— Почему нет? — крикнул голос из темноты. — Парень вполне здоров, сэр.
— Я здоров, — горячо подтвердил Уэйт. — Я хворал… Теперь мне легче… теперь я поправился.
Он вздохнул.
— Матерь пресвятая, — воскликнул Бельфаст, подталкивая его плечом, — да стой же ты, Джимми.
— Убирайся от меня, — сказал Уэйт и оттолкнул Бельфаста грубым толчком; но сам он не устоял на ногах, отлетел и удержался за косяк двери. Его скулы блестели, словно были покрыты лаком. Он сорвал свой ночной колпак, вытер им потное лицо и швырнул его на палубу.
— Я иду, — сказал он, не двигаясь с места.
— Нет! Вы никуда не пойдете, — коротко ответил капитан.
Босые ноги шаркали, неодобрительные голоса роптали вокруг. Он продолжал, как будто ничего не слыша:
— Вы притворялись почти все плавание, а теперь пожелали выйти? Вы думаете, что до получки уже не далеко теперь? Почуяли берег?
— Я был болен… Теперь мне лучше, — бормотал Уэйт, весь блестя под светом лампы.
— Вы бесстыдно притворялись, — строго возразил капитан Аллистоун. — Ну… — Он заколебался меньше чем на полсекунды. — Ну, всем ясно, что вы совершенно здоровы. Но вы желали лежать для собственного удовольствия, так вот полежите теперь для моего. Мистер Бэкер, я приказываю, чтобы этому человеку не разрешали выходить на палубу до конца плавания.
Раздались восклицания удивления, торжества, негодования. Темная группа людей заколыхалась в полосе света.
— Чего ради?
— Я ведь говорил тебе.
— Срам какой!
— Мы еще поговорим насчет этого, — выделился из общего гула голос Донкина.
— Не бойся, Джимми, мы отстоим тебя, — крикнуло несколько человек вместе.
Пожилой матрос выступил вперед.
— Вы хотите сказать, сэр, — спросил он мрачно, — что на этой шхуне больному человеку запрещается поправиться?
Донкин возбужденно шептал что-то за его спиной среди толпы, в которой никто не удостаивал его взглядом. Капитан Аллистоун покачал пальцем перед раздраженным бронзовым лицом оратора.
— Эй, придержите-ка язык, — сказал он предостерегающим тоном.
— Вот как с нами обращаются, — крикнуло двое или трое из более молодых.
— Что мы, машины какие-нибудь, черт возьми, — пронзительным голосом осведомился Донкин и тотчас же нырнул под локти переднего ряда.
— Небось скоро узнаете, что мы не малые ребята…
— Черный тоже человек…
— Мы не станем надрываться на этом проклятом корабле, словно каторжные, если Снежок здоров.
— Да ведь он же сам говорит, что здоров.
— Ну, так забастуем, ребята, забастуем.
— Правильно, черт подери!
Капитан Аллистоун резко обратился ко второму подшкиперу:
— Молчите, мистер Крейтон. — Затем спокойно остановился среди волнующейся толпы, с глубоким вниманием прислушиваясь к смешанному ворчанию и выкрикам, к каждому восклицанию и проклятию, раздавшемуся в неожиданной вспышке. Кто — то захлопнул пинком ноги дверь в каюгу; темнота, полная угрожающего ропота, прыгнула с коротким треском через полосу света, и люди сразу превратились в жестикулирующие тени, которые рычали, роптали, свистели и возбужденно смеялись.
— Уходите от них, сэр, — шепнул мистер Бэкер.
Большая тень мистера Крейтона молчаливо возвышалась рядом с незначительной фигурой капитана.
— Всю дорогу терпели, — сказал грубый голос, — но это уж сил нет снести.
— Товарищ ведь он нам, ребята?
— Что мы, сволочь какая-нибудь в самом деле?
— Левая вахта откажется выйти!..
Чарли, увлеченный своими чувствами, резко засвистел, затем завопил:
— Дайте нам нашего Джимми!
Это как будто несколько изменило настроение толпы. Послышались новые взрывы голосов, и ссора разгоралась. Завязалось множество споров:
— Да!
— Нет!.. Всегда был здоров, как бык!
— Много ты понимаешь!
— Заткнись, щенок, это дело взрослых!
— В самом деле? — с горечью пробормотал капитан Аллистоун.
Мистер Бэкер фыркнул.
— Уф, они спятили. Я весь последний месяц замечал, что идет какое-то тайное брожение.
— И я заметил это, — сказал капитан.
— Теперь они передерутся между собой, — презрительно сказал мистер Крейтон. — Пойдите лучше на корму, сэр. Мы успокоим их.
— Будьте сдержаны, Крейтон, — сказал капитан. И все трое начали медленно пробираться к двери каюты.
В тени передней мачты темная масса топала, бурлила, надвигалась, отступала. Слышались упреки, возгласы одобрения, недоверия, проклятия.
Старые моряки, сбитые с толку и раздраженные, ворчливо выражали свое решение так или иначе покончить с этим делом; но более молодые объясняли другим, как оскорбляют их и Джимми; все беспорядочно кричали и спорили между собой. Они толпились вокруг этого умирающего, ободряли друг друга, качались, топали на одном месте, охали, уверяли, что «не поддадутся». В каюте Бельфаст помогал Джимми взобраться на койку. Он весь извивался от желания поскорее принять участие в свалке и с трудом удерживал слезы, всегда, при малейшем волнении выступавшие на его глазах. Джемс Уэйт лежал, вытянувшись на спине, под одеялом, и задыхающимся голосом жаловался товарищу.
— Мы постоим за тебя, не бойся, — уверял Бельфаст, хлопоча около его ног.
— Я выйду завтра утром на работу… попробую… вы, ребята, должны… — бормотал Уэйт. — Я выйду завтра… Шкипер не шкипер, мне все равно.
Он с большим трудом поднял одну руку и провел ладонью по лицу.
— Не пускай сюда только этого повара, — с трудом пробормотал он.
— Нет, нет, — ответил Бельфаст, поворачиваясь спиной к койке. — Я ему голову скручу, пусть только попробует подойти к тебе.
— Я раскрою ему харю, — едва слышно воскликнул Уэйт, охваченный бессильной яростью. — Я не хочу убивать человека, но…
Он часто дышал, как собака, побегавшая на солнце. Кто-то под самой дверью крикнул:
— Да он здоровее нас всех.
Бельфаст взялся за ручку двери.
— Эй, — поспешно крикнул Джемс Уэйт таким чистым голосом, что тот, вздрогнув, обернулся кругом. Джимми по-прежнему лежал вытянувшись — черный и подобный смерти, под ярким светом лампы; только голова его повернулась на подушке. Выпуклые глаза смотрели на Бельфаста с мольбой и наглостью.
— Я немного устал от долгого лежания, — сказал он ясно.
Бельфаст кивнул.
— Теперь мне совсем хорошо, — настаивал Уэйт.
— Да, я заметил, что тебе лучше… за последний месяц, — сказал Бельфаст, опустив глаза. — Алло, что это? — крикнул он и выбежал.
У самой двери на него налетели какие-то люди, и он моментально оказался прижатым к стене. Вокруг шли бесконечные споры. Бельфаст освободился и увидел три неясных фигуры, одиноко стоявшие в менее густой тени у грота, который поднимался над их головами, словно выпуклая стена высокого здания. Донкин шипел:
— Ну, ребята, теперь самое время, пока темно.
Толпа быстро ринулась к корме; потом замялась и остановилась, но Донкин, тощий и проворный, пролетел дальше, работая правой рукой, как мельничным крылом; он так и остановился вдруг с вытянутой рукой, которая, не сгибаясь, указывала куда-то поверх головы. Послышался свистящий звук полета какого-то маленького тяжелого предмета. Он пронесся между головами обоих подшкиперов, грузно отскочил от палубы и тяжелым смертоносным ударом брякнулся о кормовой люк. Громоздкая фигура мистера Бэкера отчетливо выступила в темноте.
— Опомнитесь, ребята! — крикнул он, приближаясь к остановившейся толпе.
— Назад, мистер Бэкер, — позвал его спокойный голос капитана.
Тот нехотя подчинился. Наступила минута молчания; затем поднялся оглушительный гвалт. Всех покрывал голос Арчи, который энергично кричал:
— Если ты посмеешь еще раз, я укажу на тебя.
Поднялись крики:
— Не надо.
— Брось…
— Мы не таковские…
Черная масса человеческих фигур откатилась к больверку, и снова назад. Видно было как темные фигуры топтались и падали. Рымы звенели под спотыкающимися ногами.
— Брось это…
— Пусти меня…
— Нет…
— Будь ты проклят… А!
Затем звуки, как будто кого-то били по лицу; кусок железа упал на палубу; произошла короткая свалка и чья-то темная фигура торопливо пробежала через люк перед тенью занесенной ноги. Взбешенный голос, всхлипывая, выливал поток площадной брани.
— Запустить этакой штукой, милосердный боже! — с ужасом фыркнул мистер Бэкер.
— Это предназначалось мне, — спокойно произнес капитан, — Я почувствовал ветер от ее полета, что это было? Железный кофельнагель должно быть?
— Черт возьми! — пробормотал мистер Крейтон.
Беспорядочный говор людей, споривших на середине судна, сливаясь с морским прибоем, поднимался среди обвисших молчаливых парусов и, казалось, улетал в ночь дальше горизонта, выше небес. Звезды ярко горели над склонившимися верхушками мачт. Дорожки света ложились впереди медленно двигающегося судна и, после прохода его, еще долго дрожали, как бы от страха перед рокочущим морем. В это время рулевой, умирая от желания узнать причину шума, бросил руль и, перегнувшись вдвое, крадучись, побежал большими шагами к уступу юта. «Нарцисс», предоставленный самому себе, тихо пришел к ветру, без того, чтобы кто-нибудь обратил на это внимание. Он слегка закачался, и сонные паруса, вдруг пробудившись, мощно захлопали все разом о мачты; затем они стали наполняться один за другим, и громкие, стремительно чередующиеся выстрелы пробежали по воздушным рострам, пока, наконец, бессильно висевший грот, сильно дернув, не взлетел последним. Судно задрожало от клотика до киля; паруса не переставая издавали грохот, напоминавший ружейные залпы, швартовая цепь и ненатянутые смычки звенели наверху тоненькими голосами; гардель — блоки стонали. Казалось, будто невидимая рука вдруг злобно встряхнула корабль, чтобы призвать людей, наполнявших его палубы, к сознанию действительности, к осторожности и к долгу.
— Руль на ветер! — резко крикнул капитан. — Бегите на корму, мистер Крейтон, и взгляните, что там еще с этим олухом.
— Выноси на ветер верхние шкоты… Стой на наветренных фока-брасах, — прокричал мистер Бэкер.
Испуганные люди быстро забегали, повторяя приказания. Матросы нижней вахты, внезапно покинутые палубной вахтой, направились к баку по двое и по трое, шумно споря на ходу.
— Посмотрим еще завтра! — крикнул громкий голос. Затем все стихло, и на палубе стала раздаваться только команда, падение тяжелых тросов да трескотня блоков. Белая голова Сингльтона мелькала тут и там среди ночи, высоко поднимаясь над палубой, словно призрак какой-то птицы.
— Идем бакштагом, сэр, — крикнул мистер Крейтон.
— Держи полнее.
— Есть…
— Вытравить шкоты, — это поможет с брасами, уложить снасти, — фыркал мистер Бэкер, суетясь на палубе.
Шум топающих ног и смешанный гул голосов постепенно замер, и офицеры, собравшись вместе на юте, начали обсуждать события. Мистер Бэкер находился в полном недоумении и мог только фыркать; лицо мистера Крейтона выражало спокойное возмущение, но капитан Аллистоун был серьезен и задумчив. Он прислушивался к ворчливым доводам мистера Бэкера и отрывистым суровым замечаниям мистера Крейтона и, глядя вниз на палубу, с таким видом взвешивал в руке железный кофельнагель, который за минуту перед тем, едва не задел его головы, словно это был единственный осязаемый факт из всего происшествия. Он принадлежал к тем командирам, которые мало говорят, как будто ничего не слышат, ни на кого не глядят — и знают все, слышат каждый шепот, не упускают ни одной мимолетной тени из жизни своего судна. Высокие фигуры помощников возвышались над его худой маленькой фигуркой. Они разговаривали поверх его головы; они были возмущены, удивлены и раздражены, но маленький спокойный человек, стоявший между ними, казалось, обрел снова свое ясное, молчаливое хладнокровие, почерпнутое в глубине более богатого опыта. На баке горели огни; по временам громкий взрыв беспорядочного говора доносился из передней части, пролетал над палубами и ослабевал, как будто судно, мягко скользя по великому покою моря, бессознательно стремилось навеки оставить за собой бессмысленную суету мятущегося человечества. Но она возрождалась снова и снова. В освещенных прямоугольниках дверей то и дело мелькали жестикулирующие руки и профили голов с открытыми ртами; черные кулаки взлетали вверх и отдергивались.
— Да, чертовски неприятно, когда этакая история обрушивается на тебя за здорово живешь, — согласился капитан.
Из освещенного пространства донесся громкий крик многих голосов и резко оборвался… За ночь, по мнению капитана, можно было не беспокоиться… На корме пробили одну склянку, другая, на носу, ответила более низким тембром, и голоса звенящего металла окружили корабль широкой вибрирующей волной, которая замерла вдали в безмерной ночи пустого моря… Уж он ли не понимал! Уж он ли не знал их! В былые годы… Да и каких людей, — не этим чета. Настоящих мужчин, всегда готовых в минуту опасности бороться рядом плечом к плечу. Иногда, правда, они становились хуже дьяволов — настоящих рогатых чертей. Э! Это сущая ерунда! Вот отклонились от курса на добрую милю.
Смена у штурвала произошла обычным порядком.
— Держи не круто! — произнес очень громко сменяющийся матрос.
— Держи не круто! — повторил матрос, пришедший на смену, берясь за ручки штурвала.
— Этот противный ветер, вот несчастье, — воскликнул капитан, топнув ногой в неожиданном приливе ярости. — Противный ветер, все остальное ерунда. — Через минуту он снова успокоился.
— Заставьте их пошевелиться этой ночью, господа; пусть почувствуют, что мы ни на минуту не выпускаем из рук власти — только спокойно, понимаете? Вы, Крейтон, попридержите руки. Завтра я поговорю с ними, как старый дядюшка. Просто оголтелые бездельники! Да, бездельники: я мог бы по пальцам пересчитать настоящих моряков среди них; одной руки хватит. Им, изволите ли видеть, только бунтовать не хватало.
Он остановился.
— Вы думаете, что у меня здесь не в порядке, мистер Бэкер?
Он похлопал себя по лбу и коротко рассмеялся.
— Когда я увидел там, как этот черный, уже на три четверти мертвый, трясется от страха среди зевающей толпы, не имел мужества открыто взглянуть на то, что неизбежно для нас всех — я сразу понял, прежде чем я успел обдумать. Мне стало жаль парня, как бывает жаль больное животное. Испытывало ли когда-нибудь человеческое существо более убийственный страх перед смертью? Я решил поддержать его собственную версию.
Что-то толкнуло меня на это! Мне и в голову не приходило, что эти олухи… гм… Теперь придется, конечно, стоять на этом.
Он сунул кофельнагель в карман, как бы стыдясь самого себя, и затем резко произнес:
— Если вы снова накроете Подмура за такими штуками, скажите, что я велю поставить его под насос. Мне уже пришлось раз сделать это. С ним бывает иногда, что он этак закусит удила. Впрочем, он хороший повар.
Он быстро удалился по направлению к люку. Оба подшкипера, с удивленно раскрытыми глазами, последовали за ним при свете звезд. Капитан спустился на три ступеньки вниз и, изменив тон, заговорил, держа голову на уровне палубы.
— Я не выйду сегодня ночью; в случае чего-нибудь, просто крикните… Заметили вы глаза этого больного негра, мистер Бэкер? Мне почудилось, будто они умоляют меня о чем-то. О чем?.. Ведь ему ничем нельзя помочь. Этот одинокий черный бедняга среды наших чуждых лиц… Мне показалось, что он смотрит сквозь меня в самый ад. Подумать только, этот идиот Подмур… Надо дать ему умереть в мире. В конце концов, я тут хозяин. Оставьте его в покое… Может и он когда-то был настоящим человеком. Поглядывайте хорошенько!
Он исчез внизу, оставив своих помощников в полном изумлении. Они были поражены сильнее, чем если бы увидели, как каменное изваяние каким-то чудом уронило сочувственную слезу над тайной жизни и смерти…
Вьющиеся нити табачного дыма стоймя поднимались над трубками, расширяясь в голубой туман, который заставлял бак казаться обширным, точно зал. Между бимсов неподвижно держалось тяжелое облако; лампы были окружены кольцами и каждая из них горела в сердцевине багрового круга пламени безжизненным огоньком, не дававшим лучей. Клубы дыма носились густыми волнами. Люди валялись, сидели, в небрежных позах или, согнув колени, опирались плечом о переборку. Губы двигались, глаза блестели, размахивающие руки вызывали водовороты в облаках дыма. Ропот голосов, казалось, громоздился все выше и выше, как будто не успевал достаточно быстро улетучиться через узкие двери. Нижняя вахта в одних рубахах шагала взад и вперед своими длинными белыми ногами, напоминая бродящих лунатиков; время от времени кто-нибудь из палубной вахты врывался к ним, странно выделяясь в своем верхнем платье, с минуту прислушивался, бросал среди шума какое-нибудь быстрое замечание и убегал снова; но некоторые из них так и застывали у дверей, словно привороженные, прислушиваясь при этом одним ухом к тому, что происходило на палубе.