* * *
Когда Властитель Иоанн разбил Флот Эола и взял в плен всех крылатых нимф его, Цитера, насиженное гнездо Пиратов, было забыто. Как Феникс, Нереиды возродились снова. Имя Эола снова загремело на морях, но Иоанн был уже за морем, как выражались жители холодных степей и лесов; он путешествовал, а без него никто не решился на подвиг, который мог бы снова возвратить свободу морям и спокойствие берегам их.
Хотя остров Цитера в новые времена не столь уже был привлекателен, как в те времена, когда корабль Арго, построенный из лесов Додоны, приставал к нему, но нельзя было бы не отдать справедливости тому, кто выбрал сей остров для надежного прибежища и спокойного местопребывания. Остров был неприступен, как небо для нераскаянного грешника. Клятва Эола, что он обратит весь остров в Вулкан, если законная сила овладеет им, подкрепляла общее мнение, что подземелья острова наполнены пороховыми бочками, а пристань защищена как Олимп от нападений Тифона.
Широкая равнина простиралась от набережного возвышения до ската гор, усеянного холмами, покрытыми кустарником, плодоносными деревами и изредка высокими тополями. За деревьями были видны строения, как загородные дома в садах роскошной Смирны. За крайним возвышенным холмом, в выдавшейся скале, был грот, называвшийся гротом Царицы. Над скалою, озиравшею весь остров, была укрепленная башня, в раде тех, которые Вобан поместил в первую свою систему укреплений; она служила маяком во время ночи и сторожевым оком во время дня, чтоб на остров не залетели чужие птицы.
На третий год после несчастного побоища близ Олинта, в начале весны, Эол отправил всех Нимф своих искать приключений и добычи к южным берегам Средиземного моря и в Восточный Океан, а сам пустился, по выражению его, собирать слухи.
Остров опустел; остались только сторожевые, и семейства пиратов, которые хотя были врагами законов, власти освященной и блага общего, но имели также свои обязанности и в своем кругу также понимали и испытывали чувства сродные человеку. Они знали дружбу, любовь, сожаление и родство; но сии священные зависимости были для них мгновенны; ибо беспокойный дух, как, большой страдалец, искал только средств к утолению боли, а не к возращению прочного здоровья.
Подле крайнего холма, почти под навесом скалы, где был грот Царицы, осененный деревами и кустарником, стоял дом Эола; в нем жила старая женщина, которую почитали матерью Эола; восьмилетняя девочка, которою называли его Дочерью, и девушка шестнадцати лет, с задумчивой наружностью и иногда с слезами во взорах.
Черты лица и томные глаза её были столь привлекательны, так отражалась в них душа созданная для любви и для страдания, что кажется ничто в мире не могло бы примирить ее с равнодушием и спокойствием.
Старуха, прикованная бессилием к постели, издавна страдала уже бессонницею, и потому Мери была жертвою её вечного бодрствования. Но время ночей она должна была сидеть подле старухи, слушать усыпительные рассказы её и не спать; а во время дня тешить дремоту её чтением повестей и былей, до которых старуха была охотница.
Однажды, вскоре после отъезда Эолова, около вечера, старуха, обложенная подушками, по обыкновению, лежала. Мери, пользуясь её дремотой, сидела подле окна и склонив голову на руку, смотрела, на синие волны, позолоченные лучами заходящего солнца, и на отдаление моря, в котором белелись паруса плывущего корабля. Маленькая Лена, любившая ее как мать свою, была подле неё и молча вырезывала из бумаги мальчиков.
Забывчивость Мери была нарушена кашлем, предвестником пробуждения старухи.
— Что ты делаешь, Мери! — произнес хриплый голос. — Возьми книгу прочитай что-нибудь.
Иногда горько расстаться с задумчивостью, как с внимательным и снисходительным другом, которому поверяешь свои сокровенные чувства. Мери вздохнула, взяла лежавшую на окне книгу, открыла заложенную страницу и стала читать:
— Ты можешь идти, но помни, что счастие заключается в нас самих; если ты отдалишься от самого себя, ты удалишься и от своего счастья.
Не верь глазам своим и слуху своему там, где освещает предметы и говорит про них твое самолюбие.
— Постой, постой, Мери! Это какие-то отеческие наставления; уж я не ребенок слушать их, переверни листочек.
Мери исполнила приказание и читала следующее:
— Он встал вместе с зарею и взошёл…
— Кто он?
— Царь Соломон, — отвечала Мери и стала продолжать:
— Взошёл на холм Мелло, ограждённый кедрами. Солнце восходило над Солимом во всем своем блеске и величии.
— Прекрасна и роскошна одежда твоя, солнце! — сказал он. — Благотворны лучи твои, светильник мира! Постоянно течение твое, источник пламени! Брось же на меня презрительную улыбку! Смотри на блестящую одежду мою, окованную золотом, осыпанную перлами, алмазами, яхонтом и изумрудом! Все блестит, всё горит! Но это твой свет, о солнце! Снисходительно ты, или презираешь, не срывая с меня твой блеск! который в безумной гордости я назвал своим?
Но не гордись же и ты, солнце! Твоя блистательная одежда была бы подобна мраку, если бы на ней не отражались лучи другого светила, другого солнца, более величественного и более благотворного!
И ты, не то море света, в котором плавает вселенная и утопает ум!
И ты, подобно мне, ложный благодетель, раздаватель чужих даров, чужого богатства, всему, что тебя окружает!
Не жалей же, солнце, чужого богатства! Расточай лучи свои, лей на меня больше света, чтоб не сказали вам, что мы живем только для себя!
— Перестань, Мери! Этого я не понимаю. Читай мне какую-нибудь историю.
Перевернув несколько страничек, Мери снова стала читать:
— Княгиня Ариадна, после смерти мужа своего, Владетеля богатой земли, платившей дань Царю Славянскому, должна была, по законам, в течении года, выбрать мужа из сановников достойных и по породе своей имевших право на верховное Княжение, или лишиться владений и сана, предоставить Вышнему совету выбор Правителя и довольствоваться наследственным замком, находившимся близ столицы в Карпатских горах.
— Что это, быль? — спросила старуха.
— Не знаю, — отвечала Мери.
— Как не знать; про Карпатские горы я слыхала; верно быль. Ну!
Но время остановки, листочек в книге перевернулся; Мери не заметила и продолжала:
— Таким образом прошло время траура. Дворец Ариадны открылся для гостей. Праздники, обеды, балы, древние рыцарские турниры, возобновились. В шумных удовольствиях она забыла, что день лишающий ее всех прав, приближается.
— Какая ветреность! — пробормотала старуха, — да который год был ей?
— Должно думать, что она была очень молода, если так любила удовольствия.
— Что тут думать; чтоб узнать лета, не думают, а смотрят в лицо, да и то не узнаешь: кто даст мне семьдесят второй? А если б прежняя ноги, я сама только и думала бы о пирах, да о гулянье.
Мери продолжала:
— Скромный, молчаливый и любимый всеми Граф Войда, по-видимому, не обратил на себя внимания её. Все, сожалея, забыли его; предметом общего внимания сделались два юноши богатейших и почтенных Фамилий, Олег и Самбор. Они были равны и по достоинствам и по всему, что входит в смесь сравнения людей, особенно таких, которые должны быть светлым центром какой бы то ни было сферы.
Соперничество честолюбия поселило в них пылкую любовь к Ариадне, а любовь к Ариадне поселила соперничество любви. — Страсть не знает снисхождения и уступчивости; и потому Олег дал клятву: что тот, кто будет обвялен Верховным Князем, женихом Ариадны, должен, до венчания, битвою с ним откупить право, которое внимание Ариадны дает ему на её сердце. Самбор дал точно такую же клятву.
— Вот догулялась! — произнесла старуха. — То-то глупость! Уж приманивать бы так одного; люди не куропатки! Ну, что дальше! Верно, чтоб избежать беды, откажется от княжения.
Мери продолжала:
— Настал роковой день. Советники Княжества, со всеми обычными церемониями объявили Ариадне, что согласно неизменным законам, завтра, то есть по истечении года после смерти Верховного Князя, она должна: или отказаться от права на владение, или объявить народу имя нового Верховного Князя, которого избирает её мудрость и сердце.
— Так и есть! — вскричала опять старуха, — что я сказала, тому и быть! Ну!..
— Как, — произнесла Ариадна, — завтра скучный день законного срока? Я и не думала, чтоб он так скоро подкрался ко мне; но завтра мы об этом и поговорим; а сегодня мне некогда думать о выборах мудрости и сердца; сегодня у меня торжественный обед и вечер, на которых вы, господа советники, также, я уверена, не откажетесь быть?
Советники почтительно поклонились и вышли.
— Кажется судьба предоставляет не сердцу Ариадны, а совету и народу, выбор Верховного Князя, — сказал один из них.
— Тем лучше, — отвечал другой. Выбор сердца редко удачен.
— Очень справедливо, — сказал третий Советник и разговор их прервался молчанием, которое в сем случае было знаком согласия.
— Приковать бы им языки! — захрипела старуха, долго молчавшая и слушавшая внимательно чтение. — И того-то не знают, что человека всегда выбирают по сердцу! Ну!
Мери хотела продолжать, но вдруг раздался звук вестового рога.
— Что это звучит? — спросила старуха.
— Какой-нибудь корабль приближается к острову.
— Посмотри-ка, Мери, в окошко.
— На всех парусах приближается к пристани!
Звук рога повестил еще три раза. Раздался выстрел; сторож на башне загремел вестовую песню.
— О, да это верно Эол! Сторож играет возвратную! — произнесла старуха, высунувшись из подушек.
Не успела она еще кончить сих слов, Мери не было уже в комнате. Она взбежала на находившийся в близком расстоянии от дома высокий холм, с которого видна была пристань. Взоры Мери устремились, на знакомый корабль, вступивший в оную. Грудь Мери взволновалась, в очах заблистали слезы; но лицо её сделалось бледно как воск; казалось, что сердце её готовилось к радостной встрече, а душа к новым огорчениям. Несколько человек спустились с корабля в ладью, приплыли к берегу и пошли по дороге ведущей к дому Эола.
Приблизясь к холму, на котором стояла Мери, они своротили к гроту Царицы. Раздались невнятные слова; но Мери вслушалась в знакомый голос; волнение чувств её усилилось. Невольно скрылась она за куст. Двое из проходящих, в обыкновенной легкой морской одежде, вели кого-то под руки. На неизвестном был накинут черный широкий плащ, а на голове, что-то в роде древнего рыцарского шлема, с опущенным забралом. За ними шел еще один.
— Север! Теперь можно выпустить голову из клетки! Пусть посмотрит на свет да затянется свежим воздухом!
— Хорошо! Пусть позабавится! — отвечал грубым голосом другой, отпирая замок ошейника и снимая с пленника шлем.
Едва Мери взглянула на лицо пленника, чувства ее оставили, она без памяти упала на землю.
КНИГА ВТОРАЯ
Предисловие
На вопрос: каким образом рукопись Мартына Задека перешла ко мне в руки, я должен дать объяснение.
Во время бытности моей в г. Яссах приучил я к себе одного забавного Швейцарца, странствующего пирожника и кондитера. Однажды, опорожнив его корзинку и наслушавшись его горных песен, любопытство заставило меня спросить у него про известного всем столетнего Швейцарского предсказателя Мартына Задека.
— Мартын Цадэк? — вскричал он — ах мой добрый господин, да это мой предок! Я сам называюсь Вернер Цадэк. Мы ведем свое происхождение от Цадэка Мелэха; Цадэк колена Елеазарова, был Первосвященником при Сауле и возвел в царское достоинство Соломона. Потом, один из Цадэков был основателем секты Цадэкеев, противной секте Фарисеев. Он сказал: «не уподобляйся рабам, которые повинуются единственно из страха или награды; будь покорен без видов на выгоды и без надежды на вознаграждение трудов твоих.»
Вот, видите ли, добрый мой Господин, вся наша фамилия следовала этому правилу; и я также: вы приказали мне петь — я пою, нисколько не думая о том, что вы дадите мне по крайней мере один рубье за мои труды. О! Я бы вам рассказал слово в слово, славную историю 3448 года, которую писал Эрнст Родер, по сказаниям Мартына Цадэка, и которая, хранится в Золотуре, и известна под названием Рукописи Мартына Цадэка.
Очень понятно, что, я заставил швейцарца Вернера Цадэка рассказывать мне историю 3448 года.
И вот, потомок Саддукея, свято следуя правилу предка делать все без видов и вознаграждений, растянул свои ежедневные рассказы на целый месяц, нисколько не рассчитывая даже того, что его рожки и конфекты во время рассказов, таяли на моем языке и превращались то в рубье, то в башлык, то в крейцер, то в серебряный рубль и даже в махмудий и червонец.
Разумеется, что все рассказанное им не мог я передать слово в слово, ибо язык Вернера Цадэка походил на язык происшедший во время столпотворения и состоял из всех земных наречий. Из рассказов Вернера можно было бы составить несколько десятков томов, но я был столько осторожен, что выкинул из общей связи главного события 3448 года тьму вставок подобных пустой несвязной повести о Ариадне, которую читает Мери.
Предрассудки есть пища рассудка. Чтоб знать, что должно делать, прежде должно знать, чего не должно делать.
VII
Прошло несколько дней. Иоанна никто не видел, кроме доктора Эмуна и Филипа истопника.
Но в один из торжественных дней, в которые Иоанн имел обыкновение осматривать полки свои, Воевода охранных полков приказал доложить Властителю о готовности войск к смотру.
— Смотреть войска буду! — сказал он.
Когда узнали в Сборной палате намерение Властителя быть на смотре войске, толпы придворных взволновались и устроились для встречи его.
Только Блюститель Босфорании был одинаков во всякое время года. Он обладал твёрдостью и правотою души, не боялся туч, ибо знал, что громы и молнии столь же необходимы для природы, сколько страх и надежда для человека.
Иоанн вышел.
Он остановился посреди палаты, видя, что длинной ряд дневальных от всех охранных полков, по, обыкновению двинулся к нему на встречу для представлений.
На глаза Иоанна был надвинут зонтик, который скрывал лицо его.
— Все, все в нем переменилось! — сказал тихо Князь Любор Блюстителю Босфорании. — Я начинаю соглашаться с мнением придворного доктора. Сравните настоящего Иоанна с прежним. Он как будто нас не узнает. Смотрите, как остановился он, и ни слова дневальным, старшинам и сотникам, которые являются ему.
Блюститель молчал на замечания Князя Любора.
Когда дневальные представились, он подошёл к Иоанну и донес о благосостоянии Босфорании. После него придворный представитель приблизился и произнес:
— Правители трех областей просят о позволении представиться Государю Властителю!
— Зачем? — произнес отрывисто Иоанн.
— У него как будто чужой голос! — тихо сказал Любор Блюстителю.
Правитель области Горской подошёл к Иоанну:
— Народ поручил мне сказать: «Властителя мы почитаем как солнце, без которого темна была бы страна наша!»
Вслед за ним, подошёл правитель области Западной.
— Любовию и верностию ищем любви и покрова твоего, Властитель!
Наконец правитель Северной области произнес;
— В деснице Властителя Иоанна, благо народа области Северной!
— Зачем? — проговорил Иоанн.
— По твоему приказу, Властитель! — отвечали правители.
— Да… — произнес Иоанн, как будто вспомнив что-то; и пошел к выходу. Иэменской жеребец стоял уже подле крыльца; широкая грудь его вздулась, глаза сверкали; встряхнув головою и брызнув белою пеной, он взвился под Иоанном, когда золотая шпора дотронулась до щекотливого ребра его.
Ряды охранных полков тянулись по площади, как металлические зубчатые стены древнего Вавилона.
Молча подъехал Иоанн к воинам. Громкое воинское приветствие пронеслось по рядам.
— Лучше было бы узнать нам друг друга в битве! — произнес Иоанн.
Эти слова коснулись до слуха приближенных к Иоанну, и как эхо отозвались по всему войску.