– Так чего молчал?
– Погоны на плечи давят? Куда ты так разогнался?
– Все, кончилась моя служба.
Брагин сидел на краю сиденья, уперев каблуки высоких шнурованных ботинок в порожек приоткрытой дверки. Шофер вел машину, поглядывая в зеркальце заднего вида на Комбата.
– Раз правильно сделал, то и жалеть не о чем.
Оставайся, скандал я улажу.
– Нет, – мотнул Рублев головой и чуть ускорил шаг.
Отставшая на секунду машина догнала его.
– Потом жалеть будешь, Бахрушина подставляешь, об этом подумай.
– Каждый за себя в ответе и только за себя… – Рублев замолчал.
– Вижу, майор, тебе и меня мудаком назвать хочется.
– Может быть, – буркнул Комбат.
– Так вот, оставайся и когда захочешь, тогда и называй. Я не в обиде.
– Не получится, – Борис Иванович остановился возле своего синего «форда» и открыл дверцу.
Шофер Брагина поставил командирский «уазик» так, чтобы перекрыть выезд «форду».
– Не выпендривайся, еще есть возможность вернуться, майор.
– Только один раз в жизни я менял принятое решение.
– Это когда же?
– Когда согласился пойти инструктором на ваш полигон.
– И что думаешь теперь?
– Думаю, надо исправить ошибку, – Рублев сел за руль и завел двигатель.
«Форд» сорвался с места и двигаясь задним ходом, с разгону влетел на бордюр, прокатился по зеленой траве, выбрасывая из-под покрышек куски дерна, и, описав дугу, бешено сигналя, помчался прямо на закрытые ворота.
Офицер, дежуривший на КПП, замер у щитка, положив большой палец на черную кнопку, управлявшую открытием ворот. Он не отрываясь, смотрел на Брагина, а левым глазом как мог косил на синий «форд», бешено несущийся по проезду.
«Открывать? Нет?»
«Открывай… На все мое согласие требуется».
Брагин сделал над собой усилие, прикрыл глаза и махнул рукой, мол, открывай, черт с ним, пусть уезжает. Ворота вздрогнули, загремела на металлических роликах толстая экскаваторная цепь. Ворота медленно поползли вправо.
«Не успеет!» – подумал дежурный офицер, но поделать уже ничего не мог.
Не схватишь же ворота руками и не пересилишь многоступенчатый редуктор, чьи шестерни завывали сейчас под металлическим кожухом!
«Не успеет!» – подумал полковник Брагин, глядя сквозь щелочки полуприкрытых глаз на медленно увеличивающийся зазор между бетонной стойкой и краем подрагивающих на рельсовом пути ворот.
«Успею!» – подумал Комбат, почти не сбавляя скорости, лишь чуть-чуть выравнивая машину.
Ориентировался он при этом по левому – неподвижному краю.
«Стойка-то на месте, а о край ворот в худшем случае крыло оцарапаю. И так уже не новое».
Обычно опытный водитель, если верить исследованиям, осуществляет вождение с точностью до двадцати пяти сантиметров, если мерить перпендикулярно трассе движения, а Комбат вписался в открывающиеся ворота с точностью до пяти сантиметров. Лишь вздрогнула от порыва ветра створка, на мгновение захлебнулся в реве редуктор.
«Сумел-таки вписаться! – удивился Брагин и добавил. – Эх, черт, с вождением у моих ребят не очень-то, этот бы их научил».
Шофер, обернувшись, смотрел на полковника.
Он ждал, что Брагин сейчас распорядится ехать вдогонку за Комбатом. Но тот крикнул офицеру, дежурившему на КПП:
– Закрывай ворота! – затем обратился он к шоферу. – Поехали.
– Куда?
– Назад.
Полдороги Брагин молчал, затем внезапно спросил парня, сидевшего за рулем:
– А почему ты никогда не спрашиваешь зачем мы куда-нибудь едем?
– Не положено, товарищ полковник.
– А зря. Ты вот спроси меня зачем мы возвращаемся?
– Зачем мы возвращаемся, товарищ полковник? – несколько неестественно, повинуясь приказу, спросил шофер.
– А мы едем с тобой, чтобы назвать штатского из Совета безопасности мудаком.
Шофер покосился на полковника, не зная как реагировать на такое признание.
– Вот признайся, тебе временами хочется послать меня на хрен?
– Не положено, товарищ полковник.
– Но хочется?
– Хочется, если вы так приказываете, – почти беззвучно ответил шофер, понимая, что полковник Брагин от него не отвяжется.
– Ну, так вот, ты не можешь, я не могу, а он смог, – Брагин кивнул через плечо, намекая на Комбата. – Едет себе сейчас, сам себе хозяин, кого хочет – пошлет, с кем хочет – выпьет.
"Все-таки к лучшему, – подумал шофер, – что майор Рублев покинул полигон. Еще немного и его влиянию поддался бы полковник Брагин.
Чего доброго, и в самом деле стал бы посылать всех, кто ему не нравится, налево и направо.
С таким стилем поведения долго на должности не усидишь".
Начальник полигона словно бы прочел его мысли:
– Не бойся насчет того, что я пошлю того мудака подальше. Я пошутил. Еще меня повозишь.
– Я и не боялся, товарищ полковник.
И шоферу тут же пришлось пожалеть о том, что он сказал.
– Думаешь, я боюсь послать его? – и тут же полковник ответил:
– Да, боюсь. Только не за себя, за ребят, за тебя.
* * *
С каждой секундой расстояние между командирским «уазиком» и синим «фордом», разъезжавшимися в разные стороны, увеличивалось. Дорога пока еще была пустынна до самого шоссе, и Рублев, чтобы вылить свою злость, держал скорость на пределе возможного. Он специально выискивал лужу, даже если та находилась на левой стороне, и специально пролетал через нее.
В эти моменты ему казалось, что автомобиль приподнимается, взлетает над дорогой, окунаясь в столбы брызг. Вода заливала лобовое стекло, и несколько секунд Рублев вел машину почти вслепую. Но затем дворники сбрасывали капли и вновь впереди возникала невысокая насыпь шоссе.
«Служить бы рад, прислуживаться тошно, – вспомнил Комбат фразу знакомую еще со школы. – Кто же это сказал? Из великих кто-то… – он перебирал фамилии писателей, поэтов. – Пушкин? Лермонтов? Гоголь?»
И только когда въехал на насыпь и увидел на горизонте темно-синюю полосу елового леса, его наконец осенило:
«А, да, это сказал Грибоедов! – и Комбат улыбнулся сам себе. – Хоть что-то еще помню, не такой уж я неуч» – эта догадка развеселила и его настроение резко улучшилось.
В полдень Борис Рублев был уже у своего дома. Он оставил машину во дворе, даже не включив сигнализацию.
– Да кто ее возьмет, – подумал он, – кому эта колымага нужна?
Хотя машина была в общем-то хорошая, правда, с виду неказистая. Комбат не любил внешнего шика и лоска. Самое главное, чтобы все механизмы работали слаженно. А его машина проверена.
Двести двадцать, указанных на спидометре, она выжимала.
«Ладно, пусть стоит, может, сейчас придется куда-нибудь поехать».
Он поднялся, как всегда, не на лифте, на площадку, открыл дверь, вошел и сбросил одежду.
Даже не стал поднимать с пола упавшую куртку: он ведь знал, что, возможно, сейчас придется ее надеть снова. Наспех перекусил, сделав два огромных бутерброда с кусками ветчины и толстым слоем кетчупа.
Зазвонил телефон, как раз в тот момент, когда у Рублева был полон рот.
«Ладно, перезвонят».
Но телефон звонил настойчиво.
– Что за чертовщина! – подумал Комбат, промокая губы салфеткой, подходя к телефону и нажимая кнопку на трубке.
«Если это Бахрушин, то и его пошлю. Тоже мне, занятие придумал! Мне ваша армия, ваши приказы, распоряжения вот здесь сидят! Скоро из ушей полезут! Как кетчуп в рекламе».
Но из трубки послышался голос Подберезского:
– Здорово, Иваныч! Куда ты пропал? Как твой первый день службы?
– Лучше не спрашивай, Андрюха.
– А что так?
– Да, ничего, – Комбату не хотелось рассказывать обо всех перепитиях, да и толком он навряд ли смог бы объяснить почему поссорился, почему послал и почему уехал с полигона.
– Ладно, – быстро заговорил Подберезский, – меня не это волнует.
– А что тебя волнует, Андрюха?
– К тебе дозвонился Бурлаков?
– А как он мне мог дозвониться, меня же дома не было, только что вошел.
– Слышу, жуешь.
– Вот именно, – буркнул Комбат. – А чего он звонил, стряслось что-то у Гриши?
– Стряслось, конечно, Борис Иванович.
– Что такое? – уже серьезным голосом, плотнее прижав трубку к уху, спросил Рублев.
– Серьезнее некуда, без нашей помощи никак не обойдется.
– Гриша-то не обойдется?
Подберезский сделал многозначительную паузу, затем сказал:
– Тебе, Иваныч, следовало бы помнить, что через два дня Бурлаку будет тридцать три года.
Возраст, как понимаешь, значительный.
– О, черт! – буркнул Комбат и поперхнулся. – Как что хорошее, обязательно забываю.
– Я тебе и напоминаю.
– А ты, Андрюха, небось, и сам забыл?
– Конечно забыл, – признался Подберезский.
– И я бы, наверное, забыл до судного дня, – сказал Комбат, – не позвони ты мне.
– Гриша приглашал. Сказал, если мы с тобой не приедем, он обидится. Ты же знаешь, Иваныч, Бурлака, очень обидчивый.
– Знаю. На обиженных воду возят.
– Когда поедем? – сразу же перешел к делу Подберезский.
– Надо бы. Тридцать три года один раз в жизни бывает, да и то не все доживают до этого возраста. Гришу могли уже раз сто убить, а может, и тысячу, а видишь, дожил.
– Благодаря тебе, Иваныч.
– И тебе тоже, Андрюха, – обменялись мужчины комплиментами.
– Так когда?
– А когда ты предлагаешь?
Подберезский запыхтел, явно пытаясь сообразить как бы получше все устроить, как бы потактичнее отказаться и послать вместо себя Комбата.
Но Рублев уже понял уловку:
– Ты не юли, не вертись, как червяк на асфальте, не выкрутишься. К Бурлаку придется ехать. Он бы к тебе, Андрюха, с того света приехал, позови ты его на день рождения.
– Да я же не против, Комбат! Когда надо было, мы же с тобой – и я, и Гриша – без всяких лишних слов сели в самолет и тю-тю, нашли эту чертову «Барракуду».
– Помню, помню.
– У меня дел много, – выдавил из себя Подберезский.
– Это ты ему объяснишь, при встрече. Скажешь, понимаешь, Гриша, есть у меня дела поважнее, чем твой день рождения.
– Да ну, попробуй я ему это объяснить, так он меня задавит, в лицо плюнет. Он бы все ради нас бросил.
– Вот и ты бросай, – словно бы подытожив разговор, сказал Комбат.
– Ай, да гори оно все ярким пламенем, все эти деньги, договора! К черту! Гришка ведь у нас один, другого такого с огнем не сыщешь, правда, Иваныч?
– Это точно. Так что давай завтра улетим.
– Давай.
– С утра или как?
– Я позвоню и все вопросы решу.
– Подожди, Андрюха, ты же говоришь, у Бурлака день рождения, а подарок ты приготовил?
– Приготовил, а как же!
– Ну, и какой, если не секрет?
– Ты, Иваныч, – лучший подарок для Бурлака. Я скажу, что привез тебя, а ты можешь сказать, что привез меня. Думаю, Бурлаку больше ничего и не надо.
– А кто еще будет?
– Об этом Гриша ничего не говорил. Он сказал, что приготовил для нас сюрприз, и его день рождения мы запомним на всю жизнь.
– Что он, может, на Канары решил нас свозить? Так у меня загранпаспорта нет.
– Какие Канары! Единственное, что Бурлак может устроить, так это завести нас с тобой в какие-нибудь непроходимые дебри, на какую-нибудь Угрюм-реку, засадит в избушку на курьих ножках, вытащит из-под пола пять ящиков водки на всяких там травах и заставит эту гадость выпить.
– Вполне может быть. Так я, в общем-то, и не против водки.
– Настроение не очень, смотрю, у тебя.
– Не против, и все, и настроение мое ты не трогай, сам разберусь.
– Что, не против? – заспорил Подберезский. – А ты знаешь какая там холодрыга, в его тайге долбанной? И водка не поможет.
– А откуда ты знаешь, что в тайгу?
– Ну, не в санаторий же он нас повезет! Не такой человек Гриша.
– А я согласен, – сказал Комбат, – хоть морд вокруг видеть не буду.
– Это ты про нас с Гришей, что ли?
– Нет, не про вас, про всех остальных. Андрюха, я собираюсь.
– Так ты же, Иваныч, за две минуты собираешься. Небось, в свой военный «сидор» все сунешь и готов. А мне еще с контрактами разобраться надо.
– Да засунь ты их, знаешь куда, Андрюха…
– Знаю, что ты сейчас скажешь. Бахрушин тебя научил. Кстати, как он?
– Не знаю, – недовольно буркнул Рублев, – думаю, у него из-за меня неприятностей будет вагон.
– Тогда самое время сматываться, – засмеялся Подберезский. – Ладно, я тебе перезвоню вечером, а завтра утром, думаю, уедем.
– На сколько ты планируешь? – спросил Комбат, хотя понимал, задавать этот вопрос бессмысленно. Такие вещи решаются на месте, под настроение.
– На пять ящиков водки, – ответил Подберезский.
– Ну, тогда, браток, это дня на три.
– А добираться до этой избушки еще, небось, суток трое? Ты же знаешь Бурлака, он заведет в такие дебри, как Иван Сусанин поляков!
Комбат задумался:
– А поляков ли завел Сусанин? Или шведов?
Да, поляков, – сказал он.
– Главное, что завел. Что гадать-то. Я побежал. У меня тут вагон дел.
– Ладно, пока, – Комбат вздохнул, бросил трубку радиотелефона и пошел на кухню попить чайку.
Не прошло и пяти минут, как телефон опять ожил, не успел еще по-настоящему вскипеть чайник. Комбат поднял трубку, уже догадываясь, кто это звонит.
– Здравия желаю, товарищ майор, – послышался голос Гриши Бурлакова.
– Здорово, Григорий! – четко, по-военному сказал в трубку Комбат.
– Как ваше «ничего», товарищ майор?
– Пошел ты, Гриша со своими подколками…
Вот, к тебе в гости собираюсь.
– Вот это да! Вот это я и хотел услышать!
– У тебя день рождения намечается?
– Так точно! – по голосу Борис Рублев догадался, что Гриша Бурлаков немного навеселе, поэтому и избрал такой официальный тон разговора.
– А ты уже принял? – спросил Комбат.
– Так точно, товарищ майор! Взял на грудь в установленных количествах.
– А кто установил?
– Количество, или факт приема?
– Факт приема я установил. Количество.
– Я сам установил. Когда вас ждать?
– Мы завтра собираемся вылететь.
– Будет просто прекрасно! Я вас встречу в аэропорту. Хотите, встречу с девочками?
– Нет, не хочу, Гриша, – сказал Комбат. – А чего тебе из столицы привезти?
Бурлаков секунд десять думал, словно бы прикидывая что ему надо.
– Андрюху, Иваныч, привези, а то он что-то упирается, говорит, у него дел выше крыши.
– Андрюху я привезу, это гарантирую.
– Ну, вот и все. Здравия желаю, до скорой встречи.
– Больше, Гриша, на грудь не бери до нашего приезда, встань на профилактику хоть на сутки.
– Так точно, будет сделано! – в трубке послышались гудки.
На душе у Комбата стало веселее, появилась хоть какая-то, но определенность в будущем. Он знал, что будет делать завтра, а это в его ситуации было немаловажно.
"Значит, завтра в аэропорт, – размышлял Комбат, расхаживая по квартире, – затем самолет взлетит, наберет высоту и двинется на восток.
Гриша будет рад, и все здорово. Хорошо, что я их послал, а иначе как бы я к Бурлаку полетел? Меня бы никто не отпустил. Только устроился и сразу же на неделю срываюсь! В общем, все, что случается, случается к лучшему. Словно бы я предчувствовал, – и Комбат хлопнул в ладоши. – А что бы подарить Бурлаку? – Рублев принялся вспоминать, что нравилось Грише Бурлакову. – Оружие. Но оружие не подаришь, в самолет не пустят".
И тут Комбат вспомнил, что у него на антресолях лежит классный американский бинокль, привезенный еще из Афганистана, не большой и не маленький, в хорошем кожаном футляре, с отличной оптикой. Грише эта вещь нравилась, он еще в Афгане положил на него глаз. Но попросить так и не осмелился.
"Вот и славненько. Сейчас такую вещицу нигде не купишь. Военный бинокль – вещь замечательная. А Бурлак будет шататься по тайге, по горам, по сопкам, будет глядеть в мой бинокль и вспоминать меня, – настроение у Комбата улучшилось. – А на хрена он мне? В чужие окна глазеть?