Виктор Смирнов
Повесть
Письмо из милиции
«Сообщаем, что по вашему заявлению произведено дополнительное расследование дорожного происшествия с автомобилем № КН 14–22 на магистрали Козинск — Аксай. Не установлено столкновения а/м КН 14–22 с другим видом транспорта.
Причиной, вызвавшей аварию и гибель водителя, была неосторожность самого водителя Березовского Г. К., который не принял во внимание состояние дорожного покрытия (гололед), в результате чего автомашина свалилась под откос глубиною 180 метров…»
Я перечитываю письмо. В окне медленно линяет ночь. Лимонно светятся окна в соседних домах.
Не верю, что Жорка сам сплоховал. Не верю. Он был водителем, каких мало. Прирожденным асом… Кто-то в чем-то не смог разобраться.
Я перечитываю письмо… Дворники уже вышли скалывать лед на тротуарах, слышны глухие удары лома и скрежет лопат. Дворники воюют с зимой, ранней зимой, внезапно нагрянувшей в город.
Когда мы прощались с Жоркой, была весна, цвел багульник, над городом кружила пыль.
— Ты поедешь со мной? — спросил Жорка.
Я нагнул голову, чтобы не смотреть Жорке в глаза. Начиная с пятого класса мы не расставались с ним ни на один день. Мы всюду ходили вместе, как близнецы.
— Там здорово интересно, — сказал Жорка. — Там все только начинает строиться. Горы, тайга! И шофера нужны во как! Поедем!
* * *
В пятом классе к нам в школу прибыли ребята-детдомовцы. «Бездомовцы» — так мы их называли. За мою парту посадили длинного бледнолицего мальчугана. У него были удивительные желтые волосы — такой цвет у свежей соломы, когда копны светятся под осенним солнцем.
— Я Жорка Березовский. Давай дружить, — сказал он.
После уроков во дворе меня встретил Ленька-поп с компанией, чтобы свести старые счеты.
— Ты не бойся, мы вместе, — успокоил меня Жорка.
Потом, отмывая физиономии и рассматривая синяки, мы поклялись всегда держаться вместе.
Жорка был непоседой. Порывистый, угловатый, он все рвался куда-то и не мог долго оставаться на месте. В восьмом классе он уговорил меня бежать в тайгу к геологам. К счастью, нас задержали на станции.
После армии, закончив курсы шоферов-дизелистов, мы вернулись в Иркутск, а затем подались на строительство гидростанции. Там начали работать двадцатипятитонные МАЗы, «четвертаки», машины-гиганты. Разве мог Жорка отказаться от возможности покрутить баранку «четвертака»?
— Ты поедешь? — в последний раз спросил Жорка.
Я не поехал в Саяны. У меня была к тому времени недурная работа в транспортном отделе горисполкома. Мне дали новенькую комнату на улице Мира.
В этой комнате и состоялся прощальный разговор.
* * *
Я получил от Жорки, из Саян, два письма.
«Пожалеешь, что не поехал со мной. Горы — ахнешь! Работы по горло, и настоящей. За баранкой целыми сутками. Железных дорог нет, одна надежда на нас, шоферов».
Второе — и последнее — письмо дышало тревогой. «Здесь на трассе мне пришлось схлестнуться с одной „теплой компанией“. Это жулье старается набить мошну за государственный счет. Пользуются тем, что места глухие, „закон — тайга“. Но я их на чистую воду выведу…»
Конечно, Жорка не мог остаться безучастным. Он готов был лезть в любую драку, если считал, что отстаивает справедливость. Он доказал это в первый же день нашего знакомства, выступив против ватаги Леньки-попа.
Вскоре пришло короткое известие о гибели Жорки на заснеженной дороге. Я был в командировке и получил сообщение с опозданием. Выезжать в Козинск было бессмысленно. Написал в милицию. Но что я мог сообщить им? «Причиной, вызвавшей аварию и гибель водителя, была неосторожность…»
Сотый раз я перечитываю письмо из милиции. Надсадно заливается паровая свистулька на соседнем гвоздильном заводе. Слышен топот ног на лестнице. Пора на работу. Меня ждет заваленный бумагами стол в транспортном отделе. Увязки, согласования, начальственные резолюции: «Товарищ Михалев! Разберитесь!»
А как разобраться с самим собой? Не верю я в то, что Жорка сам сплоховал. Не верю. И ни один следователь не сможет рассеять эти сомнения.
Можно сказать себе: «Ничего уж не поправишь. Живи себе дальше, как жил. У тебя свои заботы. Заочный институт, комната, служба. Все четко, размеренно. Жорка прошел через твою жизнь и исчез. А тебе надо идти своим путем».
Но только… только я всегда буду чувствовать себя предателем. Человеком, оставившим друга. Можно изобрести сотню оправданий для успокоения совести. Но кличка-то будет одна: «Предатель».
В углу комнаты стоит чемодан. Сумрачный утренний свет расползается вдоль стен, и я вижу потертые дерматиновые бока чемодана. С этим чемоданом — одним на двоих — мы с Жоркой вернулись из армии.
Сборы не потребуют много времени. Заявление об уходе по собственному желанию. Недоуменные вопросы знакомых. Штампик в районном паспортном столе: «Выписан…» Выписан в маленький шоферский поселок Козинск, в Саяны.
Первые встречи в Козинске
«Брось папиросу!» — приказывает надпись у проходной автобазы. Под надписью Доска почета. Застыв в неестественных, напряженных позах, смотрят на меня ребята в телогрейках и вельветовых куртках. Я на секунду задерживаюсь перед доской. Как-никак первое знакомство.
Только один выдержал беспощадный прицел объектива. Он в артистически красивой позе: открыв белозубый рот, смотрит вверх, и чуб его падает на смеющиеся прищуренные глаза. «Петюк Е. С., выполнение плана 210 %».
Принимает меня главный инженер Костюков, замещающий начальника. У главинжа добродушное сдобное лицо и утиный нос.
Он возвращает водительские права, но трудовая книжка, как я и ожидал, задерживает его внимание.
— На чем погорел-то? — спрашивает он.
Не каждый день к нему приходят наниматься на работу бывшие сотрудники горисполкомов.
Улыбаясь, главинж смотрит на меня. «Сильный крен дала твоя жизнь», — читаю в его глазах.
— Было дело, — уклончиво отвечаю я.
— Срока не получил? — спрашивает Костюков.
— Нет.
Кажется, он даже несколько разочарован: не оправдалась догадка…
— Ладно, пойдем навстречу, — говорит Костюков. — Людям надо навстречу идти, верно говорю?
— Верно.
— Верно-то верно. Не все ценят… Работа, предупреждаю, тяжелая. Но заработки ничего, особенно если парень старается и дисциплину понимает. У нас есть которые выгоняют по три-четыре сотни. Усёк?
— Усёк.
За дощатым забором, огородившим автобазу, видна темная лента шоссе. По ней ползут и ползут машины. Видно, за перевалами делают большие дела. Снизу, со двора автобазы, доносится многоголосое рычание автомобилей.
Костюков, открыв форточку, кричит:
— Петюк, загляни наверх!
— Петюка наверх! — как эхо, повторяют внизу.
Петюка я узнаю сразу. Это его портрет красуется на Доске почета. Он худой, долговязый, в щегольской кожаной куртке, в сапогах гармошкой. Через плечо болтается транзисторный приемник. Судя по манере держаться, Петюк здесь в любимцах ходит. Двести десять процентов выработки не шутка.
— Возьмешь с собой новенького, — говорит Костюков и заглядывает в мое заявление. — Водитель второго класса Михалев Василий Иванович.
— Мой Вася… — поет Петюк и подмигивает мне. Смуглая, длинная шея у него, кажется, свита из одних жил. Глаза дерзкие.
— Шуточки отставь, — хмурится Костюков. — Сделаешь с ним рейса два, чтобы был в курсе дела.
— Не первого стажирую.
— В таком порядке, — заключает Костюков и ставит закорючку на заявление.
Все. Теперь я житель поселка Козинска. Шофер.
Мы с Петюком выходим во двор, к автомобилям.
— Между прочим, у нас такая работа, что нервные не выдерживают, — говорит Петюк, не глядя на меня.
Пугает. Хочет, чтобы я сразу признал его авторитет.
— Со смертью сутками, как дитя с матерью, — добавляет он. Рубль длинный, а жизнь короткая.
— Я в армии взрывчатку возил, — говорю я тоже как бы невзначай. — Потом два года на «четвертаке».
Петюк крутит настройку транзистора. «Вы рождены для неги томной», — поет приемник. Рев грузовика заглушает голос.
— На квартиру советую пойти к баптистке Фене: угол имеется свободный. Заеду утром. Будь бай, — Петюк соскакивает со ступенек.
Солнце уже поднялось над горами. Куда ни повернись — лесистые сизоватые громады, а на самой вершине изломы хребтов, присыпанные снегом. Поселок лежит на дне каменной чаши.
Собственно, весь Козинск — одна длинная улица, вытянувшаяся километров на пять вдоль шоссе. В ширину поселку расти некуда. Горы, как две ладони, держат в пригоршнях шоссе и дома.
Асфальтовая ленточка тракта разрезает шоферскую «столицу», уходит за горы и обрывается там. Но, оборвавшись, не умирает. Разветвляясь на короткие, как щупальца, ухабистые дороги, она дает жизнь новостройкам.
Для меня Козинск чужд и холоден. Я иду по дощатому тротуару, и машины осыпают меня каплями грязи. Здесь гораздо теплее, чем в Иркутске. Говорят, микроклимат.
Один из мальчишек, отчаянно шныряющих по шоссе на самокатах, показывает мне дом тети Фени. Это солидное бревенчатое строение, украшенное деревянными кружевами.
Все в ломе пронизано чистотой и строгостью. «Баптистка Феня», скрестив руки на груди, в упор изучает меня, У нее сморщенное личико с большим ртом и немигающими глазками.
— Сколько за все?
Хозяйка не страдает глухотой, но делает вид, будто плохо слышит. После того как ей скажешь что-то, она долго глядит в лицо, будто хочет раскусить подвох.
— Двадцать.
От баптистки можно было ожидать более христианского отношения. Но я соглашаюсь не раздумывая.
— Не курить, не пить, компанию не водить, — переходит в наступление тетя Феня. — Я человек тихий, религиозный.
— Ладно, — соглашаюсь я и бросаю чемодан на жесткое дощатое ложе в углу избы. — Сойдемся как-нибудь. Где здесь у вас кладбище?
— Кладбищу-у? — переспрашивает хозяйка, по-чалдонски укая. — За мостом, однако. Это тебе зачем?
— Надо.
Улица упирается в шумливую речушку. На том берегу белеют кресты. Кладбище открывает передо мной ряды фанерных и бетонных обелисков со звездочками. Кое-где у подножья их вставлены автомобильные рули. Березки склоняют над могилами голые ветви.
Девушка в коротком коричневом полушубке — тонкая талия подпоясана ремешком — проходит мимо, опустив голову и чуть было не наткнувшись на меня. Я едва успеваю посторониться. Горе ведет ее меж могил, как поводырь.
Я нахожу песчаный холмик, где нет пожухлой травы. Фанера, из которой сколочен обелиск, успела потрескаться.
— Здравствуй, Жорка, — говорю я.
Фотокарточка под стеклом пожелтела и съежилась. Я знаю эту карточку. Это я снимал Жорку три года назад.
Теплый ветер съедал тогда последний снег на сопках. Жорка воткнул в петлицу клейкую веточку с лиловыми цветами. С нами была Галочка, бетонщица с Иркутской ГЭС.
Мы прошли к Ангаре, чтобы посмотреть, как всплывает донный лед. В воде дрожали белые облака. Шуга уже прошла, но там, в речной глубине, шла таинственная весенняя работа. С плеском и фырканьем выскакивали на поверхность огромные глыбы льда, оторванные течением от донных валунов.
Каждый раз, когда выскакивала льдина, Галочка вздрагивала и прижималась К Жоркиному плечу. И каждый раз я ощущал укол ревности. Мне нравилась Галочка.
— Ну-ка, щелкни, — попросил Жорка и протянул мне «ФЭД».
Потом в разгаре душного сибирского лета ко мне пришла заплаканная Галочка и сказала, что Жорка не хочет с ней встречаться, чтобы не ссориться со мной и не нарушать дружбу. Она просила меня поговорить с Жоркой. Я поговорил, а Жорка оборвал меня и назвал слюнтяем. Такой уж он был странный и резкий парень. С Галочкой никто из нас больше не виделся. А снимок остался у Жорки. Эх, Жорка…
Я нагнулся, чтобы подравнять холмик, и заметил, что моей заботы не требуется. Кто-то следил за могилой. У обелиска лежал букетик подснежников.
Случается так в осенние дни, когда первые заморозки сменяются оттепелью, что вновь зацветают подснежники, обманутые возвращением солнца. Я поднял букет. Тонкие мохнатые стебли были перевязаны голубой ниткой. Цветы еще не успели завянуть. Кто-то совсем недавно принес их сюда. Неведомый друг.
Кроме девушки в коричневом полушубке, я никого не видел на кладбище. Может быть, она как раз и есть тот человек, которому я могу довериться и разорвать, наконец, завесу одиночества, встретившую меня в чуждом, неуютном Козинске?
Она, наверно, знала Жорку, многое может рассказать…
Одним прыжком перемахиваю через изгородь и скатываюсь с откоса к мостику. Шоссе лежит впереди ровное, как линейка, поблескивая под солнцем, и далеко, у ворот автобазы, я вижу тоненькую фигурку девушки. Теперь уж я не потеряю ее.
С грохотом, высекая искры цепью заземления, меня обгоняет бензовоз. Девушка поднимает руку. Машина тормозит, раскрывается дверца, и через минуту на шоссе нет ни девушки, ни бензовоза.
Кто она? Где ее искать? Я останавливаюсь, чтобы перевести дыхание. Занавес неожиданно опустился, поставив точку в этой короткой немой сцене. Я снова один…
Букет подснежников
— Интеллигенция! — ревет зычный голос. — Вставай материальные ценности производить!
Кулаками растираю глаза и, наконец, вижу перед собой долговязого парня в кожанке. Ага, Петюк.
Одеваюсь с виноватой поспешностью. Мой наставник насвистывает и крутит транзистор.
На улице льет дождь. Еще совсем темно. Ни гор, ни неба, ни дороги — ничего не видно.
Рядом с избой, светя подфарниками, дружелюбно рычит новенький ЗИЛ. В кабине пахнет краской. Диктор из пластмассового ящичка, висящего на боку у Петюка, рассказывает об урожае мандаринов.
В лучах фар несутся косые струйки дождя. Петюк ведет машину на большой скорости, уверенно и дерзко.
У диспетчерской мы останавливаемся, и я иду вместе с Петюком посмотреть, как здесь оформляют документы.
У окошка толпятся шоферы в замасленных спецовках, воздух насыщен запахом бензина и табака. Петюк со своей курточкой и транзистором здесь прямо-таки «стиляга». Кого-то он хлопает по плечу, кому-то сдвигает на нос кепку, но многие не здороваются с ним. Завистники, наверно.
Петюк протискивается через толпу и через несколько минут возвращается с путевым листом.
— Поехали!
— Петюк везде без мыла пролезет, — бросают из очереди.
Мой наставник оборачивается: кто подал реплику? Это молодой парень, румяный, широкоплечий, со спокойным и умным лицом. Петюк выходит из диспетчерской, не ответив.
На погрузочной площадке мы цепляем к нашему тягачу полуприцеп, на котором, привязанный тросами, стоит трактор. Уже светает, когда выезжаем на шоссе. Темные горы проступают из сетки дождя. Дорога, вся в свинцовых лужах, ведет машину все выше к перевалу. Щетки смахивают морось со стекла.
Здорово это — снова вернуться к баранке. Забываются все вчерашние неурядицы. Я люблю автомобили, и езду, и дорогу, бегущую под колеса. Кажется в такие минуты, что нет ничего, чего бы не мог совершить. Ты хозяин всего окружающего — рек, полей, гор, деревень, встречающихся на пути.
Не зря Жорка так ценил свою профессию и остался ей верен до конца…
— Эй, Василий! — толкает локтем Петюк. — Гляди, примечай, ведь сам ездить будешь.
ЗИЛ лезет в гору. Петюк утопил педаль акселератора, но двигатель задыхается, пора переходить на низшую передачу. Петюк бесшумно, с короткой прогазовочкой, переключает рычаг. Ни рывка, ни скрежета. В кошачьих ловких движениях чувствуется большой мастер.