Полковник вздохнул и как-то странно осел на столе, как будто из него вытащили невидимый стержень. Все его пятьдесят семь лет проступили на лице.
– Честно говоря, Арт, мне было бы куда спокойней, если бы вы сидели в своем Непале. Вы – темная лошадка, Арт.
Верещагин, ничего не отвечая, выключил и зачехлил проектор.
– Как вам вообще удалось стать офицером?
– Вы же знаете, – Артем вздохнул. – Отказ в университете, возможность поступления по армейской квоте, армия, война, повышение, Карасу-Базар…
– Я помню, – перебил полковник. – Вы знаете дело. Умеете работать с людьми. Вы быстро соображаете и хорошо держите себя в руках. Но вы плохой офицер, Арт.
– Как скажете, сэр.
– Вот! – Полковник воздел палец. – Хороший офицер возмутился бы. Он бы спросил: что вас не устраивает? А вы себе на уме. Короче, – он перешел на английский, и отчего-то вновь распрямился, разгладился, как будто незримый стержень снова держал его позвоночник. – Послезавтра вы сбриваете свою поганую чегеваровскую бороденку и появляетесь к утренней поверке. Но сегодя и завтра я не должен видеть вас здесь. Увижу – закатаю на гауптвахту в превентивном порядке, а там можете хоть подавать на меня в суд. Все, dismissed!
Верещагин сунул в карман коробку со слайдами, откозырял и вышел. Уже за дверями его нагнал голос полковника:
– И вашего Сандыбекова это тоже касается!
– Значит, встречаемся завтра у тебя? – Козырев ждал его у выхода.
– Как договорились.
– Чего Старик хотел?
– Пустое.
– Володя! – окликнул Козырева подполковник Ставраки. – Что у тебя в следующую субботу?
– Скачу в Карасу-Базаре для Волынского-Басманова. Африка.
– И как она?
– Упрямая старая коза, сэр. Губы – как подметки. Но прыгает неплохо. Рискните десяткой, если хотите. Для стоящих лошадей Басманов нанимает профессионалов.
– А какие шансы у Глагола?
– Фаворитом идет Джабраил, но Глагол себя хорошо показал во Франции. Просто он молодой еще. Попробуйте, должен же он когда-то победить.
– Спасибо, – подполковник сделал пометку в талоне предварительных ставок и «заметил» Верещагина. – С возвращением, Арт. Зайдите, пожалуйста, к Старику, он очень хотел вас видеть.
– Я уже виделся с ним.
– Вы хоть в бар вечером позовете по случаю возвращения?
– Завтра, ваше благородие.
– Ну, завтра так завтра… Ближе к людям надо быть, Верещагин. Проще, проще. Спуститесь со своих вершин. Люди на земле живут.
– Вас понял, сэр.
– Устарело, Верещагин! Теперь отвечают так: «Служу Советскому Союзу!»
– Я присягал на верность Крыму.
– России, Верещагин, России! А Россия – это СССР.
Арт почувствовал оскомину. В присяге действительно было сказано – «России». Точнее, «свободной России».
– Мое мнение по этому вопросу вам известно, Антон Петрович.
– Оно всем известно, Верещагин. Черт, я еще помню, как меня отымели за ваше телеинтервью. Знаете, за что вас не любят, Арт? За то, что вы всегда хотите казаться самым умным. Вот, у всех мнение такое, а у вас не такое… И ладно бы вы при этом помалкивали… Нет, нужно обязательно выступить. Вся армия шагает не в ногу, а капитан Верещагин – в ногу…
Артем не вспомнил ни словом, как Ставраки три года назад поносил «предателей-интеграционистов». Он просто откозырял и сказал:
– Честь имею, сэр.
– Вот таракан, – процедил Козырев, провожая Артема до ворот. – Не мог не прицепиться.
– Да шут с ним. – От Верещагина подобные придирки уже давно отскакивали, как от стенки.
Шамиль ждал капитана на полковой парковке, где хромом и черным лаком сверкал его «Харламов».
– Отчего загрустил, Шэм? – спросил Верещагин. – Лично я намерен этот вечер провести с большой пользой для себя. Или Катин телефон потерял?
Шэм вяло улыбнулся.
– Ждать тяжело, сэр, – пояснил он. – Скорее бы…
Территорию полка «Харламов» и джип-«хайлендер» покинули одновременно. На первой же развилке Шэм, махнув на прощанье рукой, повернул мотоцикл налево, к виноградникам Изумрудного. «Хайлендер» же поехал в нагорный дистрикт Бахчисарая, где снимал небольшую, «однобедренную» (1 bedroom) квартиру капитан Верещагин.
С порога, едва сбросив туфли, Артем кинулся к телефону. Быстрая фиоритура по кнопкам набора, увертюра длинных гудков…
– Полк морской пехоты, дежурный слушает, – татанский акцент грубого помола.
– Сообщение для капитана Берлиани.
– Джаста момент, сэр. Записую…
– Передал капитан Верещагин. В шесть часов сегодня я жду капитана Берлиани в «Синем якоре». Записали?
– Так точно.
– Повторите.
– Капитан Берлиани мессейдж: сегодня в шесть капитан Вэри-ша-гин ждет в «Синим якорь».
– Большое спасибо, дежурный.
Не кладя трубки, он набрал новый номер.
– Второй полк, дежурная, – семитские обертоны.
– Поручика Уточкину, мэм.
– Кто?
– Капитан Верещагин.
– Минутку.
Дурацкая электронная музыка, сопровождающая переключение аппарата.
– Ее нет на месте, сэр. Она на летном поле. Она перезвонит.
– Не надо. Просто передайте ей, что капитан Верещагин заедет за ней в шесть.
– Сейчас запишу. Welcome back, покорители вершин!
– Большое спасибо, леди.
Что теперь? Теперь – последний звонок… Верещагин набрал номер.
– Простите, – сказал по-английски светлый женский голосочек, щедро сдобренный акцентом – на сей раз немецким, – Господина Остерманна нет дома. Пожалуйста, оставьте свое сообщение.
– Это Верещагин, – сказал он автоответчику. – До четверти шестого я дома, с шести до семи – в «Синем якоре», с восьми до десяти – в «Пьеро», потом до утра – в «Севастополь-Шератон». Жду звонка.
«И что теперь? – Он посмотрел на нераспакованный рюкзак. – Нет, сначала обед. Потом – в банк… Дьявол, обещал же быть дома, ждать звонка… Ладно, в банк – по дороге в Севастополь. Пятнадцать минут форы. Спать хочется, смена часовых поясов, туда-сюда… Не дай бог, господин Остерманн, стукнет вам позвонить в «Шератон». Я, конечно, отвечу, но – как там у Зощенко? – в душе затаю некоторую грубость…»
Он выгрузил из бумажного пакета на стол бекон-нарезку, полдюжины яиц, маленький пресный хлебец, пакет чая и итальянский сырный салат в полуфунтовой упаковке. Почти ровно на один обед. Пансионная, сиротская привычка: не делать ни запасов, ни долгов. Наверное, глупая. На каждый чих не наздравствуешься. Слишком много он попытался запихнуть в эти полгода, и что-то наверняка получится скверно, и, как обычно – самое главное.
Обидно.
Капитан встал у окна, выходившего во внутренний дворик доходного дома. Три часа дня. Чудесный солнечный afternoon, почти летняя жара. Очаровательно расхлябанный мальчишка пересекает двор, пиная ботинком пивную банку. Легкий жестяной звон… Старичок на галерее напротив не одобряет, на что мальчишка плевал: в двенадцать лет все анархисты. Мгновение застывает в памяти, как муха в янтаре… Пронзительное и краткое ощущение вечности разрушено молодецким посвистом чайника…
После обеда Артем вымыл посуду и разобрал рюкзак. Покидая квартиру, вынес мусор. Это даже не привычка. Привычка – все-таки вторая натура, а это первая. Ни долгов, ни запасов. Глупость несусветная, но почему-то его всегда бросало в дрожь при мысли о мусоре, воняющем в пустой квартире… Почему-то думать о своем бренном теле, закатанном в снег, было не так страшно, как воображать какой-нибудь сиротливый пакет скисшего йогурта в углу холодильника. Квинтэссенция безысходности. Что за ересь лезет в голову…
Он запер квартиру, спустился в машину, бросил почту на заднее сиденье. Будет время – посмотрит внимательнее. Не будет времени – и ладно.
Маленький джип-«хайлендер», попетляв бахчисарайскими улочками, выкатился на Севастопольский хайвей и затерялся в потоке машин.
«Питер-турбо» Георгия вписался в парковочное место едва ли не впритирку – Берлиани был лихой ездок.
Артем, полировавший джинсами декоративный чугунный кнехт, поднялся ему навстречу.
– Привет! – Он на секунду задохнулся в мощном объятии, тут же отстранился – не любил тесных телесных контактов.
– Ох, я боялся, что ты не успеешь! – Князь отступил на шаг назад, оглядывая друга. – Зачем ты ехал вообще?
– А как я мог не поехать? Проел плешь всему Главштабу, а потом отказался? Да Адамс меня с ботинками сожрал бы. Мы как, будем обсуждать все это на свежем воздухе или пойдем в клуб?
Верещагин не любил офицерские клубы и крайне редко посещал их. Но по принципу прятания листьев в лесу он счел офицерский клуб идеальным местом для дружеской встречи двух офицеров. Их диалог растворился в репликах понтеров и банкометов, соударениях биллиардных шаров, тихих блюзовых аккордах, англо-французской болтовне, перемежаемой беззлобным русским матом, и прочих звуках симфонии «Доблестное белое офицерство на отдыхе».
– Ты виделся с нашими?
– Только что.
– А наш общий знакомый тебе звонил?
– Еще нет. Может, он раздумал?
– Все может быть. Сколько у нас человек?
– Ты, я, Козырев, Шэм, Томилин, Даничев, Хикс, Миллер и Сидорук. Новак останется в батальоне.
– О чем с тобой говорил Старик? – спросил Георгий.
– Уже доложили?
– Хикс беспокоится.
– Ерунда.
– Он может нам испортить музыку?
– Вряд ли.
Георгий вздохнул.
– Арт, ты и в самом деле не сомневаешься ни в чем? Вот так железно во всем уверен?
– А ви думали, рэволюция – это вам лобио кушать?
– А в ухо? – грозно спросил Князь.
Засмеялись.
– Что пить будешь?
– Да ничего, пожалуй.
– Слушай, не позорь горно-егерскую бригаду.
– Я пил. Сегодня утром. В Дубаи.
– Ты утром пил. А уже вечер…
– Я пять часовых поясов пересек. Ни утра, ни вечера уже не разбираю.
– Господин Верещагин! – крикнул бармен.
– Здесь! – Артем прошел к стойке и взял у бармена трубку.
– Это Остерманн, – сказала трубка без малейших признаков акцента. – Я волновался за вас, капитан. Как там Лхоцзе?
– Еще не упала.
– Очень рад. Ну, сколько человек участвует в экспедиции? Добавьте, разумеется, офицера связи – оборудование рассчитано на всех.
– Десять.
– Замечательно. Кстати, ваши вещи так и лежат в камере хранения на автостанции в Бахчи. Вы еще помните номер ячейки?
– Нет, откуда?
– Номер 415, код – Криспин.
– Запомню. Спасибо, господин Остерманн.
– До завтра, – ответила трубка.
Князь ждал в некотором напряжении.
– Наш общий знакомый? – спросил он.
– Да, беспокоился о наших шмотках, что на автостанции в Бахчи. Ячейка номер 415, код – «Криспин».
– Ячейка 415, «Криспин». Bugger all, чувствую себя последним идиотом. Во что мы все ввязываемся?
– Ничего, уже недолго осталось. Жизнь коротка, потерпи.
– Переночуешь у меня?
– Нет, Гия, сегодня я ночую в «Шератоне».
– У тебя дядя-миллионер в Америке умер? – спросил потрясенный Берлиани.
– I’m the man that broke the bank in Monte Carlo! – пропел Артем и добавил: – Я еще и ужинаю в «Пьеро».
– Мальчик мой, женщины, вино и деньги погубят вашу душу. Твоя царица, да? – Князь улыбнулся, показав чуть ли не все тридцать два превосходных зуба.
– Моя царица.
Они расплатились и вышли на набережную. Бриз ворочал трехэтажные облака.
– Ну что, до завтра? – спросил Георгий. Берлиани оттянул пальцем воротничок. – Чимборазо и Котопакси…
– Керос и Наварон, Гия.
Они засмеялись, и вечер улыбнулся им улыбкой их юности.
* * *
Когда любопытная Рахиль спросила, что я нашла в своем капитане, я отшутилась, что Арт может подтягиваться на языке.
Он и в самом деле совершенно неброско выглядит и предпочитает держаться в тени. И даже в тот день явился в сером джемпере и припарковался чуть не в полукилометре от ворот базы. Так что после всех приветствий (тоже весьма сдержанных, мы оба не любим целоваться на людях), я не удержалась от небольшого ехидства.
– Ну, что у нас сегодня? Ужин во французском ресторане и ночь в мотеле? Ужин в китайском ресторане и ночь на яхте Князя? Ужин в турецком ресторане и ночь в твоей квартире?
– Ужин, для начала, в «Пьеро». А где ночь – увидишь.
Замечательно. В самый шикарный кафешантан Севастополя места нужно бронировать за месяц. Значит, он так и сделал. И теперь везет меня туда отнюдь не в вечернем платье. А предупредить – никак?
– После ужина в «Пьеро» ночь можно провести только на заднем сиденье твоего «хайлендера». Тебе не кажется, что мы немножко не в том возрасте, чтоб тискаться на заднем сиденье автомобиля?
– С тобой я готов тискаться где угодно.
– Не сомневаюсь. И все-таки, где ты взял деньги на «Пьеро»?
– В тумбочке.
– ???
– Это советский анекдот. «Где ты берешь деньги? – В тумбочке. – А кто их туда кладет? – Моя жена. – А кто ей дает деньги? – Я. – А где ты берешь деньги? – В тумбочке».
Он такой специалист по всему советскому, что ему надо было бы служить в Осведомительном агентстве. Советские книги, фильмы, кассеты советских шансонье – этим забита его квартира в Бахчи. Он постоянно таскал меня на концерты советских певцов, поэтов и стенд-ап комиков, я половины не понимала в их песнях и шутках, а он всегда готов был терпеливо разъяснять, и то, что он мне разъяснял, выходило порой так тошнотворно, что я предпочла бы не понимать и дальше.
И при этом он ненавидел СССР, потому что там не то погиб, не то пропал без вести его отец. Конечно, Верещагин-старший мог просто смыться на родину, оставив крымскую жену соломенной вдовой, но Арт предпочитал думать, что его отец – жертва политических репрессий, и, судя по всему, шансы на это были немалые. Многих советских солдат прибило к нашим берегам, когда Манштейн утюжил танками Украину. Почти всех вернувшихся на родину бросили в лагеря.
Словом, история вышла классическая: ты вглядываешься в бездну, бездна вглядывается в тебя, и вот уже человек одержим предметом своей ненависти, и сама ненависть перерастает в какую-то яростную нежность. От этого мне порой делалось не по себе.
Но анекдот и вправду смешной, во всяком случае, понятный. Я даже посмеялась:
– Ну, а все-таки?
– Я снял все со своего счета.
О-ля-ля! Концы срослись.
Со стороны зимняя депрессия Арта выглядела как режим педантизма и перфекционизма на максимум, армейское начальство было даже довольно. На самом же деле Арт решил, что пора приводить в порядок свои дела, и, возможно, даже был в этом прав. К сожалению, одним из приводимых в порядок дел была я – то есть наша с ним связь, которая не вписывалась в церковные каноны. Лично меня все устраивало, а в церковные каноны я вписываться не собиралась, он же без конца затевал разговоры о браке, я эти разговоры пресекала, мы ссорились, мирились и мотали друг другу нервы, пока начальство не послало его в Гималаи на разведку Южного склона Лхоцзе. Нравилась начальству мысль, что русские первыми покорят эту непроходимую стену, знай наших. И будущая оккупация начальство не смущала – наоборот, полковник Адамс, большой фанат альпинизма, надеялся на совместную экспедицию с советскими.
А я теперь даже не знала, собирается ли Арт меня бортануть или в очередной раз будет приставать с предложением.
Но «Пьеро» все объяснило. Там одно мороженое стоит как полновесный обед в «Грине», туда не поведешь женщину, чтобы ее бортануть, разве что ты решил обеспечить ей незабываемый вечер как утешительный приз. Но Арт не пошляк, он бы никогда так не сделал.
Как оказалось, он и в «Пьеро»-то меня повел лишь потому, что сегодня там выступала Саша Метелица с программой на стихи Давида Самойлова.
– Как ты провела отпуск?
– Неплохо. Мон Сен-Мишель, кальвадос и Броселианд. А как ты съездил?
– Тоже неплохо. There Beren came from mountains cold… – прошептал он. – And lost he wandered under leaves, and where the elven river rolled he walked alone and sorrowing. He peered between the hemlock leaves and saw in wonder flowers of gold upon her mantle and her sleeves and her hair like shadow following…