О Италия, Испания, Турция! Сегодня суббота — и тогда была суббота, такой же день…,[83] комната, похожая на мою, низкая, с красными обоями, тот же час — я только что слышал, как часы пробили половину третьего. Говорят, время бежит, как тень. То, подобно призраку, оно ускользает из рук, то, как привидение, давит на грудь.
Я был на балу, что делать там? Как скучны светские развлечения, а то, что не скучно, — всего глупее. Я видел там девочек в голубых и белых платьях, с плечами в прыщах, с острыми лопатками, с личиками кроликов, ласок, лисиц, собак, кошек, совершенных дурочек — и все это лепетало, тараторило, плясало и потело.
Меня окружала толпа народа, более пустая, чем топот башмаков по мостовой, а я старался не отличаться от всех — те же слова, такой же костюм; меня забросали глупыми вопросами, ответы были им под стать. Они хотели, чтобы я танцевал! Славные детки! Приятные юные особы! Как бы я хотел развлекаться подобно им!
У меня есть слабость — иногда подхожу к шкафу у изголовья кровати, смотрю на свой полотняный костюм и обыскиваю карманы: «мы сами себя обманываем», говорит Монтень.[84]
Что я делаю? Что буду делать когда- либо? Что ждет меня? В конце концов, не так уж важно. Хотел бы хорошо поработать в этом году, но не лежит душа, и я раздосадован: хотел бы знать латынь, греческий, английский. Тысячи причин вырывают из рук книгу, и я уношусь в далекие — дальше сумеречной дали — мечты.
Я очень хотел бы понять чувство, побуждающее меня писать эти страницы, особенно все написанное этой ночью и предназначенное только мне.
Коль скоро я выбросил старые
IV
Я понимаю все пороки, все преступления; мне понятны жестокость, воровство. Только подлость возмущает меня. Возможно, если бы я видел другие пороки, было бы так же.
V
Что касается женской добродетели, то в этом я разбираюсь лучше некоторых высоконравственных и крайне осведомленных людей, потому что думаю о равнодушии, холодности, тщеславии, чего эти господа не принимают в расчет.
VI
Я чувствую себя глубоко порядочным человеком, то есть преданным, способным жертвовать собой, горячо любить и горячо ненавидеть подлые уловки, обман.
Меня ранит все мелкое, узкое. Я люблю Нерона, цензура бесит меня.
VII
От людей я жду всевозможного зла.
Думаю, смысл человеческого существования — страдание.
Жаль, что консерваторы так ничтожны, а республиканцы так глупы.
XV
Искусство превыше всего. Книга стихов стоит дороже железной дороги.
X
От души жалею людей, принимающих жизнь всерьез.
XI
Я никогда не понимал стыдливости.
XII
От души презираю людей, но в то же время во мне есть все, чтобы заставить их любить меня.
XIII
Я равнодушен к политической карьере. Мне больше нравились бы рукоплескания в театре «Водевиль», чем на трибуне.
XVI
Если общество и дальше пойдет этим путем, то через две тысячи лет не останется ни травинки, ни дерева. Они уничтожат природу. Современность кажется мне жутким спектаклем. У нас даже в порок нет веры. Маркиз де Сад, признанный чудовищем, упокоился с миром, как мудрец; он веровал и умер счастливым. А нынешние мудрецы, как умрут они?
XVII
Христианство покоится на смертном одре. Возврат к нему, я полагаю, был только его последним отблеском. Мы все-таки защищаем его в пику всем наводящим смертельную скуку филантропическим и философским глупостям, но, когда речь зайдет о самом учении, о чистой религии, мы чувствуем себя сыновьями Вольтера.
XVIII
Мне много чего предсказывали: во-первых, что я научусь танцевать, во-вторых — я женюсь. Увидим. Я в это не верю.
XIX
Не думаю, что эмансипация негров и женщин действительно будет благом.
XX
Я ни материалист, ни спиритуалист. Если бы я стал кем-то, то скорее материалистом- спиритуалистом.
XXI
Мне нравится безбрачие священников. Хоть я не хуже других, семья кажется мне чем-то довольно ограниченным и жалким. Поэзия домашнего очага — поэзия лавочников, ее так превозносят поэты, а на самом деле в ней нет ничего по-настоящему возвышенного.
XXII
К моей собаке я привязан больше, чем к людям.
XXIII
Иногда при виде животных меня охватывает нежность.
XXIV
Лучшее, что мне могли бы предложить сейчас, — это дать почтовую карету и отпустить на все четыре стороны.
XXV
В теперешнем настроении я не возмутился бы, обнаружив, что слуга обворовывает меня. Про себя я не смог бы его не одобрить, ибо не вижу в том большого зла.
XXVI
Я ни во что не верю, и я готов верить всему, только не проповедям моралистов.
XXVII
Нет идей ни истинных, ни ложных. Сначала что-то живо воспринимают, потом обдумывают, затем сомневаются, да с тем и остаются.
XXVIII
Никто, как я, не любит похвал, и они же наводят на меня тоску.
XXIX
Я с удовольствием наблюдаю, как глупец сетует, что его человеческое достоинство обесценено, унижено, растоптано, не из ненависти к людям, но из антипатии к идее достоинства.
XXX
Будущее человечества, права человека — нелепый вздор.
XXXII
Вот вещи наиглупейшие:
1. Литературная критика, хорошая или дурная — не важно.
2. Общество трезвости.
3. Премия Монтиона.[99]
4. Человек, восхваляющий род людской, осел, славящий длинные уши.
XXXIII
Предложение: собрать все статуи и переплавить их в монеты, нарядиться в живописные холсты, книги пустить на растопку.
XXXIV
Из вышесказанного следует:
Железная дорога — символ глупости и величия современности.
Цивилизация — победа над поэзией.
XXXVI
Часто хотелось бы обезглавить прохожих, чьи лица мне неприятны (когда-нибудь я закончу эту фразу).
Фрагменты в неопределенном стиле 1842
Ради… пустой болтовни и фантазий.
Монтень[102]