— Никто тебя выгонять не собирается, — пожал плечами Григорий Яковлевич. — Драться, конечно, не стоило, это ты запомни на будущее. А сейчас, раз уж так случилось…
— Григорий Яковлевич, вы у нас дома были? — перебил его Венька.
— А как же? Конечно, был.
— Маме сказали, что меня с урока выгнали?
— Маме? Зачем? Нет, не сказал. У нас с ней и без этого нашлось о чем поговорить. Не хотелось мне огорчать ее. Ведь твоя мама — рабочий человек, Веня, ее беречь надо. Ты уже взрослый, в четырнадцать лет пора учиться самому отвечать за свои поступки. А у мамы и без того хватает забот.
Я почувствовал, что у Веньки отлегло от сердца. Он посмотрел на Григория Яковлевича, потом на меня и сказал:
— Ну, я пошел. Еще ни одного урока не сделал. До свидания.
Я тоже принялся за уроки.
Я иду!
Вернувшись с занятий, я учусь ходить. Мне не хочется, чтобы по утрам Венька и Алеша относили меня в коляску, а затем вытаскивали из нее и на руках несли в класс. Не хочется, чтоб малыши, которые всегда толпятся у крыльца, поглядывали на меня с жалостью и любопытством. Помощь — это здорово, но надо попробовать самому. Очень хочется самому!
Днем все на работе, в квартире я один. Я достаю из-под кровати костыли. Первые шаги на них я сделал в больнице, но по-настоящему начать тренироваться Федор Савельевич советовал попозже, к весне, когда немножко окрепнут ноги. А я не могу ждать. Я обязательно должен научиться хотя бы ковылять без посторонней помощи.
Я сажусь на кровать, и повернувшись всем телом, свешиваю на пол ноги. Затем беру под мышки костыли, упираюсь ими в пол и начинаю приподниматься. Костыли скользят, я падаю на постель, и все начинается сначала. До тех пор, пока у меня не начинают мелко-мелко дрожать руки.
Главное — подняться и сохранить равновесие. Дальше, наверно, будет легче. Но это главное мне упорно не дается. Нужно, чтобы меня кто-то поддерживал, а обращаться ни к кому не хочется, и я снова тяжело валюсь на кровать, а потом ползаю на руках по полу и подбираю разлетевшиеся костыли.
Однажды за этим занятием меня застала мама. Она пришла с работы на добрых полчаса раньше, чем обычно, и я как раз делал последнюю в этот день попытку стать на ноги. А поскольку попытка, как всегда, была неудачной, я не стоял, а лежал на полу и тянулся за костылем, который залетел под диван.
Мама сразу все поняла. Она не стала меня ругать, не стала, как когда-то, плакать. Она просто нагнулась, достала костыль, сунула его мне в руки, а затем приподняла меня. Я ухватился за костыль так, что у меня сразу онемели пальцы, прижал к боку второй и выпрямился во весь рост. И вдруг увидел, что я на целых полголовы выше мамы.
Мама поддерживала меня за плечи. Опершись всем телом на правый костыль, я осторожно передвигал левый чуть вперед. Потом наваливался на него и подвигал правый, слегка отталкиваясь ногами. За полчаса я прошел от кровати до этажерки в углу и обратно. Одиннадцать метров. У меня прилипла к спине рубашка, а под мышками горело так, словно их прижгли раскаленным железом. На ладонях вздулись мягкие, как подушки, волдыри. Но я прошел одиннадцать метров. Понимаете? Прошел.
— Только сам не ходи, — поставив на тумбочку обед, сказала мама. — Расшибешься. Лучше будем вместе понемножку учиться каждый день.
Представляю, как обрадуются Венька и Алеша, когда я сам утром выйду им навстречу! И я тренируюсь день за днем. Постепенно кожа на ладонях у меня становится жесткой, руки перестают дрожать от напряжения, и костыли не расползаются по полу. Ничего, скоро я с ними расстанусь. А пока шаг, еще шаг, еще шаг… До чего же они трудные, мои первые шаги! Но я не боюсь этого. Ну и что ж, что трудно! А разве Маресьеву, моему самому любимому герою, было легко?!
Эту книгу, «Повесть о настоящем человеке», мне подарил Григорий Яковлевич. Пришел, положил на тумбочку, помог разобраться в теореме и ушел.
— Книгу забыли, — крикнул я.
— Это тебе, — коротко ответил он.
Я прочитал «Повесть о настоящем человеке» залпом, за два дня. А то место, где Маресьев впервые стал на протезы и начал учиться ходить, я зачитал так, что теперь книга сама открывается на этих страницах. И, по-моему, я понял из этой книги самое главное: человек все может! Может победить любое горе, любую болезнь. Может растопить льды Гренландии и зажечь в небе искусственное солнце. Может превратить пустыни в сады и долететь до самых, далеких звезд. Человек все может! Особенно если рядом с ним, вместе с ним живут, работают, мечтают настоящие, хорошие люди. Такие, как комиссар. Как дядя Егор и Григорий Яковлевич. Как Ленька. Как Катька и Венька.
…Шаг, еще шаг, еще шаг… Еще сто тысяч шагов…
А назавтра, часов в семь, переваливаясь, как утка, к нам заходит… тетка Серафима. В шубе, в пуховом платке. Я даже не сразу узнал ее.
Мама растерянно встала с дивана. А тетка Серафима, не раздеваясь, хозяйкой прошла через комнату и уселась за стол.
— Ну, здравствуй, дорогая, — сбив на затылок платок, ласково сказала она и впилась в маму маленькими подпухшими глазами. — Как живете-можете?
— Ничего, — неохотно ответила мама. — А ты как?
— Твоими молитвами, — липко улыбнулась тетка Серафима. — Пока господь милует. Давно вернулась?
— Месяца два уже.
— Ай-яй-яй, — всплеснула руками тетка. — И до сих пор не зашла! И на моленьях я тебя не видела. Что ж это ты, сестра, от бога отступилась? Тяжкий грех на душу берешь. Пойдем, голубушка, пойдем попросим господа, чтоб простил тебя. Аккурат сегодня в божьем доме собрание.
— Никуда я не пойду, — негромко, но твердо ответила мама. — А ты уходи! Слышишь? И дорогу в мой дом забудь. Понятно?
— Нет, не понятно, — вскочила тетка Серафима. — Не понятно. Это зло в тебе говорит, обида. Оклеветали они, душегубы, Петра Иваныча-то, а ты и поверила. Опомнись, сестра, один раскаявшийся грешник богу милей ста праведников.
Услышав имя Сачка, мама вздрогнула, как от удара. Лицо у нее исказилось от ярости, она сжала маленькие кулаки и вплотную подошла к тетке Серафиме.
— Убирайся, тебе говорят, — выдохнула она. — Сволочь, спекулянтка, ты меня каяться зовешь?! Да я сейчас как возьму Сашкин костыль!..
Во второй раз тетка Серафима с позором удирала из нашей комнаты. Она пятилась к двери в своей черной шубе, толстая и неповоротливая, и шипела, брызгая слюной:
— Богохульница… Вероотступница… Гореть тебе в геенне огненной, гореть…
А мама наступала на нее и молчала. Спустя минуту в подъезде за теткой Серафимой тяжело хлопнула дверь.
Мама вернулась, поправила волосы и села на край моей кровати. Зашел дядя Егор.
— Что это за шум у вас? — спросил он.
Мама не ответила. Она встала, поправила постель и сказала:
— Ничего особенного, Егор Сергеевич. Саша ходить учится, а я — жить.
…Шаг, еще шаг, еще шаг… Так вот мы и делаем свои первые шаги в большую хорошую жизнь — я и мама. А вместе с нами шагают наши друзья. И, наверно, поэтому нам так хорошо идти.
Отряд принимает решение
Вот это новость! Председателем совета дружины в нашей школе был Димка Петрищев, долговязый веселый восьмиклассник, баскетболист и забияка. Его знали и любили все, от октябрят до выпускников-комсомольцев. Даже для Веньки его слово было законом: не помню случая, чтобы он с Димкой спорил. Но Димкин отец был военным, его перевели в другой город, и мы остались без председателя. А через несколько дней, как-то под вечер, Венька прибежал к нам и прямо с порога зло бросил:
— Знаешь, кого председателем совета дружины выбрали? Генку Козлова.
— Плохо? — спросил я.
— Плохо, — твердо ответил Венька.
— А ты где был? Ты ведь тоже член совета дружины. Чего не сказал?
— Не было меня, — огорченно вздохнул Венька. — Я на стройку ездил, мы с Дмитрием Ивановичем еще на той неделе договорились. Откуда же я знал, что они станут председателя выбирать? Вот и получилось, что из нашего класса никого не было. А Глафира Филипповна что о нем знает? Отличник, поговорить умеет… Вот и выбрали.
Я вспомнил, как Генка, насмешливо щурясь, спрашивал у меня про крестик, и вяло сказал:
— А чего теперь говорить? Пусть работает…
— Пусть работает, — махнул рукой Венька.
Назавтра Генка пришел в школу с тремя красными нашивками на рукаве.
— Уже нацепил, — презрительно пробормотал Венька и отвернулся.
Ребята бросились поздравлять Генку: что ни говори, а приятно, когда председатель совета дружины в твоем классе учится. Только мы втроем его не поздравили — Венька, Алеша и я. Но он, по-моему, даже не заметил этого. Он довольно улыбался и то и дело, словно невзначай, косился на свои нашивки. А потом, когда все успокоились, строго сказал:
— Вениамин, сегодня после уроков оставь отряд: Разговор есть.
И загадочно прищурился. Девчонки тут же принялись расспрашивать, о чем разговор, но больше из Генки не удалось вытянуть ни слова.
После той драки Генка впервые обратился к Веньке. Но как обратился! «Вениамин…» Сроду его никто так не называл, даже учителя. «Оставь отряд…» А что стоило просто сказать: «Ребята, давайте останемся, нужно поговорить». Неужели эти нашивки его за одну ночь говорить по-человечески отучили? Или он Веньке свою власть хочет показать?
Раздумывать над этим мне было некогда — начались уроки. А после уроков в классе остался весь отряд: Генка напустил на себя столько таинственности, что всем просто не терпелось узнать, о чем разговор.
— Строить на линейку отряд или так обойдется? — ехидно прищурился Венька.
— Обойдется, — махнул рукой Генка и уселся за учительский стол. Он обождал, пока ребята перестали возиться, усаживаясь, а потом торжественно сказал: — Дело вот какое. Вчера мы решили ко Дню Советской Армии присвоить нашему классу звание «отряда — спутника семилетки».
— Ура! — заорал Слава Кирильчик и изо всех сил бабахнул крышкой парты, а девчонки захлопали в ладоши. Генка просто расцвел: он, видно, ничего иного не ожидал.
— Погодите шуметь! — осадил всех Венька. — Кто это решил?
— Совет дружины, — приглаживая волосы, ответил, Генка. — А тебе что, не нравится?
— А предложил кто? — гнул свое Венька.
Генка покраснел.
— Я предложил, кто ж еще… в соседней школе знаешь сколько — десять «отрядов-спутников»! А у нас ни одного. Ну, я и предложил.
— И правильно сделал, — снова заорал Славка. — Первыми на всю школу будем! Ай да мы, ай да молодцы!
Венька побледнел и вышел из-за парты.
— Замолчи ты, молодец… — отрывисто бросил он. — Не на футболе. А вот ты, — Венька вплотную подошел к столу, за которым сидел Генка, — скажи: ты с нами посоветовался? Ты точно знаешь, что мы этого звания заслуживаем?
Генка с удивлением посмотрел на Веньку, потом на нас.
— А чего тут советоваться? — пожал он плечами. — Я же вас не на выговор тяну. Славка, небось, все сразу понял — первый «отряд-спутник» в школе! Всех ребят — в «Книгу пионерской славы»! Это ж почет какой! А ты, как всегда, ерепенишься. Самолюбие заело, что не ты, а я предложил?
Девчонки на задних партах зашушукались. Генка дело говорил. Всех в «Книгу пионерской славы»! Первый «отряд-спутник» в школе! Вот здорово!
— И чего ты к нему придираешься?! — крикнул Славка. — Он за весь класс болеет, а ты…
Но Венька на него не обратил внимания. Он наклонился над столом и, глядя Генке прямо в глаза, негромко спросил:
— Слушай, кого ты обманываешь?
Генка отшатнулся. Славка Кирильчик растерянно заморгал и прикрыл рот рукой.
— Никого я не обманываю! — вскочил со стула Генка. — Чего ты пристал? Я в жизни никому не врал, понял. Был бы вчера на совете дружины, сам послушал бы. «Присвоить отряду 7-го «А» звание «спутника семилетки». Решение совета дружины зачитать на торжественном сборе, посвященном Дню Советской Армии».
— Да я не об этом. — Венька криво усмехнулся. — Что такое решение было, я не сомневаюсь. Но зачем ты обманул совет дружины? Разве мы лучшие в школе? Разве мы достойны звания «спутника семилетки»?
В классе было тихо, ребята с интересом следили за разгорающимся спором. Я видел — за Веньку пока меньшинство, слишком заманчивым было то, о чем говорил Козлов.
— А разве недостойны? — Генка снова сел на свое место и достал расческу. — Какой первый закон у «отрядов-спутников»? «Из класса в класс — всем классом». А у нас с учебой совсем неплохо. И помогаем тоже. Ты вот, например, с Алешкой Саше Щербинину помогаешь. Опять же дела у нас всякие есть? Есть. По металлолому первое место, по макулатуре. Машину будем собирать. И еще тимуровцы…
— Это какие еще тимуровцы? — У Веньки круто взлетели вверх брови.
— Да вот Щербинин же… — Козлов кивнул в мою сторону.
От стыда я сквозь землю готов был провалиться. Значит, не дружба, а просто тимуровская работа, да? Лишь бы звание отряду, да? Но ведь неправда, неправда это!
— Ты Сашку не тронь, — с угрозой сказал Венька и сжал кулаки. — Ты его уже тронул недавно… Хватит! Славы тебе захотелось: был, мол, председателем совета дружины Димка Петрищев, ни одного «отряда — спутника семилетки» не было, стал Генка Козлов — сразу появились. Да вот еще Славке Кирильчику у знамени сфотографироваться захотелось и в «Книгу пионерской славы» попасть. А за что? За двойки по алгебре и физике? Или за то, что, когда все металлолом собирали, он в кино отправился? За это тебе, Славка, — Венька круто повернулся к Кирильчику, — почетное звание присваивать? Или, может, за то, что ты, — он снова в упор посмотрел на Генку, — отказался Лене Черноусик задачу по геометрии объяснить? Помнишь, почти весь класс тогда задачу не решил, и ты сказал, что не решил. А потом нам Григорий Яковлевич из-за тебя двойки поставил. Ведь ты на пятерку ответил, решена у тебя была задача. Это, по-твоему, и есть: «Все за одного, один за всех»? Мы по такому закону живем?
У Генки покраснели уши.
— Чего ты меня той задачей попрекаешь? — угрюмо сказал он. — Мне ведь потом Григорий Яковлевич пятерку на двойку переправил. При чем тут «отряд-спутник»?
— При том самом, — отрезал Венька. — Думаешь, я не хочу, чтоб наш отряд первым был? Только это один обман получается. А врать мы не хотим. Разве что Славка…
— Да отстань ты, — жалобно простонал Славка. — Ну вас с вашим «спутником» вместе! И так проживу.
— Нет, не проживешь, — сказал Алеша и тоже вышел к столу. — Правильно Венька говорит, ребята. Ну какая нам радость от этого звания, если мы его не заслужили? Да мне просто стыдно будет сказать, что я из «отряда-спутника». Дружбы у нас настоящей в классе нет, дела интересного — ни одного, больше разговоры. Надо, видно, совету дружины свое решение отменить. Подвел ты, Генка, ребят.
— Ничего не подвел, — огрызнулся Генка. — И вообще, что это вы такое развели? «Обман…» «Не заслужили…» Никто никого не обманывал. Есть указание создавать в каждой дружине «отряды — спутники семилетки». Вот мы и будем создавать. Я думал с нашего класса начать. Не хотите — не надо. Присвоим 7-му «Б». Или 5-му «А». А у них, думаете, лучше, чем у нас?
— А если не лучше, зачем же присваивать? — крикнула со своего места Тома.
— Я уже говорил, указание есть, — упрямо повторил Генка. — От районного совета пионеров.
— Что-то ты не то говоришь, — улыбнулся Алеша. — Знаем мы эти указания. Самым достойным звание «Спутников» присваивают. А мы еще, как видишь, недостойны. Нам соревноваться с другими классами надо, чтоб на «орбиту» выйти. Правильно? Вот и давайте подумаем, как соревноваться.
— А готовеньких липовых званий нам не нужно, — вставил Венька. — Вот как только Славка, не знаю. — Он никак не мог простить Славке его «ура!».
Славка аж позеленел от злости.
— Слушай, — заорал он, — ты вот меня еще раз тронь, я в тебя чернильницей запущу, понятно!
Генка постучал по столу. Он сидел бледный и кусал губы. Когда все успокоились, хрипло спросил:
— А как остальные? Согласны?
— Нет, не согласны. С тобой не согласны, — уточнила Тома. — Мы за Веньку и Алешу. Работать надо, а не о званиях думать.