Это были проделки хоря-самца. Пробравшись через разбитое стекло духового окна, он в считаные минуты уложил пару птиц, а затем ещё двух, что сидели ближе к оконцу. Оттащив одну курицу в угол курятника, принялся её обгрызать, и только неуёмный лай дворового кобеля заставил его уйти восвояси. Была лунная ночь. По слегка занастившемуся снегу протянулись тени частоколов, усадебных построек, садовых деревьев. Хорь уходил из курятника, подгоняемый собственной тенью. Его хорошо было видно на снегу, но и в этот раз ему повезло — он ушёл невредимым и сытым. Он всегда надеялся на свою хитрость и ловкость, смелость и решительность.
Но долго так продолжаться не могло, и вот однажды случилось то, что должно было произойти. Забравшись в очередной раз в курятник, он был застигнут дворовым псом и задушен. Так хорюшка вновь осталась одна.
После гибели хоря-самца хорюшка ещё твёрже усвоила правило — выходить на охоту в полной темноте и возвращаться на место днёвки до рассвета.
Весна всё увереннее вступала в свои права. По утрам на заснеженном поле хорюшка постоянно видела разгулявшихся в токовом азарте тетеревов. Как-то раз, возвращаясь из деревни в свой погреб, она даже попыталась подкрасться к одному из косачей, токовавших на отшибе, но была замечена.
Весна всё сильней и сильней завладевала хорюшкой. Её тянуло в лес. Однажды, оказавшись в лесу днём, она едва не погибла. Откуда ни возьмись, выскочила огромная овчарка, с громким лаем загнала её на сосну и долго не уходила, старательно облаивая ускользнувшую жертву. Вскоре послышался человеческий окрик, и собака, бросив хорюшку, скрылась в ельнике. Хорюшка забралась выше по стволу дерева и прильнула всем телом к толстому суку. Она ещё несколько раз слышала в глубине леса собачий лай, и ей казалось, что овчарка вот-вот вернётся и приведёт за собой своего хозяина. Но этого не случилось.
На старой изломанной вершине ели отбивал весеннюю дробь дятел. Где-то в кроне рядом стоящей сосны «щебетала» сойка, пригревшись на ласковом весеннем солнце. Хорюшка с высоты видела, как проскочил подсосной, шурша настовой корочкой, разбуженный весенней гульбой заяц-беляк. Глухарка, возвращаясь с тока, пролетела стороной, и была далеко слышна её шумная присада на дальних соснах. Тёплые, солнечные лучи разморили хорюшку, и она, блаженствуя, вольготно растянулась на крепком суку. Ломая наст, на лесную просеку вышел лось. Остановился, чутко прислушался. Пара воронов, нарушив лесное спокойствие зловещим карканьем, разрезая воздух, промчалась над самыми макушками сосен в сторону деревенского поля.
Продремала хорюшка до самого заката. Когда запад окрасился в багровый румянец и по небосклону потекла малиновая дымка нежных облаков, огромный глухарь с шумным хлопаньем уселся на самую маковку сосны, на которой дневала хорюшка, тревожно хрюкнул несколько раз и, настороженно вытянув шею, долго слушал погружающийся в сон лес. Сквозь густую сосновую крону хорюшке было не видно могучей птицы, но она слышала, как потрескивала сосновая хвоя. Глухарь кормился.
Отступала зорька, тускнел с каждой минутой восток, и по лесу потянулись лёгкие сумерки. Потревоженная чем-то лесная мышь выскочила из-под наклонившегося к земле можжевелового куста и, пробежав немного до валежины, юркнула под дерево. На переломе дня и ночи затоковал глухарь. Сухая, дробящая воздух глухариная песня таинственно врывалась в тишину наступающей ночи.
Хорюшка в этот момент была уже на ближней вырубке. Она вновь шла в деревню к своему погребу, но прежде решила заглянуть в хлев деда Спиридона, чтобы поживиться мышами.
ПОВОРОТ ЖИЗНИ
Жиденький наст ломался под лапками хорюшки, когда она нарыском пересекла поле. Свернув в проулок между усадьбами, в считаные минуты оказалась у знакомого ей двора деда Спиридона. В курятнике на нашесте заквохтали куры и разом замолчали. Забил крыльями петух, прокукарекал один раз и стих. С крытого двора тянуло терпким запахом сена. Хорюшка, как обычно, остановилась возле калитки и долго слушала улицу. В доме хозяина мелькнул тусклый свет керосиновой лампы, звякнуло ведро, поставленное на пол, и с шумом захлопнулась домовая дверь. Кошка, вылезшая из подполья, заметив хорюшку, в два прыжка оказалась на столбе и, пройдя с метр по заборному тычиннику, спрыгнула на другую сторону.
На деревенском большаке едва горел один-одинёшенек уличный фонарь. Хорюшка, осторожно обследуя каждый метр, приближалась к знакомому ей лазу, что вёл в подвал. Осталось сделать один прыжок, потом по высокому подполью через кошачий лаз пробраться в крытый двор, а уж там на сеновал.
Хорюшка потопталась на месте, поднялась на бревно слухового лаза и спрыгнула вниз. Острая боль от стиснувших её переднюю лапу стальных челюстей пробила всё тело. Хорюшка закрутилась на месте, стараясь высвободиться. Лапа горела. На этот раз капкан, поставленный Спиридоном, сработал верно.
Обессилев от сильной боли и безуспешных попыток освободиться, хорюшка затихла. В дальнем углу подполья послышалась мышиная возня, но хорюшка уже не могла привнести беспокойства в мышиную жизнь — стальной капкан крепко держал её на «привязи».
Мучительно долго тянулась ночь. Наступившее утро не несло возможности освободиться из стального плена, и час трагической развязки был уже близок.
Утром из дома долго никто не выходил. Слышались шаги, разговоры. Накануне к деду Спиридону приехали из города гости — сын с дочкой. С вечера долго засидевшись, утром дед проспал обычный час подъёма. Квохтали в курятнике некормленые куры. Стыл без нетопленой печи дом, отдавая последнее тепло. Хорюшка вслушивалась в каждый звук, доносящийся из дома. Вот по ступенькам горницы прошаркали спешные шаги, и через секунду, брякнув засовом, открылась дверь. Из сеней вышел дед Спиридон с полным ведром разбухших отрубей и внучка Оленька, пожелавшая посмотреть, как дед будет кормить кур. Разве такое увидишь в городе! Утро уже разгулялось. Солнце слепило глаза. Дед Спиридон откинул засов курятника и открыл дверь. Оголодавшие куры обступили Спиридона и Олю и, как только отруби были высыпаны в корыто, принялись с жадностью поглощать корм.
Постояв минуту-другую в курятнике, дед с внучкой вышли во двор, и тут Спиридон вспомнил о поставленном три дня тому назад капкане.
…Хорюшка, выбившись из сил, тихо лежала на земляном полу подполья. Она слышала, как неспешно подходили к ней люди, как Спиридон, несколько раз ткнув зверька черенком метлы, что-то проговорил резкое вслух. Она даже не пыталась сопротивляться, когда человеческие руки, цепко сдавив ей шею и бока, освобождали от страшных железных челюстей, причинивших ей столько мук. Она даже плохо понимала, зачем её поместили в пустующую кроличью клетку под навесом рядом с дровником и бросили ей кусок сырой курятины. Сперва она не притронулась к нему. Запах сырого мяса тревожил нюх хорюшки, и она в конце концов отъела от него добрую половину.
Клетка была выстроена на самом солнцепёке, и хорюшка, прижавшись к нагретой солнечными лучами боковой стенке, задремала. Тупо ныла перебитая капканом лапа. Но хорюшке повезло: проскочи она передними лапами капкан, он бы зажал ей брюхо, перехватив с боков, и это была бы верная гибель. Что лучше — гибель или кроличья клетка, хорюшка ещё не понимала. Что ждало её в будущем — хорюшка не знала. Она, конечно, не догадывалась о том, что осталась жить лишь благодаря мольбе Оленьки — дед Спиридон не мог отказать любимой внучке. Вот и пришлось высвободить для хорюшки кроличью клетку, до этого крепко набитую хозяйским мусором.
В первый день Оленька почти не отходила от клетки. Она то и дело выбегала из дому, стояла рядом с клеткой и пристально наблюдала за доселе невиданным зверьком. Хорюшка в свою очередь мирно посматривала на девочку, щурила от усталости и яркого солнца глаза и тихо лежала.
В соседних клетках жили кролики. Иногда они устраивали такой переполох, что хорюшка сторожилась и забивалась в дальний тёмный угол клетки, наблюдая за происходящим.
Выбраться из клетки было невозможно: на совесть сбитая и обтянутая с двух боков прочной стальной сеткой, она крепко-накрепко держала в своём плену хорюшку. Да ещё дед Спиридон прочно связал дверные скобы куском алюминиевой проволоки. Дед Спиридон не мог смириться с тем, что хорю оставлена жизнь. «Ох если бы не внучка! Растерзал бы», — думал про себя он, глядя на мирно сидящего в клетке зверька, ещё вчера наводившего ужас на всю деревенскую округу. Каждый раз, когда дед Спиридон появлялся у клетки с хорюшкой, он бурчал себе под нос что-то негожее в её адрес, ругался и, кинув кусок мяса, уходил прочь.
ПЛЕН
День за днём потекли для хорюшки часы новой для неё жизни. Мало-помалу она стала привыкать к неволе: уже не так страшилась людей, подходящих к клетке и приносящих ей еду, и даже иногда пыталась тянуться к стальной сетке, разделяющей её и стоящего за ней человека.
Прошло уже больше месяца, как она жила взаперти. Закончился март, пролетел апрель. Хорюшка тосковала по воле. Каждое утро она слышала, как в закрайках поля токовали тетерева, — они были такими близкими и в то же время такими далёкими теперь от неё. Во дворе вольно разгуливали куры, и хорюшка каждый раз, как только хохлатки попадали в поле её зрения, внимательно наблюдала за ними. А куры даже не подозревали о том, что из кроличьей клетки за ними зорко следит тот, кто год тому назад устроил в их курятнике кровавую бойню. Но теперь хорюшка сама была пленницей, и мысль о возможной свободе уже давно покинула её. Ночами, когда воздух прихватывал лёгкий морозец и в деревне стояла мёртвая тишина, она словно оживала — ночь была её стихией. Хорюшка прикладывалась острой мордочкой к холодной стальной клетке и с тоской всматривалась в пустоту двора, словно пытаясь увидеть саму себя в поисках жирных мышей. Так было каждую ночь. Этот двор кормил её, кормил её детёнышей. Но после того куриного погрома она вела себя в этом дворе очень осторожно, словно зная за собой страшный грех. Со временем всё успокоилось и, если бы не та выходка хорька-самца, наверняка ничего бы не произошло. Но случилась беда. И прежняя жизнь стала для неё теперь такой далёкой и призрачной, словно и не было её вовсе. Далеко был родной лес, старый, заброшенный погреб, и не известно теперь, какой жизнью жил её детёныш. Иногда, разозлившись, она принималась кусать металлическую клеточную сетку, цепляясь острыми, как шильца, зубами за неподатливый металл и, чувствуя полную безрезультатность своих усилий, отходила в сторону.
На выходных, когда к Спиридону приезжала Оленька, для хорюшки наступали самые сытные дни. Хорюшка, привыкшая на воле делать запасы на чёрный день, стаскивала несъеденные куски мяса в дальний угол и приваливала клоками сена, которые подкладывал ей периодически в клетку дед Спиридон. Бывало, что хорюшке перепадало и её любимое молоко, только теперь не как прежде, когда приходилось вылизывать козью доёнку, а целая миска. Молоко было свежим, и его дух ещё долго держался в хорюшкиной клетке.
Со временем к хорюшке привык и сам хозяин дома. Ненависть к беззащитному зверьку отступила. Дед Спиридон всё чаще подходил к клетке, разговаривал со своей пленницей, и хорюшка, словно понимая сказанное, внимательно слушала. Однажды, когда он подкладывал в клетку очередную порцию размороженной курятины, хорюшка даже дала себя погладить. Получилось это совсем неожиданно для неё. Тёплая рука нежно прошлась по её спинке. Прикосновение было приятным. Никогда раньше она не ощущала на себе человеческой ласки, человек был для неё самым главным врагом.
В один из вечеров дед Спиридон забыл закрыть на вертушку дворовую калитку, и ночью во двор вбежал соседский кобель. Почуяв запах лесного зверя, он быстро вычислил, где находится хорюшка, и принялся облаивать зверька. Он с остервенением бросался на клетку передними лапами, отчего сетка дребезжала. Испуганные кролики жались друг к другу. Хорюшка шипела и скалилась. Шерсть на ней вздыбилась, словно кто-то её причесал в обратную сторону. Так продолжалось несколько минут, пока на шум не вышел сам дед Спиридон, разбуженный злобным собачьим лаем. Он сразу догадался, в чём дело, и, наскоро одевшись, выбежал во двор. Спиридон метнул в пса метлу, стоявшую у крыльца дома и попавшую под горячую руку. Метла угодила прямо в собаку, и та, ловко отскочив от клетки, сердито рыкнула и скрылась в проёме калитки.
Спиридон подошёл к клетке. Хорюшка, забившись в угол, испуганно смотрела на Спиридона. Конечно, встреться она с этой собакой один на один в лесу, то жизнь её на этом и закончилась бы, а тут спасением стала кроличья клетка. Но близость врага всего-навсего в каком-то метре ещё долго держала хорюшку в напряжении. Весь следующий день хорюшка не решалась приблизиться к металлической сетке.
Давно отыграла пора полой воды — времени таяния снегов и разливов рек. Закончились черёмуховые холода и отцвели сады. Начиналось лето.
За два месяца поджила у хорюшки лапа. Теперь она уже спокойно наступала на неё.
В каждый свой приезд к деду Оленька подолгу задерживалась у клетки с хорюшкой, подкармливая её специально привезённым свежим мясом и рыбой. Хорюшка отвечала ей доброжелательностью. «Ах как бы было хорошо взять её на руки, погладить, поиграть», — думала Оленька, гладя на хорюшку.
В один из своих приездов Оленька покормила хорюшку, но второпях, спеша на оклик деда, забыла хорошенько закрыть вертушок клетки. В полночь хорюшка, слегка привалившись к дверце, вдруг почувствовала, как та слегка подалась и приоткрылась. Хорюшка замерла. Деревня молчала, лишь лягушки сонно бормотали в ближнем пруду. Хорюшка ловко спрыгнула вниз, в три скорых прыжка проскочила узкий двор и на мгновение замерла на бревенчатых кладях, что были выложены у входа со двора на усадьбу. По меже картофельного участка, мимо ровных гряд хорюшка выбежала на луговину сада. Была глухая ночь — самое время охоты. Но об охоте хорюшка не думала вовсе. Её не интересовало ничто, кроме неожиданно ворвавшейся в её жизнь свобода, дух которой она почувствовала сейчас так остро и сильно. Огромная луна зловеще смотрела свысока на убегающего полевой кромкой хоря. На траве лежала холодная роса. Какая-то мелкая птица с пронзительным щебетом испуганно сорвалась с места и полетела прочь. У самого леса хорюшка остановилась, привстала на задние лапы, вытянулась столбиком, как она делала всегда, изучая окружающее. В поле надрывно скрипел коростель. Вдалеке освещаемая одиноким уличным фонарём притихла спящая деревня. Летняя ночь коротка, а июньская — в особенности, закат и рассвет в этом месяце друг дружку видят.
Оглядев окрест, хорюшка что было сил припустила в лес. Это была ночь свободы, которая гнала её прочь от деревни, не давая остановиться ни на миг, ни на долю секунды. Это была ночь возвращения к вольной жизни.
А спустя несколько месяцев, в пору первых порош, на Спиридоновом гумне вновь появились хорёчьи сдвойки…
ЗОВ ЛЕСА
ВСТРЕЧА
Ночь застала лесника Семёна Савинкова на участке дальних молодых сосновых посадок у Барских лугов. Короткая вечерняя зорька быстро убралась восвояси, дав полную свободу ночной мгле. Сумрак мгновенно лёг на подлесок, с каждой минутой становясь всё гуще и гуще. Возвращаться домой не было и мысли, хотелось с раннего утра пройтись к самым дальним еловым делянкам, и лесник, наскоро поднабрав дровец и разведя дружный костёр, остался ночевать. Осенние ночи особенные — тёмные, таинственные на тишину, с леденящим душу холодом. Лес словно укутывался в тишину, и каждый лесной шум был «на виду». Вот где-то совсем близко несколько раз тоскливо протянула свою устрашающую песню сова, и вскоре её силуэт бесшумно мелькнул в проёме сосновых крон, погружённых в звёздное небо, и скрылся, словно не было ночной разбойницы вовсе. И почти тут же, но уже с другой стороны, донеслась до слуха лесника пугающая перекличка нескольких сов. В глубине леса прохрустел валежником спешащий куда-то по своим делам заяц, и загомонил в ельнике спросонья стронутый им чёрный дрозд. Закопошился, забил крыльями о еловые ветви и затих.