Отгулявши месяц, блудная мать явилась, Ника встретила ее хмуро, сразу собралась уезжать, так называемый брат покинул дачу тоже якобы по звонку, срочно понадобилось, и он уехал.
Однако подруга явилась такая благодарная, исхудавшая, такая виноватая, бес попутал, позвала страсть, и привезла Нике деньги, браслет, купальник и шляпу: чтобы она тоже съездила на юг.
Ника ничего не взяла, уехала с похудевшим рюкзаком, а через месяц благодарная подруга позвонила, что она беременна. Ника уже тоже знала к этому моменту, что беременна, и на предложение подруги пересидеть с малышом, пока она сделает аборт, ответила, что ее рвет при одной мысли о детях, прости.
Подруга, однако, не сделала аборт, ее муж как-то уговорил, муж считал, что бедняга просидела с ребенком одна на даче, в то время как его мать наотрез отказалась ей помочь. Муж жалел свою жену и хотел еще ребенка, чтобы совсем уже ее захомутать. Он хотел как Пушкин, чтобы что ни год то Сашка то Наташка, жена вечно с пузом и никакой личной жизни, никаких дантесов. Так он сказал, ликуя. Подруга все это передала Нике во время следующего сеанса телефонной связи, когда и Ника сообщила ей свою замечательную новость. Сестра под пыткой вынудила брата сознаться, было еще несколько звонков, а затем обе подруги затаились, каждая со своим животом. Роды произошли в одну неделю, но уже тут судьбы младенцев разошлись, поскольку подруга оказалась с мужем и двумя теперь детьми на зимней даче, а Ника с ребенком в одной комнате в коммуналке 12 м в квадрате, и то спасибо, мама подкинула деньжонок и привезла их сама, прожила с Никой месяц, как-то подмогла. Эта комнатушка досталась Нике от первого беспутного мужа-однокурсника, они разошлись, и муж получил комнату в коммуналке же в соседнем подъезде, еще долго потом приходил и совершенно серьезно требовал от Ники денег за эту доставшуюся ей комнатку. Однокурсник пытался стать дельцом, но его вечно опережали, как он говорил, армяшки и евреи, так что он пожелал взять деньги хоть с Ники, парадокс. Ника, видите ли, должна была возместить ему потери на национальном фронте. И она его любила когда-то, подумать только!
Ребенок, родившись, подтолкнул Нику к жизни, а то она все прозябала, делала какие-то грошовые рефераты с английского, болталась в поисках цели в жизни, и теперь цель жизни кричала и требовала, есть.
Как раз к тому моменту, когда цели жизни стукнуло восемь лет, Ника начала торговать газетами, как неведомый и сгинувший где-то отец ее ребенка — но он-то достиг вершин, у него было свое книготорговое предприятие (как сообщила подруга), и он также занимался антиквариатом, купил себе квартиру и т. д.
И вот Ника, владелица двух комнат и чулана, газетчица в метро со своими двумя столиками, и сын солидный Вася, вылитый отец, — Ника идет наконец на день рождения к своей подруге Светочке, той самой, которая родная тетка Васи. Ника идет, ведет Васю за ручку и напарывается там на всю смеющуюся семью — муж Светочки, рогоносец с двумя неизвестно чьими сыновьями, а также улыбающийся брат Светочки, антиквар, солидный, уже не похожий на поджарого альпиниста. И посреди этого тарарама два двоюродных брата, почти близнецы с разницей в два дня, довольно похожие, Вася и Вадик, и сама Ника, усталая и в очках, у которой сердце сердито колотится в ребрах, не ожидала такого подвоха, что тут этот брат, а то накрасилась бы, надела бы костюм.
В таком виде как пришла, она садится со всеми за стол, не выказала никакой особенной радости, а дети повели себя чопорно, даже надуто, действительно похожие и этим, видимо, не довольные. Но тут же взрослые, легко вздохнув, сдвинули бокалы за дружную семью и за деток, и Светочка, погладив Васю по голове, сказала:
— Вот твой отец, познакомьтесь.
И он и все чуть не заплакали, когда Вася и его папа Дима, оба солидно и одинаково, подали друг другу руки, похожие до смешного. Маленькая копия потолковала с большой, сели играть в шахматы, и уже на следующее воскресенье Ника отвезла Васю к отцу. И там, потерявшись среди экранов, мальчик забыл мать-отца, а они, в свою очередь, мирно выпили водочки, как тогда. Ника была все-таки при параде, в синем с белым костюме, но это, как видно было, ничего не значило.
Затем Ника ушла, оставив ребенка отцу, и помчалась домой наводить Потемкина, так как Васю должны были привезти вечером в родные апартаменты на машине.
Ника все вылизала, напекла пирожков с капустой и с вареньем, но Вася позвонил в дверь в одиночестве — папаша высадил его у подъезда и укатил дальше.
На все вопросы Вася ответил так:
— Отец нормальный мужик. Купил жвачки блок.
Теперь его рассказы в школе должны были круто поменяться: раньше он имел отца, погибшего в авиакатастрофе еще до Васиного рождения. Теперь Вася готовился рассказать о папаше, который гоняет на «Вольво», у него компьютер, факс и радиотелефон. Да, он остался жив, но мать скрывала, так как они разошлись, а она не хотела, чтобы ребенок знал об отце и т. д. Вася был очень умный малый, весь в папаню.
Ника же, таким образом, благодаря Васе вошла в круг семьи, породнилась со Светочкой как бы на полном серьезе, и Вася оказался племянником знаменитого человека, хотя и побочно.
А зачем их с Васей вызвали на день рождения, Ника узнала позже. Брат Светочки в результате операции пострадал, то есть у него с какой-то там женой надежд на потомство не могло быть никаких, он стал мечтать усыновить ребенка, и тут Светочка подсказала ему: ты, мол, забыл, есть готовый сын.
Ника мало что понимает в сложившейся ситуации, зачем судьба так обошлась с нею, почему за нее все решили и Вася стал медленно, но верно отплывать от мамы в страну своих снов, с компьютерными играми, гаражами и какими-то будущими путешествиями вдвоем, при собственном живом отце.
Но что, однако, в этой фантастической истории все же согревает Никино внезапно озябшее сердечко — это ее родство (двоюродное) со знаменитым человеком, она теперь следит за его подвигами, и все в ее небогатом собственном окружении знают, кто она такая, хотя объяснять, как все вышло, не приходится, можно задеть интересы других безвинных людей. Ника гордится, ничего не объясняя. Типа двоюродной сестры и все. Я его кузина.
Как объяснить, если все это вышло через Васю и через грешную Светочкину постель, но что же не через постель получается в семье, что же не через постель — спросите вы и будете правы.
По дороге бога Эроса
Маленькая пухлая немолодая женщина, обремененная заботами, ушедшая в свое тело как в раковину, именно ушедшая решительно и самостоятельно и очень рано, как только ее дочери начали выходить замуж, — так вот, рано располневшая немолодая женщина однажды вечером долго не уходила с работы, а когда ушла, то двинулась не по привычному маршруту, а по дороге бога Эроса, на первый случай по дороге к своей сослуживице, женщине тоже не особенно молодой, но яростно сопротивлявшейся возрасту, — или она была таковой по природе, вечно юной, как она выражалась, «у меня греческая щитовидка» и все. Вечно молодая сослуживица праздновала день рождения и ни с того ни с сего пригласила к себе эту Пульхерию (как они на работе называли ее по имени гоголевского персонажа, верной пожилой жены своего мужа), а могли бы ее называть также и Бавкидой по заложенным в нее природой данным быть верной, бессловесной, твердой как камень и преданной женой, но Господь Бог судил иначе, и Пульхерия осталась очень рано в единственном числе с двумя дочерьми. Она-то была верной, но этого для жизни мало, как выяснилось, и у ее мужа завелась новая знакомая, были звонки, даже угрозы, что кто-то «примет газ» и так далее, а затем Пульхерия, как известно, осталась одна и мгновенно, как только младшая дочь вышла замуж и забеременела, она тоже как бы забеременела ожиданием, ушла в себя, спряталась в свое пухлое маленькое тело, в щеки, спрятала глаза, когда-то большие и, судя по фотографиям, прекрасные (одну из таких фотографий Пульхерия как-то нашла на своем пороге с выколотыми зрачками, понятно чьи дела), — но прежде всего Пульхерия спрятала душу, бессмертную душу юного гения, каким его рисуют — с крыльями, бесплотного, с кудрями и сверкающими лаской и слезой глазами. Все это Пульхерия быстро спрятала, быстро обросла бренной плотью, кудри обвисли. Но этот гений добра не исчез, как мы увидим дальше, и иногда сверкал в ней, подобно озарению. На работе она так болела за свое маленькое порученное ей судьбой дело, что в буквальном смысле болела, когда, к примеру, назначили некомпетентную начальницу, злобную и никчемную, которая уничтожала все предыдущее и накопленное со злорадством беса, перекроила уже приготовленную к отправке выставку, заставила писать новые тексты, и вот тут Пульхерия и ее молодая еще ровесница Оля спелись и сдружились. Люди быстро объединяются на почве общего негодования, забыв все свои взаимные чувства, и ничего хорошего из этого, как правило, не возникает. Так вышло и в нашем случае. Сухая и самолюбивая Оля возненавидела начальницу люто, вся жизнь Оли была в работе, поскольку дома у нее происходили какие-то неурядицы и проживал тяжелобольной муж, поэтому были регулярные поездки к нему в больницу и мучения с ним дома, затем имелся сын, который быстро женился и хотел привести прямо в дом к маме какую-то ловкую бабу старше себя, и Оля потемнела лицом на глазах у сослуживцев, но потом все-таки она поселила парочку у новоявленной жены в тесной комнатке плюс родился ребенок, а у Оли с мужем были хоромы. Вот в эти хоромы Пульхерия и поплыла по житейскому морю, предварительно поручив на один вечер все дела дочери, но болея душой за нее, как она справится с малышом одна, оставшись со своим суровым, но бестолковым юным мужем.
Пульхерия, таким образом, оттолкнулась от житейского берега и взмахнула веслами, чтобы уже никогда больше не возвращаться в прежнюю жизнь. Все произошло так мгновенно и все так переменилось, что уже назавтра Пульхерия не помнила ни себя, ни, страшно сказать, свою семью, она как бы впала в сон, а некоторые считали, что она слегка повредилась в разуме, например та же Оля.
Итак, приехав на место, Пульхерия сразу затерялась, засунула свое бренное толстое тельце в какой-то угол и там затихла, наблюдая утомленными, заплывшими глазами за хлопотами и приготовлениями Оли, не такой скорбно-значительной, как всегда на работе, а простой и домашней, в кружевном старинном фартучке. Оля была очень мила, ей помогали какие-то женщины-подруги с прическами, а в большой комнате (сколько комнат было вообще, Пульхерия не посмотрела) курили у телевизора мужчины — для Пульхерии этот высший свет, этот шикарный мир людей со свободным временем не существовал, и Пульхерия даже и не подумала предложить свою помощь, она просто сидела и отдыхала в кои-то веки. Пульхерия очень хорошо и с некоторой неловкостью всегда понимала истинные побуждения людей, и в этом случае она тоже понимала, что Оля хочет окончательно подавить ее, Пульхерию, своим великолепием и затем с ней, подавленной, выступить единым фронтом, три человека в отделе, пойти в наступление на начальницу, скинуть ее и затем заступить на это место самой. Пульхерия с досадой думала о своей всегдашней мягкотелости и уступчивости, что поехала в эти гости, где все чужое и малоинтересное, но у маленькой Пульхерии тоже весьма накипело на душе против начальницы, которая плевать хотела на огромную многолетнюю работу по обработке фондов и хотела все перевести на другие рельсы, на рельсы самоокупаемости, в том числе в русло пикантных разоблачений кто с кем жил и какие есть письма и доносы. Начальницу быстро назвали «Шахиня» и поняли, что она хочет на чужом горбу сделать докторскую, для того она и въехала сюда на плечах мужа, замдиректора родственного НИИ, а он взял на работу кого-то из детей их директора, тоже порядочного проходимца, похожего на артиста в роли архиерея. Все всем было известно и всех брала тоска, но что делать!
Таким образом, Пульхерия сидела в гостях тихо и безучастно, выключившись полностью, отдыхая от своих бесконечных трудов, уйдя в свою личину толстенькой тихой бабушки и чуть ли не древней старушки — при том что Пульхерия была старше Оли всего на два месяца. Однако заметим, для будущего это важно — Пульхерия расценивала свою внешность как несуществующую и знала про себя, что настанет момент, и она из куколки, из кокона обратится обратно в бабочку. Она как бы играла сама с собой в старость в том возрасте, когда другие еще очень и очень возрождаются и поддерживают в себе тонус — и сама не знала, что оттуда уже нет выхода таким как она. Оле был выход, а ей — нет. Тем не менее Пульхерия иронически приглядывалась к Олиной вечной молодости и расценивала все ее гимнастики, диеты, корты и лыжи как легкий сдвиг. Пульхерия к себе относилась легкомысленно, а Оля даже сделала небольшую косметическую операцию за ушами и стала еще моложе, а во рту у нее полыхал голубоватый фарфор, но Пульхерия стеснялась смотреть на Олю в ее затянутое лицо выше уровня рта. Она, что называется, смотрела Оле «в рот», что Оля принимала за ее приниженность. Оля вся была как на ладони, а Пульхерия носила в своей душе маленького, но крепкого и иронического ангела-спасителя, который все про всех понимал, и Пульхерия в ответ на все издевательские замечания Камиллы, третьей их сотрудницы, молодой женщины богемного типа из художественной среды вечно в свитере, джинсах, кольцах и браслетах, — в ответ на ее иронию в адрес молодящейся Оли Пульхерия только вздыхала. А Оля решила полностью опереться на приниженную Пульхерию и именно ее пригласила в гости в дом на день рождения, а Камиллу инстинктивно оставила без внимания, поскольку Камилла на работе томилась, начальнице грубила и просто так бы поддержала любое деструктивное, то есть разрушительное, начинание в адрес существующего положения вещей. Камилла, кстати, и не пошла бы в гости к старому бабью, да и Оля могла опасаться ее подлинной без натяжки юности. Так что оставалась безопасная Пульхерия, а у Камиллы были другие мечты и другие дела, и на этом мы ее оставим. Камилла тоже была не абы как с улицы взята на работу, у нее имелись непростые родственники.
Пульхерия сидела сиднем, потом стронулась, как все, будучи приглашенной к столу, села и расплылась, растаяла, как бы не существовала уже, вела скромную и тихую, как обычно, жизнь, что-то попивала, ела салаты, пока вдруг не поняла, что рядом спрашивают, как ее зовут. Это был мужчина, сидевший справа. Пульхерия ответила, завязался разговор, речь шла о том ученом, архивом которого много лет занималась Пульхерия. Ученый был уже разоблачен, свергнут, забыт и упоминался только в юмористическом и разоблачительном плане, а Пульхерия знала всю его жизнь и все его взаимоотношения с великими мира сего, любила его, как энтомолог любит особую разновидность, допустим, мелкого жучка, признанного вредоносным, но открытого собственноручно. Поэтому она возражала, как ей казалось, обывательскому тону в вопросах этого соседа и тихо и немногословно отвергла общепринятую точку зрения. У вредного старца была надежная защита в лице кроткой Пульхерии! Сосед начал ниспровергать и горячиться, а она не стала продолжать разговор, снисходительно помалкивая. Сосед приводил общепринятые и истасканные факты, давно обнародованные, а Пульхерия знала многое другое, но, как специалист, не снисходила до спора с невеждой, а только вздыхала. Один раз она поправила его, и он с изумлением посмотрел на Пульхерию, настолько изящным и точным было ее возражение. Пульхерия тоже впервые посмотрела на своего соседа и увидела как в тумане красноватое худое лицо, седые всклокоченные волосы, недостаток одного зуба впереди и воспаленные, часто моргающие, очень светлые глаза. Пульхерия увидела, однако, не совсем то, а увидела мальчика, увидела ушедшее в высокие миры существо, прикрывшееся для виду седой гривой и красной кожей.
Сосед глядел на Пульхерию и мягко улыбался. Он, видимо, вообще улыбался всегда, есть такие люди с определенной мимикой, они всегда улыбаются и в этом их обаяние, но улыбка эта не означает ровным счетом ничего, и многие люди ошибаются, приняв ее на свой счет. Сосед, однако, улыбался Пульхерии как восхищенный ее разумом, покоренный собеседник, и Пульхерия полюбила его жалостливой, щемящей любовью, такой получился результат. То есть она сама еще не знала этого, а просто как бы освободилась, расцвела, и ее гений послал сияющий луч доброты в адрес соседа справа, и дело было завершено. Пульхерия тихо и со вздохами, но твердо и обоснованно рассказала о предмете своих исследований — то, чего она никому бы не рассказала, но важен был не предмет, а сущность разговора. Сущность же была в том, что эти двое нашли друг друга за пиршественным столом, где вино лилось рекой и дым стоял коромыслом, а хозяйка, раскрасневшись до лилового румянца на своей новенькой коже, необыкновенно похорошев и подобрев, бегала из кухни в комнату, но на одном из своих путей она, приостановившись и принагнувшись, сказала соседу Пульхерии что-то громко на ухо. Громко и на ухо в основном говорят обидные, язвительные вещи, рассчитанные на чужой слух и на оскорбление адресата, но Пульхерия не поняла ничего, и Оля удалилась, а беседа продолжалась. Сосед затем проводил засобиравшуюся Пульхерию до двери и вдруг заторопился, надел зимние сапоги (он был почему-то в домашних тапках), оделся и пошел провожать Пульхерию вон из дому. Они отправились по морозцу пешком до метро, и Пульхерия не стеснялась ни своего легкого старого пальтеца с висящими кое-где нитками, ни своей шапки, бывшей меховой, еще со времен молодости. Кудри Пульхерии обрамляли ее милое пухлое лицо, глаза раскрылись, румянец проступил на бледных щеках, короче говоря, ее гений, ее ангел-хранитель вознесся сквозь толщу плоти, уже готовой к старости. Пульхерия была доведена до метро, затем до вагона, затем провожатый влез вместе с ней в поезд и еще долго вел Пульхерию до самого ее дома, до подъезда, где прощание было церемонным и галантным, так как Пульхерии была поцелована ее пухлая маленькая рука, кстати, очень красивая. Ни о каком номере телефона и речи не было, Пульхерия даже не узнала имени своего любимого человека и так, согбенно и скромно, скрылась во тьме подъезда, ни о чем не думая.