— Да вы покажите мне этого третьего хотя бы издали, я же его сразу узнаю, — горячился Степовой.
Спустя час ему показали фото, и он твердо произнес:
— Этот.
— Он был активным участником сделки? — спросил Куржиямский. — Может, те двое только воспользовались его кабинетом?
— У меня впечатление, что он-то и есть главный… Во всяком случае, наряд-распоряжение я получил из его рук.
…В кабинете Любовцева собрались Куржиямский, Зарапин и секретарь Лидочка, у подполковника (он получил это звание накануне) был такой порядок — оперативные совещания обязательно фиксировались в подробном протоколе, который искусно вела Лидочка. «Чтоб меньше говорили глупостей», — объяснял он совершенно серьезно. Да и впрямь, два раза подумаешь, прежде чем скажешь, когда видишь Лидочку с занесенным над бумагой «шариком»…
Куржиямский сделал краткое сообщение о ходе дела.
— Что предлагаете дальше? — сразу спросил Любовцев, у него была эта манера: когда начинал влезать в операцию, он делал это стремительно, остро и очень не любил в это время лишней болтовни.
— А что, если Степовой пойдет к Семеняку и спросит у него, нельзя ли повторить ту операцию, он, мол, опять горит с запчастями, — предложил Зарапин.
— Провокациями не занимаемся, — отрезал Любовцев и повернулся к Куржиямскому: — Где все-таки базируются те двое: Гонтарь и как его…
— Сандалов, — подсказал Куржиямский. — Как где? В Москве, очевидно. И тот и другой сами говорили это Степовому.
— Установили, где они прописаны?
— Нет.
Любовцев сердито посмотрел на секретаршу, в это время прекратившую запись.
— Пишите, пожалуйста, все — они адреса проспали… Значит, сегодня же установить их московские адреса. Сегодня же! Нужны не только их адреса, но и хотя бы краткие данные о них самих — участковые инспектора знают все.
И тут Любовцев снова всем дал урок службы. Бросив на стол карандаш, он оглядел по очереди всех своих сотрудников, при этом в глазах у него сам бес прыгал.
— Ну, господа сыщики, имею к вам вопрос: из тех людей, что теперь возникли перед нами, ничья фамилия вас особо не царапает? А? Ну, капитан Куржиямский, как ваша оперативная память?
Куржиямский повторил про себя все за последнее время всплывшие фамилии и только пожал плечами.
— А какой голубоглазый красавчик пытался у нас работать? Он еще ездил на синеньком «жигуленочке»? А?
— Семеняк! — в один голос выкрикнули Куржиямский и Зарапин.
— Смотри, кой-какая память еще есть, только надо ее раскачивать, как дизель на морозе… — Любовцев снова оглядел всех по очереди, улыбнулся: — Я сам только минуту назад допер. И то, что этот самый Семеняк, не сомневаюсь, он же мне сам говорил, что идет в автомобильное министерство. Недалеко от нас ушел, всего за два квартала. Если я скажу вам, что я тогда еще разгадал жульническую душу Семеняка, вы, конечно, будете смеяться, но вы же не знали, как он перекрасил своего «жигуленка» на третьей автобазе, расплатившись одним ласковым взором своих голубых глаз. А мне потом с этой автобазы звонили… Помните, у него вот такие большие голубые глаза? Да… Жулье толпится на узкой дорожке, — сверкнув веселыми глазами, Любовцев встал: — Идите работайте! Мух не ловите!
Куржиямский с Зарапиным пришли в свой кабинет. Постояли друг перед другом. Куржиямский сказал:
— Все-таки наш Любовцев голова. Что скажешь?
— Подполковника зря не дали бы, — согласился Зарапин.
К вечеру на столе у Любовцева лежали адреса Гонтаря и Сандалова и краткие справки о них, из которых важным было только то, что оба они были холостяками и что последнее время в Москве не проживают, находятся в длительных командировках и приезжают домой только на день, на два… Тут же лежало уголовное дело Жоры Томака, добытое Куржиямским из архива суда, а в него он вложил письмо ему из лагеря главного обвиняемого по этому же делу — Ивана Нестеренко.
Когда Куржиямский и Зарапин вечером попозже зашли в кабинет подполковника, он встретил их вполне дружелюбно.
— Вижу, что поработали, — сказал он и сразу спросил уже с ехидством: — Но почему не вижу справки, судился ли Сандалов?
— Дело Жоры Томака я сам вел и потому знал, где его искать, — ответил Куржиямский. — По Сандалову сделан запрос, обещали дать ответ завтра или послезавтра.
— Старайтесь обходиться без «или», — пробурчал Любовцев. — Лучше сказать: обещали послезавтра. Но вот что: я обзвонил всех своих коллег по столице, и начальник ОБХСС Ленинградского района уверяет меня, что Сандалов проходил у него по делу какого-то жилищного кооператива, который весь состоял из одних взяточников, а взятки брал Сандалов. Так найти вам будет легче, товарищ капитан.
— Я бы не откладывая пригласил Семеняка на первый разговор, — предложил Зарапин.
— Нет, — резко мотнул головой Любовцев. — Сначала надо найти в делах министерства копию той бумаги за подписью замминистра, которую он готовил. Тогда можно будет поставить перед ним вопрос напрямую — что это такое — и объяснить ему соответствующую статью Уголовного кодекса.
Глава двадцать девятая
Семеняк по-прежнему оставлял свои «Жигули» на улице Жданова напротив Архитектурного института и оттуда шел на работу. Тротуары заполняла толпа спешащих — служилый люд, как всегда, еле-еле поспевал к месту своей работы. Поток нес с собой и Семеняка, и это его раздражало, он как бы лишался в эти минуты самостоятельности, своего «я». На Кузнецком мосту он, чтобы вырваться из толпы, шагнул к двери «Гастронома» и стал там — был яркий зимний день, синий в тени снежный вал у тротуара казался берегом, вдоль которого текла черная людская река, и теперь она не тащила его. И вдруг напротив, возле входа в бюро пропусков КГБ, он увидел председателя колхоза Степового. Он даже дыхание остановил — чего это он тут? И поскорей нырнул в людской поток, теперь он в нем спасался…
Семеняк, конечно, не забывал Степового, и всякий раз память воскрешала его злые презрительные глаза, когда он, сунув им деньги, уходил и швырнул им: «Шустрые ребятки, далеко пойдете…» Еще чаще он стал его вспоминать, когда сообразил, что его непосредственный начальник Горяев занимается тем же промыслом, каким ему довелось однажды заняться вместе с Гонтарем и Сандаловым. И он уже задумывался, как ему поступить — то ли выдвинуться на костях разоблаченного шефа, то ли самому подключиться к его денежному делу?
Но сейчас ему стало страшно — и за давнее свое, и за более позднее, к чему он даже не имел прямого отношения. И он решил не медля, насколько возможно, обезопасить себя.
После работы он заперся в своем кабинете и по памяти, по заметкам на календаре восстановил все случаи, когда он или сам послушно, по указанию Горяева, готовил незаконные бумаги, или просто обнаруживал их, изготовленные другими, но молчал. Все это он выписал на двух страничках в своем блокноте. И все время держал в уме, что может всплыть и его проделка со Степовым. Наверняка всплывет! Может, Степовой специально для этого в Москве? У него спросят — кто его сообщники? А он-то о них толком ничего не знает. Сандалова он вообще в глаза не видел. С Гонтарем встречался не раз, а что он о нем знает? Всего ничего… — Последний раз он виделся с ним в начале зимы. Тот пригласил его в «Арагви» и за вкусным обедом рассказал, что работает теперь в Донбассе. Засмеялся своим лягушиным ртом: «Не боись, я там не уголь рубаю, на природе пасусь, дышу полной грудью степным воздухом…» А под конец обеда вдруг попросил достать ему министерских бланков, пообещав заплатить по десятке за штуку.
— Сидеть вместе с тобой в тюрьме мне не улыбается, — категорически отказался Семеняк.
На том они и разошлись в разные стороны.
«А может, это как раз и хорошо, что я их толком не знаю?» — подумал Семеняк. Так или иначе, от принятого решения он не откажется.
На другой день в час обеденного перерыва Семеняк отправился в Прокуратуру РСФСР, которая была, кстати, поблизости…
Капитан Куржиямский вместе с Зарапиным в этот час обедали в столовой, находившейся напротив их райотдела. Здесь питались многие их сослуживцы. Столовой заведовал пожилой дядька, инвалид войны — у него не было одной руки. Он сам шутил, что начальство, зная, какое опасное соседство у столовой, специально подобрало сюда его с одной рукой, чтобы поменьше все-таки хапал. Столовую эту любили не только служилый народ из учреждений поблизости, но и окрестные жители. Почему-то здесь никогда не бывало толкотни, не забредали сюда пьяницы со своей подстольной водкой, было чисто и по-домашнему уютно, а главное — кормили вкусно и сытно при весьма скромной цене. Однажды Куржиямский спросил у заведующего, как ему удается все это, и тот вполне серьезно ответил:
— Для этого я всегда только честно выполняю свои обязанности и не позволяю шалостей другим.
Ответ этот Куржиямский вовсе не принял как шутку, знал — это была чистая правда.
Сегодня Куржиямский и Зарапин обедали несколько раньше, чем обычно, в столовой было пустовато, и заведующий подсел за их столик:
— Как рассольник?
— Очень вкусно… Аромат какой-то особый.
Заведующий рассмеялся:
— Этот аромат мог стоить мне неприятностей, если бы я, попросив повара купить на рынке разной зелени, не дал ему на это свои два рубля. А за счет столовой такую покупку сделать нельзя, и, по-моему, это безобразие. Почему так? Где воруют тысячами, мы часто хлопаем ушами, поскольку все бумажки на месте и красиво подшиты, а где нужна копейка, чтобы людям сделать приятное, становимся на дыбы — нет, и никаких гвоздей.
Куржиямский и Зарапин промолчали — заведующий был прав, но ругать вместе с ним установленный порядок им не хотелось, они только, уходя, крепко пожали его единственную руку. И как раз в этот момент откуда-то из глубины столовой послышался женский голос:
— Товарища Куржиямского просят к телефону.
Звонил Любовцев, и голос его добра не сулил:
— Приятного аппетита. Семеняк сейчас находится в Прокуратуре Российской Федерации. Немедленно — туда. Он ждет приема на втором этаже, комната двадцать девять. Проскуряков. Все. И это вы должны были мне докладывать, а не наоборот… — Трубка положена, Куржиямскому показалось, что положена с грохотом.
Спустя пятнадцать минут Куржиямский на втором этаже Прокуратуры РСФСР прошел мимо сидящего в коридоре Семеняка.
В двадцать девятой комнате его ждал младший советник юстиции Проскуряков — худенький, моложавый, совсем юноша.
— Я боялся, что он удерет, — сказал Проскуряков. — Два раза дверь открывал, у меня, говорит, на работе перерыв кончился. Здесь его примете или добыть вам комнату?
— Давайте здесь, а потом по ходу дела будет видно.
Семеняк старался держаться спокойно и с достоинством, прежде всего выяснил, дадут ли ему справку, что он задержался в прокуратуре. Куржиямский разрешил ему сослаться, если потребуется, на него и дал свой номер телефона.
И только сейчас Семеняк припомнил Куржиямского — лицо его мгновенно залила краснота, и он сделал такое движение, будто собрался уйти, но пересилил себя и сказал тихо:
— Привет старшему лейтенанту… — И выдавил улыбку.
— Уже капитану, если можно, — ответно улыбнулся Куржиямский.
— Вон как встретились…
— А как? Я-то еще не знаю, что вас сюда привело?
— Что? — Семеняк посмотрел Куржиямскому в глаза. — Привела меня сюда или честность, или излишняя подозрительность… — Было заметно, что эта фраза приготовлена заранее. Семеняк вынул из кармана блокнот. — Вот здесь у меня записаны случаи, когда через делопроизводство нашего министерства проходили, по-моему, противозаконные бумаги.
— Можете объяснить на примере?
— Пожалуйста. — Семеняк пробежал взглядом по своим записям и остановился где-то внизу страницы… — Вот… Отношение за подписью первого заместителя начальника главка товарища Сараева, направлено на Гурьевский автозавод, в нем речь идет об отправке в Донбасс для спецавтобазы пяти автодвигателей из создавшихся на заводе излишков. Здесь все не так, как надо, — пояснил Семеняк. — Излишки должны быть переданы в распоряжение Госснаба, и только он может их распределять. Но и Госснаб не может распределять напрямую, он должен это делать через соответствующие учреждения, например, через «Сельхозтехнику». И вот…
— Вы думаете, что подобные нарушения порядка производились за плату? — перебил его Куржиямский.
— Чего не знаю, того не знаю, — ответил Семеняк.
— Скорей всего, все-таки за плату, — резко сказал Куржиямский. — Ну, скажите, почему вы с Гонтарем и Сандаловым за такое нарушение взяли хорошие деньги, а кто-то будет делать то же самое бесплатно?
Расчет Куржиямского, не лишенный, конечно, риска, оказался правильным — Семеняка точно кирпичом по голове ударили, он весь согнулся, вдавил в плечи голову, лицо у него стало мелово-белым, а потом пошло красными пятнами. Он беззвучно шевелил губами…
— Значит, за эту, приведенную вами бумажку получил, наверно, Сараев? — как ни в чем не бывало поинтересовался Куржиямский.
Рано утром во Внуково поехали Куржиямский и Зарапин. Машина своя, райотдельская, свой водитель Сеня Клебанов, у него есть обязанности и в операции задержания. Договорились так: поскольку Куржиямский Гонтаря знает, он будет встречать его у самолета. Оттуда он с ним пойдет не вместе с другими пассажирами, а к углу здания аэропорта, где будет стоять машина с Сеней. Зарапин операцию страхует — мало ли как поведет себя Гонтарь? Или Куржиямский вдруг не углядит Гонтаря в толпе и пропустит, а Гонтарь попытается убежать. Словом, мало ли что, и на любой такой случай поблизости и будет Зарапин, а в резерве — Сеня.
Спустя полчаса они уже сидели в кафе аэровокзала, не спеша попивали горячий кофе и наблюдали обычную аэродромную суету, в которую то и дело врезался вещий радиоголос, объявлявший прилеты и отлеты. До прибытия самолета из Донецка оставалось меньше часа. Зал аэропорта гудел то сильнее, то потише, людские приливы и отливы чередовались все чаще, ими словно управлял вещий радиоголос.
Наконец объявили о посадке самолета из Донецка.
— Счастливо, ребята, — Зарапин сорвался с места и исчез в бурлящей толпе.
Глава тридцатая
Гонтарь ничего в багаж не сдавал, при себе у него в самолете были портфель «дипломат» и спортивная сумка «адидас», и сейчас, угадывая с небольшой высоты Подмосковье, он уже держал свои вещи на коленях, готовый первым покинуть самолет.
На этот раз он летел в Москву что-то с неохотой — предчувствие, что ли? Да нет, просто устал, ему идет как-никак пятый десяток, а спокойной жизни все нет и нет. Черт побери, за всю жизнь мало было приятного! А такого, когда мороз по спине, — хватало. Взять хотя бы тот суд за изнасилование. Мартын — его друг — получил стенку. Не забыть, как уводили его из суда, приговоренного к расстрелу, — до сих пор дрожь пронимает. А его спасло только то, что был пьян как свинья, до тахты не добрался, двинуться с места не мог. Потом четыре года в колонии ему не раз снилось, как расстреливают Мартына возле щербленной пулями кирпичной стены… Да…
Или то «золотое» дело, в которое его втянул Ростовцев, — ничего себе золотое, если от него пришлось прятаться в тюрьме. Слава богу, ненадолго. А знаете ли вы, друзья любезные, что такое хотя бы один год в колонии? То-то же…
А последнее время там, в Донбассе, возле Залесского, стало Гонтарю пронзительно скучно — друзей не заводи… не пей водку… на баб не кидайся. Тоска. День за днем в разъездах — ищи клиентов. Думаете, это просто и не опасно? Раньше он никогда не занимался подкопами под закон в открытую; бывало, он роет, а никто не ведает, чего он там роет, тут же он, что называется, на самом переднем крае, более того — он тут разведчик, первый и открыто должен идти на сближение с жертвой, а та, конечно, с первых же слов знает, кто перед ней, и если не волокет тебя тут же в милицию, то только потому, что жертва эта свое дело так любит, что готова ради него идти на темные сделки, но не очень это надежный заслон… Не может Гонтарь забыть, как в Николаевской области он пришел к директору спецавтобазы, зная, что тому позарез нужны двигатели ГАЗ-51 и ЗИЛ-375/я, и с места в карьер предложил ему эти двигатели от Донецкой «Сельхозтехники». Директор прямо зашелся от радости — вот, говорит, дожили-таки до времечка, когда государство послало по стране коробейников с техникой! Кончился, говорит, еще один дефицит! Гонтарь еле дождался паузы, чтобы сообщить директору неприятную деталь, что за эти двигатели нужно сверх их цены платить по сто рублей за штуку. Директор аж посинел от ярости, стал хвататься за телефон: да я тебя, спекулянт несчастный, отправлю сейчас… Гонтарь не стал выяснять, куда он собирался его отправить, и смылся более чем быстрым шагом… После этого он Николаев стороной объезжал. Нет, нет, не так это легко искать клиентов. Единственно, что хорошо, — связь у него с клиентами краткая. Выяснить только, согласен он платить левую доплату, и все дело — желаю вам успехов и счастья в личной жизни. Остальное делал уже сам Залесский, он и деньги получал. И Гонтарю выдавал, что ему полагалось. Ничего получалось, терпеть можно…