Лена не поняла, как Николай вывел ее на улицу, придерживая за плечи. Она смотрела перед собой и красным пятном, таким же кровавым как то, что окрасило клетчатое одеяльце и платье женщины, разливалась ярость, глухая и безбрежная. Отчаянная.
— Что? — подошел Дрозд, бойцы окружили пару.
— Кто-то убит, кого-то, видно, угнали или сами ушли, — глухо сообщил Николай. Мужчины разошлись, принялись осматривать дома и возвращались с потемневшими лицами. Антон вернулся с котелком.
Эта посудина заставила Лену очнуться. Она подняла взгляд на мужчину, тяжело, давяще уставилась на него:
— Мародерствуешь? Для кого горе, для кого нажива?
— Не жужжи, — посоветовал Дроздов. — Не золото, деньги взял — котелок.
— В пути пригодится, воды вскипятить, супец справить, молока вон, надоить.
— Люди погибли, а ты у них берешь без зазрения совести! Сволочь!
— Пчела, — поджав губы, кивнул Саша. — Завелась.
— Замолчи, ты! — вскинулась на него, но, встретившись с упрямым холодным взглядом, в котором не было той насмешки, которая почудилась Лене в голосе Дроздова, сникла. — Как вы можете? — прошептала, не веря ни своим глазам, ни ушам.
И задрожала — озноб обуял.
— Заболела, — констатировал Антон.
— Нет! Это от тебя, от того, что творишь!…
— Истерику отставить! — повысил голос Николай. — Котелок убитому не нужен, а живому пригодится. Война. На ней нет места…
— Порядочности?
Лена головой закачала, отступила — что она слышит? От кого?
— Думать надо о живых.
— И грабить убитых? — отступила.
— Не грабить! И подними шаль. Если заболеешь…
Конец, — хотел сказать, но не смог. Смотрела на него девушка так, что слова на языке застревали.
И вроде права она, а вроде ни черта не права. Но как ей объяснить, что нет уже того, что было и война не игра в разведчиков, не лихие песни о доблести, не фильм о чистых и честных, как слеза младенца, справедливых красноармейцах. Это жизнь, злая и грязная настолько, что не остается в ней место моральным метаниям, той правильности, что нормальна в мирное время. В военное эта нормальность более глупа и чревата крупными неприятностями, а то и смертью. Здесь правят инстинкты, глухие, слепые в своей жестокости.
— Уходим, — бросил.
— Мы только и делаем, что бежим! — фальцетом выкрикнула девушка. Внутри что-то задребезжало, напряглось как натянутая струна. Нервы?
— Можешь остаться. Мне не нужна истерика в отряде, — отрезал Санин.
Бойцы переглянулись, Лена отшатнулась. Больно стало, обидно. За что так? За то, что она против мародерства? Она, девчонка против, а он, командир Красной армии — за. Так кто же он после этого? С кем она идет и куда?
— Не ругайся, дочка, — сказал Гурьянов. — Прав лейтенант, ничего такого нет взять посудину. Сгодиться шибко, а здеся без дела проваляется.
— Вот еще, объяснять ей! — буркнул Васечкин.
— Загнемся без горячего, — поддакнул Голушко.
Лена отступила — они все заодно. Хоть бы один осудил Перемыста.
Она в меньшинстве, значит, не права? Что тогда вообще правильно?
Николай прервал метания — развернулся и пошел по улице вверх, к лесу. Бойцы за ним потянулись, кидая на девушку хмурые взгляды. Антон накинул ей на плечи шаль и за руку потянул за всеми, и Лена дернулась бы, убежала прочь от этой возмутительной компании не бойцов Красной армии — сброда. Но за спиной шагал Дрозд с автоматом наперевес и, девушке показалось, что он выстрелит в нее, если она шагнет в сторону.
Она шла не понимая куда и зачем, кляня себя за то что сдалась, за страх, сковавший холодом грудь. За то, что глупая, слабая, никчемная. За то, что ничего не может, даже самого простого — пойти своей дорогой.
В горле першило, в глаза, будто соли насыпали, кости ломило, но Лена не замечала этого — ее жгла чужая шаль на плечах, огнем в голову и грудь ввинчивалась и давила как плита. Скинуть бы, скинуть.
Над головой послышался гудящий звук и появился самолет.
— Наши!! — обрадовались солдаты.
Лена задрав голову и забыв обо всем на свете стояла и смотрела на красную звезду на крыльях самолета, что ушел в вираж. Они как привет из прошлого, как весть из настоящего в котором еще есть свет, правда и справедливость. Просто не здесь, просто…
Черные самолеты с фашистской свастикой коршунами гнались за краснозвездным «ястребом». Вспышка, гул и черная полоса прошла по небу, пачкая облака.
— Подбили, суки!…
Черная точка ринулась прочь от горящего самолета: летчик выпрыгнуть успел. И тут же вокруг него начали кружить мессеры, поливать свинцом, стрекотом рассыпая противный звук щелканья по небу.
Тиуууу, — ушел вниз подбитый самолет и взорвался, оглушая бойцов.
— Туда! — побежали к месту предполагаемого падения парашютиста, что еще был в воздухе.
Надо успеть, надо помочь, — билось в голове Лены. Это стало единственно важным для нее. Он был для нее символом прошлого — настоящего, символом перечеркивающим настоящее — дикое, неправильное, переворачивающее с ног на голову все что она знала, во что верила. И будь он жив, выживи — он был бы и символом будущего, что никто, никогда не отберет у Родины, будущего светлого и яркого, как солнце на небе, что надеждой — куполом парашюта, зажглось в сердце.
Лена бежала сломя голову, обогнала лейтенанта, вломилась в кустарник и ринулась по лесу, не сбавляя скорости. Немного, и послышался треск веток впереди — туда. Бегом на звук, на маяк, белеющий сквозь зелень листвы.
Мессеры кружили над пролеском, поливая его пулями. Вжик, вжик, над ухом. Плевать — вперед, вперед!
И вот он, советский летчик!
Парашют запутался стропами в ветвях дуба на краю пролеска и мужчина тщетно пытался отстегнуться. Красный потек на штанине галифе, рукаве гимнастерке большое красное пятно, говорили о том, что он ранен. В тот момент Лена не удивилась форме капитана НКВД на летчике, другое заботило — как его стащить с дерева. Мессеры как воронье кружили, атаковали очередями. Чуть и заденут, убьют мужчину.
Девушка глянула на ветки и, подпрыгнув, зацепилась за нижнюю, полезла вверх.
Эка невидаль, по деревьям лазить! Этому она с начальной школы обучена — любимая забава была в ветвях прятаться, кисло-горькие ранетки жевать и кидать их в забияк-мальчишек, на спор показывая свою меткость.
Миг какой-то, и подстегнутая пулями, страхом за летчика, девушка взлетела к кроне, потянула за стропы, приближая его к стволу и давая возможность зацепиться за ветку, а не рухнуть вниз, ломая кости.
— Осторожно! — схватила за портупею одной рукой, второй ствол обняла. Мужчина вдруг улыбнулся и пронзительные голубые глаза вспыхнули задором, светом настолько близким, теплым, что Лена невольно улыбнулась в ответ:
— Нож нужен, стропы перерезать, — сказала спокойно.
Немцы поливали с воздуха огнем, внизу бойцы окружили дуб, приготовившись к отражению нападения с земли, хоть и бестолковому, а девушке вдруг стало спокойно и даже весело.
— Задеть могут, — предупредил ее капитан, достав здоровой рукой нож-складешок из кармана галифе.
— Не-а, — шире улыбнулась Лена. Она действительно была уверена — ни одна пуля не достанет ни ее, ни его, ни ребят. Они теперь вне смерти и жизни, вне времени и вне войны.
Мужчина подтянулся к ней, зацепился за протянутую руку и встал неуклюже на ветки ногами. Срезал стропы, пока Лена придерживала его от падения. Купол сник, отпуская пассажира, обвис на ветках белым облаком.
— Зовут-то как, белочка-спасительница?
— Лена.
— Пчела ее зовут! — выступил Дрозд, услышав милую беседу двух ненормальных под огнем противника.
— Спускайтесь! — крикнул Санин.
— Сможешь? — спросил капитан, пристально разглядывая девушку.
— А то! Вы главное сами осторожнее. Я подстрахую.
И оба поползли вниз.
Мужчина грузно упал на руки солдат, Лену подхватил Антон и Николай.
— В лес, в лес! — приказал. Капитана, подхватив под руки потащили через поле к лесу. За спинами, далеко и еще глухо появился звук рокота мотоциклов. Мессеры, выпустив последний боезапас под ноги беглецам, ушли.
— Ааа! Суки! — пригрозил им винтовкой Васечкин. — Валите, валите!
И бегом.
В лес вломились, когда на дороге показались мотоциклисты, и, не сбавляя темпа вперед, в гущу массива.
— Здесь искать не станут, чаща, — задыхаясь, бросил кто-то.
— Не сунуться, — поддакнул Голушко, перепрыгивая поваленное дерево.
— Васечкин, Лучин — залечь. Фрицы сунуться — задержать! Встречаемся на той стороне, прямо по курсу, — приказал Николай. Бойцы на ходу отделились от группы, залегли в кустах.
Час наверное бежали, прислушиваясь к тому, что позади твориться. Но крики немцев, доносящиеся сперва, давно пропали, потонули вместе с автоматными очередями, одиночными выстрелами, в тишине сумрачной чащи.
Можно было остановиться, отдышаться, перевязать раненого и перекусить, ожидая возвращение рядовых.
Санин объявил привал. Бойцы повалились на листву, переводя дух. Лена, еще тяжело дыша от бега, склонилась над капитаном:
— Вы как?
У него было белое, покрытое испариной лицо, но все же мужчина не скривился от боли, а нашел в себе силы улыбнуться девушке.
— В порядке, милая пчелка.
— Ну вот и вы обзываться, — рассмеялась Лена. Легко стало на душе, уютно.
— Лейтенант Санин, — встав над капитаном, представился Николай. Дроздов позади него стоял и отчего-то молчал и смотрел на мужчину сосредоточенно и недоверчиво, словно решал что-то.
— Капитан Банга, — выдавил тот, посерьезнев. Сел, зажав раненную руку, смерил странным взглядом Александра.
— Лейтенант Дроздов, — глухо представился Саша, продолжая изучать лицо мужчины.
У девушки улыбка с губ сползла:
— Банга?
— Банга. А что? Знакомая фамилия? — прищурил на нее левый глаз «летчик».
— У меня отец… Он в Бресте, я к нему ехала, — пролепетала более внимательно разглядывая незнакомца, сравнивая его с фото в газете, что отдал ей Игорь. — Банга, Ян Артурович, врач. Может быть слышали?
Что-то появилось в его глазах, странное, непонятное.
— В Бресте идут бои. Застава держится, — сказал тихо, как великую тайну открыл.
— Вы с заставы? — спросил Николай.
— Почти, — поджал губы мужчина. Лене показалось, из-за боли, и спохватившись, засуетилась:
— Вас надо перевязать.
— И пожеваться бы, да? — несмело подал голос Голушко.
— Развязывайте мешок с провизией, рядовой.
Никодим и Гриша Полунин помогли ему, извлекли на свет каравай хлеба, миску с холодной, чуть почерневшей вареной картошкой, бутыль масла, завернутое в тряпицу.
— Пируем! — обрадовался Иван Летунов.
— Раздайте всем, — приказал лейтенант. — Не забудьте о товарищах.
— Да вон бегут! — услышав приближающийся топота и треска веток, сказал Густолапов. Санин и Сидельников направили стволы в ту сторону, на всякий случай. Но Семен был прав — это Васечкин и Лучин их нагнали. Влетели на полянку и рухнули на колени:
— Ушли… Не сунулись фрицы… - доложил Никодим с придыханием.
— Точно… Потолкались проорали да пару очередей дали и потарахтели к ляду, — кивнул Васечкин. И тут заметили старшего по званию, которого Лена перевязывала и поднялись, вытянулись, будто впервые его увидели или только поняли кто перед ними.
— Товарищ капитан…
— Отставить, — отмахнулся тот и опять на девушку уставился, что перевязывала его.
— Рана легкая, навылет, — сообщила Лена. Перетянула предплечье руки лоскутом исподней рубахи, что дал ей Пал Палыч. Она была уверена — капитан ждет вердикта насчет раны, поэтому глаз с нее не спускает. Но мужчина будто не услышал — смотрел сосредоточенно прямо в глаза Лены.
— Что? — шепнула, заподозрив неладное. Может в голову ранен? — озабоченно посмотрела на светлые короткие волосы — крови не видно.
— Ничего. Спасибо, — отвернулся Банга и получил из рук Николая кусок хлеба с маслом, картофелину. Кивнул в ответ и хотел отдать свою порцию девушке, но лейтенант уже подал ей ее и сел рядом, не спеша есть свое.
Капитан прищурил глаз на Дроздова. Мужчина на миг прикрыл веками глаза и вновь смотрел открыто, бесхитростно.
Банга склонил голову и откусил кусочек хлеба:
— Какая часть, лейтенант? — обратился к Санину.
— Разрозненные части, товарищ капитан. Кто откуда: от ж. д войск до рабочей милиции. Я и мой друг, лейтенант Дроздов, — подбородком кивнул на Сашу. — Вовсе с Забайкальского военного округа. В отпуск к другу ехали… А десятого в части должны быть.
— Куда направляетесь, лейтенант?
— К своим, в любую часть. Но пока вы первый, кого мы встретили из офицеров. Такое чувство, что немцы кругом и глубоко в нашем тылу, а мы в их.
— Так и есть.
Бойцы даже есть перестали, уставились на капитана растерянно.
— Немцы продвинулись глубоко к нам в тыл.
— Вы сами откуда, кто, как в самолете оказались? — с подозрением спросил Николай. — Извините, товарищ капитан, но времена нынче неспокойные…
— Я понял, к чему ты клонишь, лейтенант Санин.
Расстегнул карман и подал мужчине документы. Николай внимательно ознакомился с ними и отдал, задумчиво глянув на Дрозда, потом на Лену покосился, на Бангу:
— Я вас знаю… слышал, Артур Артурович.
— Прекрасно, — поджал губы. — Мне нужно в Москву.
— Мы идем…
— Нет, лейтенант. Ваш путь длинен, долог, а мне нужен короткий и быстрый. Самолет. Один чудом уцелел после налета. Захватили, взлетели, но как видишь, недалеко ушли. Моего друга убили… Нужен другой самолет, лейтенант.
— Где б взять.
— Пинск отсюда вправо. Но если идти влево — километрах в десяти будет аэродром.
— Понял, — заверил Николай. — Когда входим?
— Всем нужен отдых. Час и выдвигаемся.
— Есть.
Бойцы вернулись к пище, а кто-то уже растягивался на траве, давая передышку телу перед марш-броском.
Лена дожевала хлеб, буквально проглотив и получила сразу две горбушки — от Николая и от Артура Артуровича.
— Нет, спасибо, сыта, — отодвинулась, насторожившись излишним вниманием и заботой к себе. Она заподозрила, что Санин намерился отправить ее домой самолетом вместе с капитаном и насупилась. Домой — заманчиво, но это значит — сбежать от трудностей и опасностей, струсить, расписаться в собственной никчемности.
— Вам ногу надо перевязать, — заметила насуплено.
— Царапина, — заверил Банга. — Не стоит время на нее тратить.
Лена вздохнула, обняла колени, решив немного подремать. Николай доел хлеб и, прислонившись затылком к стволу лиственницы, закрыл глаза. Можно поспать целый час. И как под дых толкнули, встрепенулся: нужно посты расставить.
— Младший сержант Гурьянов, рядовой Голушко — в караул.
Солдаты поднялись и побрели в чащу.
— Суров, но прав, — одобрил капитан. Коля пристально посмотрел на него, но промолчал.
Надо же все-таки, до чего круглая земля. Кто знал, кто мог предположить что Лена встретит не отца, так его брата, полковника особого отдела, в тылу врага.
— Значит, из Бреста ушли? — покосился опять.
— А вы туда ехали? — тем же взглядом ответил мужчина. Отвернулся и тихо добавил. — Молодцы что девочку не бросили. Ее подруга?
Оп-па!
— Мертва, — бросил Дроздов. Банга голову склонил:
— Война.
— Лену с собой заберете? — спросил Николай.
Девушка, услышав сквозь сон вопрос, встрепенулась: вот оно! Так и знала!
— Вы о чем?
— Ни о чем, — заверил капитан. — Поспи.
Лена успокоено закрыла глаза и подумала уже засыпая: странный он. Может все-таки знает отца, родственник? А ведь он так и не ответил на вопрос: нет ли у него брата…
Через час передышки двинулись.
Путь к аэродрому лежал через расположение немецкой воинской части, идти через которую — погибнуть. Они решили обойти и потеряли время. Световой день закончился, а в темноте найти аэродром было невозможно. Пришлось заночевать в лесу.
Лену колотило от холода, несмотря на заботливо постеленный Николаем лапник и шаль, в которую она безуспешно куталась, забыв, что меньше суток назад из-за нее бойцам пеняла.