.
– Разумеется! – отвечал врач, дружески похлопывая его по плечу. – А куда это вы собрались? Может, на четвертый? – рассмеялся он, словно предположил какую-то нелепость.
– Вот и ладно, – проговорил Корте. – А то, знаете, стоит только заболеть, как всякие ужасы начинают мерещиться…
Джузеппе Корте остался в той палате, куда его определили с самого начала. Постепенно он сошелся с другими пациентами – за те редкие дни, когда ему разрешали вставать. Он усердно выполнял предписания врачей и всячески старался поскорее выздороветь. Однако видимых изменений в его состоянии не происходило.
Дней через десять к Джузеппе Корте явился старший фельдшер отделения. Фельдшер обратился к нему с чисто дружеской просьбой. На следующий день в клинику должна поступить некая дама с двумя детьми. Две соседние палаты были свободны. Не хватало третьей. Не согласится ли господин Корте переехать в другую палату, такую же удобную и просторную?
Джузеппе Корте, естественно, не возражал. Какая ему разница: эта палата или другая? А ну как на новом месте сестра окажется посимпатичней?
– Сердечно вам благодарен, – сказал фельдшер, слегка поклонившись. – От такого человека, как вы, я, признаться, иного и не ждал. Если вы не против, через час приступим к переезду. Учтите, нам придется спуститься этажом ниже, – прибавил он походя, будто речь шла о сущем пустяке. – К сожалению, на этом этаже свободных палат больше нет. Уверяю вас, это временно, – поспешно заметил фельдшер, увидя, что Корте резко сел на кровати и собрался было возразить. – Временно. Через пару дней, как только появится свободная палата, вы сможете вернуться наверх.
– Откровенно говоря, – улыбнулся Корте, намекая тем самым, что он отнюдь не ребенок, – весь этот переезд мне совсем не по душе.
– Что вы, это никак не связано с вашим здоровьем. Я, конечно, понимаю, о чем вы. Но дело не в этом. Просто нужно оказать любезность даме. Ей очень важно быть поближе к своим детям, вот и все. И не подумайте, – заключил он со смехом, – будто здесь кроется что-то еще!
– Как знать, – проронил Джузеппе Корте. – Только сдается мне, что это дурной знак.
Так Корте перебрался на шестой этаж. Он был уверен, что переезд никак не связан с болезнью или ее обострением. Однако сама мысль о том, что теперь между ним и обычным миром, миром здоровых людей, возникло вполне ощутимое препятствие, была ему неприятна. На седьмом этаже, в пункте прибытия, еще чувствовалась общность с другими людьми. Привычная жизнь, можно сказать, продолжалась. На шестом вы попадали в настоящую больницу. Поведение врачей, сестер, да и больных было уже другим. На шестом этаже открыто говорили, что здесь действительно содержатся больные, хотя и не очень тяжелые. Пообщавшись с соседями из разных палат, сестрами и врачами, Джузеппе Корте смекнул, что в этом отделении отношение к седьмому этажу явно несерьезное. Там, мол, не больные, а так – мнительные. Строго говоря, только с шестого все и начинается.
Джузеппе Корте догадывался, что вновь подняться на седьмой, туда, где ему положено находиться в соответствии с предписаниями врачей, будет нелегко. Чтобы вернуться, он должен запустить непростой механизм, приложить для этого некоторое усилие. Если же он так и будет сидеть сложа руки, никто и не подумает перевести его наверх, к «почти здоровеньким».
Про себя Джузеппе Корте решил не давать слабину и не идти на поводу у обстоятельств. Соседям он все твердил, что попал сюда на денек-другой, что сам переехал на нижний этаж из уважения к даме и что, как только освободится палата, он снова поднимется на седьмой. Его слушали без особого интереса и как-то вяло поддакивали.
Поговорив с новым врачом, Джузеппе Корте уверился в своей правоте. Врач признавал, что Корте вполне мог находиться на седьмом этаже. У него была аб-со-лют-но лег-кая форма – для большего эффекта врач произнес свое заключение по слогам. Впрочем, по его мнению, на шестом этаже уход и лечение даже лучше.
– Знаете, давайте не будем, – прервал его больной. – Вы же сами сказали, что мое место на седьмом. Вот я и хочу обратно на седьмой.
– Никто и не возражает, – парировал врач. – Мое дело – дать вам совет. И я говорю не как врач, а как иск-рен-ний