Локонов, сидя на постели, усмехнулся. Он выиграл. У него была девятка, у банкомета восемь.
- "Сегодня мне повезет," - подумал он.
В комнате появился Анфертьев.
- Тоска, - сказал он, - выпить хочется...
Появление Анфертьева рассеяло грезы Локонова.
- Выпить? спросил он, - что ж, можно и выпить. Я на вас не сержусь. Сбегайте, вот вам. . .
- А вы вставайте, нехорошо пить в постели, да и дружеская беседа не может состояться, - сказал Анфертьев.
- Не к чему мне вставать, - ответил Локонов, - все мне опротивело и старая жизнь, и новая, ничего не желаю. Мне тоже сегодня выпить хочется, назюзюкаться. Поспешите, а то, чего доброго, кооператив закроют. Возвращайтесь мигом сюда. Смотрите, не исчезайте.
- Как можно, - сказал Анфертьев, - мигом сделаю, одна нога здесь, другая там.
Пока Анфертьев летал за спиртным, Локонов достал свои юношеские дневники. Как прескверно отразился в них его образ. С отвращением он откинул их.
- А если кто увидит, - подумал он, - найдет случайно после моей смерти, ведь будет смеяться надо мной, наверняка будет смеяться. Надо сжечь их. Сжечь? - повторил он. - Это слишком высоко для них. Просто завернуть в них селедки, устроить фунтики для крупы, чистить ими сапоги, - вот какой участи они достойны.
Локонов стал рвать тетради.
- Сегодня пусть они послужат вместо скатерти и салфеток. Поставим на них водку и соленые огурцы и будем пить. Пьяному, пожалуй, легче повеситься.
Анфертьев вернулся. Он застал Локонова одетым. Листки из тетрадок покрывали кухонный стол.
- Ну-с, давайте пить, - сказал Локонов. - Как ваша торговля идет. Как ваши воображаемые магазины процветают? Много ли в них приказчиков? И как относительно рекламы? Какие вы корабли нагружаете. Торговец - это звучит гордо. Купец - это лицо почетное в государстве. Какой чин вы получили? Отчего я не вижу на вашей шее медали? Какие благотворительные учреждения вы открыли?
Анфертьев молчал.
- Да, - наконец, сказал он, - торговля теперь не почтенное занятие, а нечто вроде шинкарства: поймают, - по шее накладут. А в прежнее время я бы, пожалуй, действительно, торговлю расширил необычайно. Уж я бы нашел, чем торговать. Уж я бы со всем миром, пожалуй, переписку затеял. Накопление я бы чрезвычайно облагородил. Стали бы все копить нереальные блага, покупать их у меня. А я бы на эти деньги виллу где-нибудь купил, завел бы жену, детей, двадцать человек прислуги, изящные автомобили. Жизнь моя была бы похожа на празднество. И пить бы не стал, совсем бы не стал. А так теперь - я пропойца. Да и вы были бы совсем другим.
- Картежником - сказал Локонов, - романсы бы любил. Ничего бы из меня не получилось.
- Не стоит расстраиваться, - ответил Анфертьев. - Вот водка стоит, вот воблочка, вот огурчики, солененькое призывает выпить. К чему думать, чем мы могли бы быть и чем стали. Чем могли, тем стали. А кончать самоубийством слуга покорный! Вот если б я был влюблен, если б мне было восемнадцать лет, если б я не вкусил сладости жизни, - тогда другое дело. А так чем же жизнь моя плоха с точки зрения сорокалетнего человека?
Свободен, как птица, никаких идолов, ни перед чем я не преклоняюсь. Доблесть для меня - звук пустой. Любовь - голая физиология. Детишки - тонкий расчет увековечить себя. Государство - система насилия. Деньги - миф. Живу я, как птица небесная. Выпьемте за птицу небесную! И ваша жизнь не плоха. Что девушка за другого вышла замуж? Экая, подумаешь, беда. Да вам, может быть, и девушки-то никакой не надо, так это вообще мозговое раздражение.
- Как это мозговое раздражение, - спросил Локонов.
- Да очень просто. Хотели оторваться от своих сновидений, прикрепиться к реальной жизни, связать как-то себя с жизнью, ну что ж, не удалось. Идите опять в свои сновидения.
- Вы пьяны! - сказал Локонов. - Как вы смеете вторгаться в мою личную жизнь?
- Личная жизнь, священное право собственности! А кто мне запретил в нее вторгаться; обычаи старого общества? Я плюю на них. Вы думаете, что Анфертьев такой безобидный человек, безобидный потому что поговорить не с кем! Так вот, скажите, к чему вам девушка? Что вы могли бы ей дать? Душевное богатство тысяча девятьсот двенадцатого года? Залежалый товар, пожалуй, покупателей не найдется. Мечты о красивой жизни у вас тоже не имеется. Юношескими воззрениями вы тоже не обладаете. Скажите, чем вы обладаете? Нечего вам предложить. Лучше и не думайте о любви.
- Но я не могу жить, как я жил до сих пор, куда мне деться?
- Это плохо, - сказал Анфертьев, - деться некуда. Разве что, пополнить армию циников. Действительно, деньги вас не интересуют, служебное положение вас не интересует, удобства жизни вас не интересуют, слава в вас вызывает отвращение, старый мир вы презираете, новый мир вы ненавидите. Стать циником тоже не можете. Как помочь вам - не знаю. Не знаю чем наполнить ваше существование.
- Но ведь это скука, может быть обыкновенная скука, - сказал Локонов.
- Нет, это не скука, это пустота. Вы пусты, как эта бутылка. И цветов вы в жизни не видите, и птицы для вас молчат, и соловей какую-то гнусненькую арию выводит. Что ж делать, юность кончилась, а возмужалости не наступило. Пить я вам советую. Да пить вы не будете. Скучным вам это покажется делом, тяжелой обязанностью. Старик вы, вот что, - сказал Анфертьев - из юноши прямо в старики угодили. Вся жизнь вам кажется ошибкой. Так ведь перед смертью чувствуют. Вино - мудрая штука, лучше всякого университета язык развязывает! Вот сейчас я с три короба вам наговорил, а для чего наговорил - неизвестно. Размышление ради размышления что ли, философское рассмотрение предмета. И в пьяном виде образование сказывается! Недаром я в педагоги готовился. Ну а потом все к черту полетело. Да вы не горюйте. Ведь на наружности вашей это не отразилось, а что внутри - никому не видно. Да вы не верьте тому, что я наговорил, - это вино наболтало.
Локонов курил папиросу за папиросой. Ему хотелось выгнать Анфертьева.
- Вам пора спать! - сказал он.
* * *
С некоторых пор Локонов был как бы замурован, по своей собственной воле, в этой небольшой комнате. К нему никто не приходил, так как он своих знакомых встречал несколько странно; он не предлагал им садиться, а стоял, заставляя стоять своего собеседника, и всем своим видом давая понять что, собственно, желает, чтобы тот как можно скорее покинул его комнату.
Локонов чувствовал, что у него не хватит воли покинуть эту комнату. Ему хотелось думать, что и любовь его к семнадцатилетней Юлии не есть мозговое раздражение. Ему не хотелось думать, что
семнадцатлетняя Юлия была для него лишь средством выйти из комнаты, снова вернуться к прекрасной природе, услышать соловьиное пение, как слышал в девятнадцать лет, средством оживить себя. . . После ухода Анфертьева, Локонов, чувствуя отвращение ко всему, лег в постель.
- Ну что ж, - подумал он, - покурим. Вот жизнь и кончилась. А еще я думал, что только в двадцать лет легко кончить жизнь самоубийством.
Но тут Локонов понял, что если он начнет размышлять, то это отвлечет его и он не покончит с собой, что утром он опять проснется в этой проклятой комнате,
- Жизнь не удалась, - подумал он и стал мылить полотенце. Наступал рассвет.
Птички закричали.
Внезапное успокоение сошло на работающего человека.
- Рано еще, - подумал Локонов.
Он отложил мыло и хорошо намыленное полотенце и решил пройтись по городу.
Прошедшая ночь начала казаться диким сном.
Он чувствовал необычайную бодрость и подъем, как человек, счастливо избегнувший опасности. Всем прохожим он улыбался.
ГЛАВА 9 ЖАЖДА ПРИКЛЮЧЕНИЙ
Ему хотелось бежать.
Он охотно бы прыгал через канавы, если б таковые оказались на его пути, таким он чувствовал себя подвижным и юным.
Его одолевал восторг, он удивился осмысленно и яркой окраске домов, милым лицам окружающих. Безобразная карикатура исчезла.
Его возбужденный ум воспринимал все с одобрением, глаз видел лучше, он чувствовал, как что-то сняло дурной налет, освежило все лица.
Заманчиво развернулось над ним синее северное небо и сладостные лучи солнца играли на стеклах домов.
С удовольствием вошел Локонов в парикмахерскую.
Вышел бритый и нафикстуаренный.
Даже походка его как-то изменилась, приобрела какую-то твердость.
Почти взглядом полководца он обвел улицу.
Он решил покорить Юлию.
- Сегодня среда, - вспомнил он, - вечером Юлия будет в зеленoм доме.
Весь день пронаслаждался Локонов жизнью.
Гуляя, обдумывал, что он Юлии скажет.
Весь день он улыбался встречным девушкам и юношам, мысленно причисляя себя к их полку.
А когда наступил вечер, он вошел в зеленый дом.
Незнакомый голос (громко): на Путиловском заводе жил козел Андрюшка. Просыпаясь утром, шел козел в кабак. Там его угощали. Налижется, бредет по улице, покачивается. Да и погиб он, как настоящий пьяница: встал на рельсы, поезд идет, орет во всю, а Андрюшка, хоть бы что, пригнул голову.
Он был серый, пушистый, огромный.
И была у него жена.
Он стал ее приучать тоже пьянствовать.
Утром встанет и гонит ее к кабаку.
Приходили они в кабак. Кто не давал, того Андрюшка пытался боднуть. Перед тем, как войти, стучал в дверь Андрюшка. Сам кабатчик подносил ему в чашке.
Голос Торопуло (радостно) : - Розы похожи на рыб.
Это не мной подмечено.
Возьмите любой каталог, и вы найдете в нем лососинно-розовые, лососинно-желтые, светло-лососинные розы.
Встречаются розы, похожие на молоко, фрукты и ягоды.
Одни вызывают представление об абрикосах, другие о гранатах.
Есть розы, светящиеся, как вишни.
Женский голос (томно): Дядюшка мой был помещик. Вздумал он стать промышленником на американский лад. Решил превратиться в цветовода. Выписал он из Рейнской долины разные сорта роз. Помню дуги металлические на воротах, на одной мелкие белые вьющиеся розы, на другой - красные. Дядюшка все доверил садовнику. Выписал он его из-за границы. Дядюшка разорился на этом деле. Потом какой-то парвеню воспользовался его идеей.
- Что ж вы: все молчите и ничего про обезьян, про попугаев, про цветы не расскажете, - обратилась Юлия к Локонову.
- Да ведь это довольно неинтересно, - ответил сияющий и свежий Локонов, Что ж про них рассказать.
Попугаи - это те же оперенные обезьяны. Конечно, они придавали особый колорит квартирам. Теперь попугаев и обезьян нет - и не жалко нисколько, что их нет. И цветы тоже были признаком определенного быта.
Возьмем хризантемы в петлицах или бутоньерки какие-нибудь, букетцы перед приборами.
Быт исчез - и определенные цветы исчезли.
Сейчас у нас любимого цветка нет и неизвестно, какой будет.
Локонов стал смотреть на Юлию.
- Что ж вы не пригласите меня к себе? Мне очень бы интересно знать, как вы живете, - сказала Юлия.
Локонов был застигнут врасплох.
- Приезжайте, - ответил он, краснея и бледнея, - Только, мне кажется, это будет для вас неинтересно.
- Нет, очень интересно, - ответила девушка. - Давайте, условимся сейчас. Завтра? Хорошо?
Юлии хотелось проявить свою энергию во вне, растормошить Локонова. В ней жила, неясная для нее самой, жажда приключений. Инстинктивно она выбирала приключения не очень опасные.
" - Чем же украсить мою комнату, - думал Локонов, - для посещения моей воображаемой невесты. Как же я буду ее занимать? Придется съездить к матушке, взять остатки китайских вещиц, куски парчи, несколько гравюр с подтеками, графинчик, две рюмки, какой-нибудь подносик, купить цветов, выпросить у Жулонбина гитару, как будто Юлия играет на гитаре. Может быть вечер и пройдет, как у молодых людей. Куплю немного вина, баночку шпрот, печенье, яблок кило полтора, немного винограду положу в вазу с оленем.
Весь день занимался Локонов приготовлением к приему милой гостьи. С утра он уже стоял в очередях и забегал в кооперативы. Сделав нужные покупки, он отправился к своей матушке и стал отбирать необходимые предметы роскоши и уюта.
Матушки не было дома, Локонов насилу отыскал ключ и отпер сундук. Он достал какого-то китайского будду, ямайского духа с длинными ушами, карфагенскую лампочку с изображением верблюда, головку от танагрской статуэтки, гравюру с изображением игры в трик-трак, куски голубой китайской парчи, книгу о кружевах. С буфета он снял вазу с оленем. Раскрыл буфет, взял четыре рюмки в виде дельфинов, и графин, легкий, как вода. Взял еще диванную подушку с вышитыми васильками и пекинский веер из голубиных павлиньих перьев. Все это упаковал и повез в свою комнату.
По дороге думал: как все это бедно и нехорошо для любви.