— Я? Политрук Решетняк.
— Что ты сказал?
— Разобраться, говорю, надо. В нашей роте очень плохо с питанием.
— Защищать мародеров?! — грозно произнес командир со шпалами на петлицах. — Командир роты!.. Это кто такой? — показал он на Решетняка.
— Член партии, — сурово произнес опомнившийся командир роты.
— Коммунист, — сказал кто-то из строя.
— Под суд! — крикнул человек со шпалами на петлицах и торопливо пошел к легковой автомашине, на которой приехал.
Но никого не судили. В роту пришел командир полка и во всем разобрался.
В селе Большакове, из которого только что выбили гитлеровцев, в погребе одного из сгоревших домов солдаты нашли немного картофеля. Забирая в карманы последние, уже мерзлые картофелины, услышали солдаты женский голос.
— Вы, ребята, идите туда, — показала женщина на соседний дом. — Там Иннокентий Трухин живет. У него хороший, рассыпчатый картофель. Много накопал он его на колхозном огороде. Немцам целый воз отвез. А теперь видит вашу нужду и помалкивает.
— Немцам возил? — повернулся Сергей к своему товарищу. — А ну, зайдем!
Солдаты вошли во двор и увидели хромого подвижного старичка, одетого в рваную, подпоясанную сыромятным ремнем телогрейку. Он подметал возле крыльца.
— Дед, у вас картошка есть? — спросил Сергей.
— Есть, да не про вашу честь, — отрезал старик. — Больно много освободителей понаехало. Всех не прокормишь!
Такой ответ обозлил солдат. Они зашли в дом, подняли крышку подполья и увидели отборные клубни.
— Этот картофель колхозный, — сказал Сергей хозяину. — Может, поделишься?
— Все бросили, убежали, а теперь — колхозный. Шалите, ребята, я своими руками его выкопал.
— И немцев кормил?
— Тебя за горло возьмут — и ты будешь кормить. Не трогайте! У меня сын в Красной Армии. За грабеж вам не поздоровится…
Не испугались солдаты угроз, набрали картофеля и другим «склад» показали. Рассвирепел старик, написал «прошение» и отдал его генералу, заехавшему на другой день в село.
«Чрезвычайное происшествие» в воинской роте дорасследовали сами жители села. Они постановили забрать колхозный картофель у человека, который помогал фашистским оккупантам.
…Позже поймет Сергей Матыжонок, что сделал для него Борис Федорович Решетняк — его первый военный политический руководитель. Это произойдет в Москве, на параде Победы.
— Гы герой, Матыжонок! Я так и знал. А ведь тебя могли тогда осудить. За картошку, помнишь?
И недалеко от Красной площади разошлись два человека. Остро ощутил Матыжонок, что не испытать ему величественных, безгранично счастливых солдатских минут, если бы не этот человек, подтянутый и стройный, торопливо уходивший к своему подразделению. Понял, кто помог ему сделать первый шаг по трудной солдатской дороге.
А тогда… Зашел Сергей Матыжонок в ленинскую землянку, сказал политруку, что подобного больше не допустит, и, заморгав глазами, отвернулся в сторону: хотелось заплакать.
— Ничего, Матыжонок, — ответил политрук. — Забудь об этом… Мы интересное дело затеваем. Хочешь сходить на охоту?
Я ДУМАЛ, ЧТО ТЫ КОМАНДИР…
Командир штурмового отряда старший сержант Тарасевич оглядел явившегося к нему молодого солдата и опять задал вопрос, который Сергей уже не раз слышал:
— Что умеешь делать?
— Знаю пулемет.
— Станковый?
— И ручной знаю. Сам его откопал… Из автомата стрелять научился.
— Еще?
— Следы умею распутывать. Из винтовки на триста метров не промахнусь. Немецкие мины изучали…
— Еще?
— Ползти, подкрадываться…
— Проверим, — заключил Тарасевич. — Отличишься — закрепим у нас. Струсишь — выгоним. Будешь пока помощником пулеметчика. Сейчас мы готовимся штурмовать немецкий блиндаж, брать «языка». Это твой экзамен.
— Понятно, товарищ старший сержант.
Понравился Сергею Матыжонку его новый командир. Он действовал решительно, отдавал четкие, немногословные приказания.
На учебном поле Сергей разговорился с молодым солдатом — смуглолицым парнем с раскосыми искрящимися глазами. К нему все время с веселым смехом обращались товарищи:
— А ну расскажи, Ахмет, как ты у немцев чай пил!
Тяжелое испытание выпало на долю татарина Ахмета Мухамеджанова. Однажды ночью гитлеровцы совершили налет на первую траншею, напали на Мухамеджанова, оглушили его, связали и притащили в свой блиндаж. Сразу же начался допрос, который вел немецкий обер-лейтенант, владевший русским языком.
— Кто у вас командир полка? — начал задавать он вопросы. — Когда сюда прибыли, кого сменили?
Ахмет прикинулся простачком, не понимающим русского языка. Крутил головой, улыбался, бормотал по-татарски, по-армянски, по-грузински все, что только знал на этих языках. Даже ругался.
— Сколько у вас орудий? — сыпались вопросы. — Где стоят пулеметы? Каково настроение солдат?
Непонятные ответы не остановили офицера. Он достал карту переднего края обороны наших войск и стал показывать солдату значки, штрихи, стрелки, кружочки.
— Якши, йок, саксынбай, — бормотал Мухамеджанов и разводил руками.
Посыпались удары. Вначале Ахмета бил обер-лейтенант, а потом сидевшие в блиндаже немецкие разведчики. Один из солдат, худой, рыжий, носком сапога выбил Мухамеджанову зубы. Ничего не добились враги. Мухамеджанова бросили в погреб, а днем опять вызвали на допрос.
— Азербайджан? Узбек? Таджик? — задавал вопрос новый переводчик. — Кавказ? Грузия?
— Казбек, Казбек, — кивал головой Ахмет и жестикулировал руками, показывая, что живет в горах.
Много народностей на Кавказе, не нашлось у немцев переводчика. Офицеры посовещались. На столике оказались сыр, колбаса, какао. С нарочитой жадностью набросился Ахмет на закуску, громко чавкал, улыбался. Когда наступил вечер, его куда-то повели.
Ровно в полночь наши солдаты, сидевшие в первой траншее, услышали громкий, издевательски-насмешливый голос немецкой радиоустановки.
— Эй, рус! Возьми своего Казбека. Дурак не нужна…
Увидели солдаты, что кто-то шел к нашим позициям, осветили местность ракетами. Избитый, опухший, упал Мухамеджанов на бруствер своей траншеи. А когда вернулся из санроты, стал рассказывать товарищам, как били его на допросе немцы, как «поили чаем». Гневно сверкали глаза молодого солдата.
— Они думали, что я забитый, неграмотный. А я думаю; «Не найдете, гады, переводчика солдату, который не желает своих выдавать!» Привели к блиндажу, автомашина подъехала. «Иди, — говорят, — Казбек, к своим». «Ладно, — думаю, — пойдет комсомолец Мухамеджанов, чтобы потом вас, дураков, бить».
Штурмовая группа готовилась нанести удар по блиндажу, находившемуся на нейтральной полосе, вблизи немецких позиций. Оттуда гитлеровцы корректировали стрельбу своих батарей, от этого блиндажа по ночам вела гнусные передачи немецкая радиоустановка.
План был простой. Штурмовой отряд скрытно выдвинется к блиндажу, атакует его и, вызвав огонь, отойдет. Ахмет Мухамеджанов останется у блиндажа, будет стонать и звать на помощь товарищей, «бросивших» раненого. Он сам вызвался быть «живцом»: солдату очень хотелось схватить рыжего гитлеровца, выбившего ему зубы. По предположению Тарасевича, появится «гитлеровская щука», чтобы схватить «живца». Мухамеджанов и двое его товарищей накинутся на немца, схватят его. Группу захвата прикроют огнем пулеметчики, которые залягут недалеко от блиндажа.
За час до того времени, когда немцы начинали свои передачи, штурмовой отряд вышел на нейтральную полосу. Подобрались метров на триста к блиндажу, отползли влево, залегли в воронке. Благополучно выдвинулась на правый фланг другая, обеспечивающая группа.
Томительное чувство страха и азарта овладело Сергеем Матыжонком. Знакома ему охота на «живца» — крупных щук удавалось вылавливать из речных омутов. Самой хорошей приманкой были почему-то маленькие озерные карасики, наживленные на перемет. Ахмет Мухамеджанов — круглый, подвижной, все равно что карасик, только не проглотить его гитлеровской «щуке». Явившись за «живцом», она сама окажется в ловушке. Сейчас солдаты выдвинутся к блиндажу, атакуют его гранатами…
Неподалеку в небо взлетела ракета. Сергей успел заметить, что группа Мухамеджанова, двигавшаяся к блиндажу, залегла. Сразу же затрещал пулемет. Из блиндажа выбегали гитлеровские солдаты и открывали огонь. Они будто ждали русских.
— Засада! — крикнул Тарасевич и исчез в темноте.
Побежал Тарасевич; ринулся в сторону, бросив оружие в воронке, пулеметчик. А Сергей остался. «Бежать — верная смерть, — сообразил он. — А в воронке можно укрыться от огня. Гитлеровцы испуганы, ничего не видят, бьют наугад. Засада? Нет, фашисты случайно обнаружили группу Мухамеджанова, а это как раз то, что нужно. Сейчас обстрел стихнет, начнет стонать «раненый». Немцы соблазнятся приманкой, и можно будет взять «языка». Вспыхнула ракета у блиндажа, и Сергей заметил, что группа Мухамеджанова отходит, а немцы ее преследуют. Ручной пулемет, изготовленный к стрельбе, стоял на сошках покинутый, немой. Товарищи погибнут, фашистов надо отогнать. Сергей подполз к пулемету и стал бить короткими очередями. Он не заметил, как расстрелял весь диск, а когда стал вставлять новый, вздрогнул: недалеко разорвалась мина. Надо уходить! Сергей схватил пулемет и торопливо пополз по направлению к своим позициям.
Вдруг он услышал стон. Нет, это не «живец» подавал свой голос. Осторожно подполз к раненому, ощупал его, понял, что это Тарасевич, определил, куда его ранило, и не стал перевязывать: мокрое место было на ягодицах.
— Это наши? — очнулся Тарасевич.
— Наши.
— Не бросай меня, Матыжонок, — узнал он Сергея. — Парализовало, кровь течет… Нас выдал кто- то… Засада…
— Молчи, — сказал Сергей и, подхватив Тарасевича под руки, поволок его к своей траншее. И ста метров не прошел — над полем повисла осветительная ракета, начался сильный минометный огонь. Опустился солдат со своей тяжелой ношей на землю и стал пережидать.
— Пить, — попросил Тарасевич.
— Воды здесь нет. Потерпи, сержант.
Мина с воем пронеслась над головой. Перелет. Новый взрыв, чуть поближе — опять перелет. Ракета хорошо освещала поле, вражеские минометчики видели цель и действовали четко. Обдав двух человек фонтаном грязи, мина разорвалась сзади. Это была «вилка», и Сергей решил не ждать, пока следующий разрыв принесет смерть. Бросился вправо, но кто-то задержал его, подсек. Он слышал шуршание мины — она словно подкрадывалась к нему. Раздался взрыв. Сергей почувствовал удар и на несколько минут потерял сознание. Когда очнулся, кругом было темно и тихо. Хотел встать, но острая боль в левой ноге свалила на землю, в глазах поплыли круги. Попытался ползти, но за правую ногу словно кто-то ухватился и цепко держал. Сергей с трудом сел на землю, ощупал ноги рукой.
Много огорчений доставляли юноше обмотки. Командир роты учил крутить их «со скоростью звука». Опытные солдаты очень быстро и ловко обматывали свои ноги, в роте их звали «лихачами». У Сергея долго ничего не получалось. В походе обмотки сползали, развязывались, и тогда солдаты говорили ему: «Подкачай шину». Вот и теперь обмотка развязалась, зацепилась за торчащий из-под земли корень дерева и задержала, когда он хотел перебежать.
Кружилась голова. Сергей достал перевязочный пакет, нащупал рану выше колена. «Навылет», — определил он. Чуть распустил бинт, вложил в рану весь пакет, затянул.
Подполз к Тарасевичу. Он был жив.
— Я ранен, — сказал Сергей.
— Зачем убегал от меня? — прохрипел Тарасевич. — Ползи к нашим… Людей отправь за мной.
До траншеи было еще далеко. Чувствовал Сергей, что силы покидали его, временами казалось — наступает конец. Смерть? Но ведь он так мало жил, так мало сделал! Потерпеть неудачу, казалось, в верном деле, за что-то зацепиться обмоткой, подставить себя под мину и погибнуть. Страшно стало Сергею на нейтральной полосе, о которой солдаты говорили, что она «набита минами», где кругом стерегла смерть.
У траншеи Сергея окликнули, но у него не хватило сил ответить. Смутно чувствовал солдат, что его подобрали, слышал знакомый голос Решетняка, ощутил прикосновение его добрых рук к своему лицу… Понимал, что его несли куда-то на носилках, потом везли на автомашине. Заговорил Сергей в санроте.
— Там Тарасевич… Старший сержант. Раненый… Метров пятьсот отсюда. И пулемет из-за него там остался.
Врач улыбнулся. Тарасевич лежал рядом — его уже перевязали. Сергей чуть повернул голову и увидел спокойные глаза командира штурмового отряда.
— Мухамеджанов вернулся?
— Убили, — вздохнул Тарасевич…
— Ты, сержант, оказывается, трус, — проговорил Сергей. — А я думал, что ты командир…
ТЕБЕ НАДО ХОДИТЬ В РАЗВЕДКУ
Прифронтовой город Торжок. Госпиталь в здании бывшей школы, построенной на самом берегу речки, палата на две койки. В нее, как говорили сестры, уносили тех, кто «мешает спать другим».
Жизнь Сергея находилась в опасности: в рану набилась земля, началось заражение. Через три дня пришел главный хирург, осмотрел рану, попросил «потерпеть еще денек». И через этот денек стало легче.
Рядом неподвижно лежал тяжело раненный, уже немолодой человек. Сергей видел его заострившийся нос, тонкие бледные губы, слой бинта на лбу. Иногда раненому было очень плохо. Он стонал, тяжело дышал, просил говорить с ним, а в бреду все время звал к себе каких-то «бесстрашных призраков». Уставшая сестра не могла беспрерывно находиться у койки этого человека, успокаивала его и уходила в другие палаты. Тогда он громко спрашивал, почему стало тихо: хотел, наверное, знать, чувствовать, что он еще жив. Когда уходила сестра, Сергей брал одну-единственную книжку, которая была в их палате, — «Сказки Андерсена» — и, превозмогая боль в ноге, начинал читать вслух. Переставал стонать человек, на часок засыпал, а очнувшись, прислушивался к шорохам, к дыханию своего соседа и просил:
— Читай, читай…
Настал день, когда он попросил сестру повернуть его на бок, и Сергей впервые увидел серые, глубоко запавшие глаза соседа.
— Как тебя зовут?
— Сергей Матыжонок.
— Откуда родом?
— Из Забайкалья. Под Читой я родился, на станции Карымской.
— А я Ефремов, старшина… Родом из Белоруссии… За сказки тебе большое спасибо, Матыжонок. Наверное, мы с тобой долго проваляемся… В эту палату с пустяковинами не приносят… Ты знаешь, Матыжонок, что это за палата?
— Нет.
— Последняя к изолятору, — улыбнулся Ефремов. — Или мест не было, или не надеялись уже на нас. Ты из какого полка?
— Из 875-го стрелкового.
— Наши соседи… Про 863-й ударный полк слышал? Нет? Как же… Вместе город Клин брали.
— Я недавно на фронте.
— Кто по специальности? — поинтересовался Ефремов.
— Пулеметчик. Был наблюдателем, подносчиком патронов… Ручной пулемет изучил…
— Много скосил гитлеровских гадов?
— Не умею, не получается… В штурмовой отряд записался… Обмоткой зацепился, накрыли… Сильные они. Немецкие лыжники нашего солдата украли… Ловушки ставят под мертвыми. Над пленными смеются… У них в блиндажах мы видели большие зеркала, кофейники, духи. А мы из консервных банок чай пили.
— Смотри-ка! Вот это да! — чуть усмехнулся Ефремов. — Ну, ладно, не надо об этом… Расскажи что-нибудь веселое, Матыжонок. О товарищах, про свою Карымскую… Твой отец где работает?
— На транспорте, составителем поездов.
— А я думал, паиньку зачислили в пулеметчики.
Ласкового внучонка, маменькиного сынка. Кофейники…
Раненый закрыл глаза.
— Рассказывай что-нибудь, Матыжонок… Лежать и молчать хуже всего. Говори, мне легче становится… А я потом о себе.
Сергей стал рассказывать различные истории, случавшиеся с ним в детстве. Ефремов изредка перебивал, улыбался.
— Значит, огурцы из чужих огородов воровал? И со мной был такой грех в детстве. Только мы все больше яблоки… Ну и как вы там? Мешками огурцы таскали?
Нет, с мешками никогда не ходили мальчишки Карымской на чужие огороды. Самое многое, если с десяток унесут. Произвести разведку, а потом подползти так, чтобы самый зоркий и чуткий сторож не увидел и не услышал, — вот главное. Ветки в фуражку втыкали, травой обвязывались. А потом с аппетитом поедали, может быть, один-единственный и очень горький украденный огурец, но чувствовали себя смельчаками, героями, видели завистливые взгляды робких сверстников, которые так и не осмелились забраться в чужой огород.