Главным обвиняемым на этом процессе был начальник крупного строительного управления Бутурлин. Даже по протокольной записи было видно, что человек он умный и хитрый, а жулик ловкий. Куржиямский профессионально видел недоработки следствия, которые суд исправить не смог. Дело было не только крупное, но крайне запутанное, а Бутурлин, давая показания суду, запутал его еще больше.
Имя Ростовцева упоминалось несколько раз, Залесского — дважды. В деле их связь с главным подсудимым не выглядела преступной, Бутурлин только ссылался на них в связи со сдачей различных объектов, когда ему выгодно было снять с себя ответственность за недоделки. Но Куржиямский сразу понял, в какие преступные сделки с ними мог вступить Бутурлин. Суд до этого не добрался.
Работники местной прокуратуры согласились с соображениями Куржиямского и решили поступить так — для нового следствия запросить Бутурлина из места заключения, а Ростовцева и Залесского, после завершения следствия по взяткам в Москве, этапировать в Ростов.
На другой день Куржиямский вылетел в Москву, а там — с аэродрома прямо в союзную прокуратуру.
Выслушав его сообщение, Раилев с принятым в Ростове решением согласился и тут же сообщил Куржиямскому новость — Гонтарь на одном из допросов сообщил про какое-то грузинское дело с золотом, его втягивал в него Ростовцев, но он отказался — такой он, оказывается, хороший… Запросили Тбилиси — не проходили ли у них по какому-нибудь делу Ростовцев и Гонтарь? Вместо ответа оттуда уже на другой день прилетел работник грузинской прокуратуры — оказывается, у них Ростовцев на подозрении по крупному делу о попытке перепродажи золота, контрабандно доставленного в нашу страну, но следствие у них давно уперлось в стенку… Вот тебе, бабушка, и Юрьев день — надо распутывать и это. Хорошо еще, что примчался этот парень из Грузии — пусть он тем золотом и занимается…
Глава тридцать третья
Дело быстро разрасталось, его папки в шкафу Раилева занимали уже целую полку. По вечерам все собирались в тесном его кабинете, обсуждали итог дня. Любовцев был прав — работа в союзной прокуратуре стала для Куржиямского хорошей практической школой. До этого он только слышал о следователе по особо важным делам, теперь он общался с ним каждый день. Во всяком деле бывают специалисты высокой квалификации, на работе которых учатся другие. Раилев был таким специалистом следственной работы. Куржиямский видел его в деле и постоянно ощущал его острый аналитический ум, эрудицию и громадный опыт. Для него, казалось, не было неведомой сферы жизни, а психология преступника никогда не вставала перед ним трудной загадкой. Меж тем ничего особенного или эффектного в его работе и по этому делу не происходило, но оно на глазах выстраивалось, приобретало четкую, если можно так сказать, конструкцию.
Все участники преступной группы установлены. Главарем ее и вдохновителем следует считать Кичигина, он преступник по своей психологии и негодяй в нравственном отношении. «Понимаете? — размышлял вслух Раилев. — Не каждый преступник непременно негодяй. А Кичигин отъявленный негодяй. Чего стоит одно то, как он обрабатывал Сараева… Остальные, конечно, тоже не ангелы, но этот — не-го-дяй».
Затем по схеме с примерно равной долей вины стоят Сараев, Ростовцев и Горяев. Но тут Раилев выделял Сараева, ибо он занимал самый высокий служебный пост. Однако Кичигин и даже Горяев совсем с ним не считались, последнее время даже подделывали его подпись на бумагах. Сараев должен это знать, чтобы яснее и больнее увидеть свое нравственное падение.
Следом в схеме Раилева занимают свои места Залесский, Лукьянчик, Гонтарь и Сандалов. Особое внимание Раилев уделял Залесскому. Он заметил более чем скромные строки в его автобиографии об участии в Великой Отечественной войне. Собственно, там относительно ясно было сказано только о его непродолжительной работе в качестве переводчика в подмосковном лагере для немецких военнопленных. Раилев запросил Московский горвоенкомат, поскольку Залесский уволился с этой службы в Москве и должен был встать на военный учет. Пришел ответ: в одном из столичных райвоенкоматов Залесский в 1947 году был взят на учет по специальности военного переводчика, больше никаких данных не имеется. Запросили Ленинградский горвоенкомат, ведь там после института была его первая служба. Пришел ответ, что Залесский в 1940 году стал на военный учет при зачислении на штатную работу в управлении железной дороги. И — все.
Держа в руках эти два ответа, Раилев сказал:
— Между двумя этими справками — я уверен — скрыто нечто очень важное в судьбе этого типа, кто будет его допрашивать, жмите сюда, не ошибетесь…
Занялся однажды Раилев и эпизодом с грузинским золотом, о котором все-таки дал показания Гонтарь, назвав при этом и фамилию Ростовцева; увидев, что влип прочно, он начинал разматываться…
На очередном итоговом разговоре Раилев спросил у следователя из Грузии:
— Что у вас там?
— Ничего обнадеживающего, — ответил тот.
— То золото кто-нибудь реально видел?
— Мы знаем только, что оно было направлено в Москву к Ростовцеву.
— Что есть еще?
— Мы нашли чемодан, который побывал у Ростовцева и вернулся в Тбилиси. В нем оказались книги.
Раилев задумался:
— Если допустить, что золото подменил книгами Ростовцев, ваши давно должны были его зарезать. — И вдруг оживился: — Знаете что? Обычно этот товар попадал в Азербайджан, но этот маршрут провалился. И ваши золотых дел мастера при помощи чемодана с книгами проверяли новый маршрут, новую цепочку. И обожглись, попав под наблюдение угрозыска. Вот и все…
Версия Раилева впоследствии подтвердилась.
Сейчас главной задачей было раскрыть все преступные сделки преступников и по каждой собрать улики. Дававших взятки было много. Надо было допросить несколько сот человек, живущих в самых разных районах страны. И хотя все участники преступной группы были установлены, нужно было провести кропотливую работу по собиранию улик на каждого, прежде чем все они будут арестованы.
Всем работы хватало, и конца ей не было видно. Нужно было получить и зафиксировать показания по каждой взятке, допросить и того, кто взятку брал, и того, кто ту взятку давал, провести очные ставки. А это значит, что каждого взяткодателя надо было вызвать в Москву, устроить его с жильем, причем всех сразу не вызовешь, а растягивать их приезды во времени нельзя — следствие должно быть закончено в назначенный срок. Между тем каждый взяткодатель, пока свидетель, — это человек со всеми его сложностями, со своим характером, нравственными убеждениями и со своими хитростями. Но каким бы он ни предстал перед следователем, как бы ни мучил его своей изворотливостью во лжи, из него необходимо подготовить добросовестного участника будущего судебного процесса. А ведь при этом каждый знал, что скамьи подсудимых заслуживает и он.
Перед столом Куржиямского сидел свидетель Кастерин, вызванный с юга страны, где он работал на большой спецавтобазе, числился там заместителем главного инженера, а по делам, которыми занимался, фактически замещал директора. Было ему лет сорок пять. Мужчина сильный, плечи широченные, массивные, только ростом не вышел: как встанет из-за стола, фигура у него — треугольник, острым углом вниз. Характера — на четверых. Второй день бьется с ним Куржиямский — ни с места, а он один из самых крупных взяткодателей, от него шайка Кичигина получила в общей сложности более пяти тысяч рублей. Кастерин твердил: «Никаких взяток не давал, все мне было отпущено по закону».
Он говорил твердо, металлическим голосом, но из-под большого выпуклого лба как бы сплющенные серые глаза тревожно ощупывали Куржиямского…
Все же маленький шажок вперед сделан — впервые свидетель признал возможность незаконных сделок, но, конечно, не с ним, а если и с ним, то беззаконность была ему неизвестна. Куржиямский отыскал на столе нужную бумажку, положил ее перед собой, прикрыл рукой — спросил:
— Скажите, какое недоразумение случилось между вами и Кичигиным летом прошлого года?
Кастерин сощурился, весь лоб в маленьких складочках — так он напрягается, будто хочет вспомнить, но увы:
— Нет, ничего такого у меня с ним не было.
— Вспомните получше… лето, а точнее — май месяц…
Кастерин опять сморщил лоб, не ответил. Куржиямский ждал, отметив про себя, что сейчас Кастерин впервые не возражал против упоминания фамилии Кичигина, до этого он все время называл не фамилии, а только должности и названия главка или отдела и требовал, чтобы так это было отражено и в протоколе. Хитрость не ахти какая — он хотел этим подчеркнуть, что у него не было никаких личных отношений с работниками министерства и лично он их никого не знал.
— Нет, ничего вспомнить не могу… — тяжело вздохнул Кастерин.
Куржиямский протянул ему приготовленный листок:
— Это ваш почерк?
Кастерин потянулся глазами за тотчас убранной бумагой, хотел не только почерк узнать, но и смысл уловить.
— Вроде мой… — ответил он и, помолчав, добавил: — А может, и чей еще, похожий…
Будто не слыша его последних слов, Куржиямский сказал:
— Это вы пишете Кичигину, и тут есть такое место… вот: «То, что случилось, меня касаться не должно, это там ваши дела, что же касается меня, то или вы делаете для меня то, что причитается, или мы будем ссориться всерьез…» Не скажете, о чем это вы тут так сердито пишете?
Кастерин круто повел головой:
— У меня большое сомнение, что это пишу я, ибо не помню и повода, чтоб писать такое…
— Хорошо, я вам помогу, напомню. — Куржиямский отыскал на столе еще какую-то бумагу. — Дело было так: вы договорились в Донецке с Залесским, что он обеспечит вашу автобазу пятнадцатью новыми двигателями ГАЗ-51, за это вы тогда дали ему взятку в размере одна тысяча пятьсот рублей, по уже известной вам в то время таксе взяточников — сотня за двигатель. Но затем этот номер не прошел: на Луговском заводе автопогрузчиков двигатели вам не дали, оказалось, что никакого излишка у них нет. Вы — к Залесскому: как же так? Время-то не терпит! А он посоветовал вам написать в Москву Кичигину, но по его домашнему адресу, и дал вам этот адрес. Вы написали, а Кичигин молчит. Тогда вы ему телеграммку уже в министерство. А он молчит. Тогда вы поехали в Москву, а он вас не принимает, через секретаря ответил — очень занят. Тогда вы взяли у секретаря листик бумаги — вот этот — и написали на нем записку, секретарь дала вам и конверт — вот этот — видите? Он фирменный. И тут же секретарь вашу записку отнесла в кабине… Осерчали вы не без основания — ну как же, что это еще за номера? Получил полторы тысячи, и привет, никаких двигателей? Вы предупредили секретаря, что будете ждать ответа сейчас же. И вскоре из кабинета в приемную вышел Кичигин. Вы прошли в коридор, и он спросил у вас: «Устроят ли вас двигатели ЗИЛ-350/я?» Вы даже обрадовались — эти движки вам были нужны еще больше и их еще труднее было достать. Кичигин сказал вам: «Получите пять штук». Вы пожали ему руку и поблагодарили. Так все было? Что молчите? И не думайте, пожалуйста, что я волшебник, который невидимкой стоял у вас за спиной. И не надеетесь ли, что вы только свидетель? Напрасно, Кастерин. Может быть, что после очных ставок я предъявлю вам обвинение, в том числе и за дачу ложных показаний.
Теперь Кастерин молчит по-другому — низко склонил голову, не смотрит на следователя, руки крепко сцеплены и сдавлены коленями.
— Ну, Кастерин, отвечайте, правильно я нарисовал вам картину с этой вашей запиской? — легко спрашивает Куржиямский, но только он знает, каких трудов ему стоило выстроить сюжет по этой записке.
— В самом существе правильно, — негромко отвечает Кастерин. — Но никакой взятки не было, просто ими было обещано и обещание свое они не выполнили, а я не люблю, когда зря болтают… вот и написал ему…
.— А почему это Кичигин с Залесским вдруг обещают вам двигатели, принадлежащие заводу? Во имя чего они идут на такое грубое нарушение существующего государственного порядка?
Кастерин качнулся на стуле точно от приступа боли и сказал тихо, с отчаянием:
— У вас тут и допустить не могут, что между людьми могут быть просто хорошие отношения.
— Настолько хорошие, — подхватил Куржиямский, — что Кичигин не твердо помнит ваше имя и отчество? Кстати, а как имя и отчество его?
Кастерин молчал, рассерженно смотрел в сторону.
— Ах да, я же забыл, что вы никого по именам не знали, только по названиям отделов и главков! А про хорошие отношения вы просто пошутили… — На языке Куржиямского такой допрос назывался расшатывать у подследственного «гнилой зуб»…
В комнату вошел, заполнив ее собой и тяжелым дыханием, Раилев, сел рядом с Куржиямским, заглянул в протокол допроса:
— Что это у вас так негусто? На чем застопорило?
— Почему-то свидетель Кастерин решил, что мы ничего не знаем, и даже утверждает, что взяток он никому не давал.
— Как же так? — наивно удивился Раилев. — А за что же Кичигин и его сообщники несколько раз подряд, нарушали государственный порядок — что всегда очень опасно, — чтобы одарить вас неплановой техникой? За что?
Кастерин молчал.
— Он уверяет, что они делали это из доброго к нему отношения, даже из дружбы, но Кичигин не знает его имени и отчества, а он — Кичигина. Боооольшие друзья! — усмехнулся Куржиямский.
— Когда вы делаете им очные ставки? — спросил Раилев.
— На той неделе.
— Кастерин, сегодня вы больше ничего не скажете?
— Почему? Я говорю, но вашего следователя это не устраивает, — проворчал Кастерин.
— Тогда скажите мне… — Раилев откинул свое грузное тело на скрипнувшую спинку стула. — Где вы брали деньги, чтобы давать взятки? Пять тысяч рублей — деньги не малые. Из кассы автобазы?
Кастерин сердито посмотрел на Раилева:
— Из кассы автобазы я никогда не брал ни копейки!
— Значит, на взятки вы расходовали свои личные деньги?
Кастерин не отвечал…
— Из кассы, говорите, не брали, и я почему-то вам верю, — продолжал Раилев. — Но тогда откуда те деньги?
Кастерин молчал, отвернувшись в сторону.
Раилев вынул из кармана бумагу и начал читать медленно и монотонно:
— «…Тогда Кастерин предложил мне на мою машину новый двигатель ЗИЛ, но сказал, что за это надо дать 150 рублей. Я посоветовался с женой и с радостью принес эти деньги — простои из-за старого мотора обходятся мне куда дороже. Насколько мне известно, так же, как и я, поступили водители нашей автобазы Барыкин И. Т. и Хитров П. П.». Подпись: «Путивлин Сергей Дмитриевич, шофер 1 класса…» Это, Кастерин, тоже неправда?
— Это правда, — решительно произнес Кастерин и резко выпрямился.
— Ну, вот видите, как вам сразу легче стало, легче и нам, — мягко улыбнулся Раилев. — А то я недоумевал, ломал голову — неужели человек так любит свое производство, что жертвует на него свои личные сбережения? Согласитесь, что это невероятно!
— Дело свое, или, как вы говорите, производство, я действительно люблю, из-за этого и на позор пошел… — На лбу у Кастерина выступили крупные капли пота.
— Ну, вот и прекрасно, Кастерин. — Раилев встал. — Мой вам совет — не крутите больше, не надо, ваше положение не такое чистое, чтобы крутить, можно сильно себе повредить. Понимаете, Кастерин? Помогите нам уличить ворье.
Кастерин кивнул, когда Раилев уже направлялся к двери.
— Ну, давайте, Кастерин, сначала… — Куржиямский пододвинул к себе протокол. — Кто вас свел с Залесским и Кичигиным?
Кастерин тщательно вытер платком со лба пот и начал рассказывать:
— Сперва ко мне на автобазу приезжал непонятный типчик по фамилии Гонтарь, он сказал, что все мне необходимое можно достать, но для этого надо съездить в Донецкую «Сельхозтехнику» к работающему там Залесскому. Залесский тот вожжу тянуть не стал, попросил меня написать заявку на все, что мне нужно, сказал, во что мне это обойдется сверх официальной цены, я дал ему деньги и впоследствии получил все, что заказал.