Он скромно присел на краешек дивана, оглядывая аккуратную комнатку с минимумом мебели, но оттого еще более светлую и чистую. В углу тихонько тикали ходики, резной маятник, изображающий солнечный диск, мерно покачивался из стороны в сторону. На краю дивана лежала толстая книга, на обложке которой Игнат прочел название «Клиническая фармакология». Рядом с нею лежали пяльцы, меж которыми была натянута канва с еще незаконченной работой. Не решаясь взять ее в руки, Игнат вытянул шею, разглядывая вышивку. И сердце в одночасье рухнуло вниз.
Голубыми и черными нитками по белому была вышита сидящая на одиноком побеге птица с человеческой головой. Перья и волосы будто растрепал налетевший порыв ветра. Глаза волшебной птицы были серьезны и черны.
«Вьет она гнездо за семью морями, на острове Буяне, на хрустальной горе, и по левое крыло бьет мертвой воды ключ, а по правое – воды живой…»
– Нравится?
Игнат вздрогнул, поднял встревоженные глаза на вошедшую Марьяну. Она успела переодеться в флисовый домашний костюм с аппликацией смешного плюшевого медведя на сорочке.
– Кто это? – спросил Игнат, снова переводя на вышивку завороженный взгляд.
– Репродукция с картины, – девушка поставила принесенный чайник на деревянную подставку. – Вышиваю вот на досуге… Нравится?
– Нравится, – честно ответил Игнат. – Искусница же Вы, Марьяна.
Та усмехнулась.
– Да уж можешь мне не «выкать», не намного тебя старше-то. Двадцать мне.
– И уже лекарница? – не поверил Игнат.
Он немного отодвинулся, словно боялся, что вышитая птица оживет и утянет его с собой в неизведанное и темное небытие.
– Фельдшер я. Сюда по распределению направлена.
Марьяна разлила по кружкам золотистую заварку, выложила на блюдца по куску пирога.
– Сама-то я не здешняя, – пояснила она. – Из Новой Плиски. Слыхал?
– Не, – Игнат качнул головой. Подхватил заваливающийся с блюдца кусочек. Край ложечки с хрустом проломил упругий глазированный бок пирога.
– Да я и сам приехал недавно, – сказал он. – Бабушка Стеша меня на учебу в интернат направила. Говорит, хоть какое образование получу, да профессию. А здесь – какое образование?
Он вздохнул, глядя, как изящные пальцы Марьяны помешивают посеребренной ложечкой чай, потом просил:
– И надолго ты к нам врачом-то?
– Вот уж не думаю, – усмехнулась девушка.
Она отхлебнула чая, смахнула упавшие на лоб темные волосы. Игнат вдруг поймал себя на мысли, что в открытую любуется ее красотой – не той идеальной красотой, что он не единожды видел в журналах, которые друзья прятали под матрасами. Красота Марьяны была другой – спокойной, чистой, естественной. Нарядить ее в сарафан – и будет вылитая лесная богиня-берегиня.
– Хочу набраться опыта как практик, – продолжила она, звонко тренькая серебряной ложечкой о край чашки. – А там, может, в большой город подамся. В Кобжен или Славен.
Игнат слегка нахмурился. Он вдруг почувствовал укол ревности ко всем большим городам мира. Еще не анализируя свои чувства, но, поддавшись импульсу, он понял, что никуда не хочет отпускать эту открытую и добрую лекарницу.
– Хорошо жить и у нас можно, – возразил он. – Даст Бог, земство отстроим. Нешто у нас хороших людей нет?
– Хорошие люди есть, да возможностей мало, – вздохнула Марьяна. – Но до лета, а то и до следующей осени мне все равно придется у вас пожить. Ты-то сам в большой город не думал перебраться?
Игнат не думал, и врать девушке не хотел, а потому отрицательно мотнул взъерошенной гривой.
– Тут моя родина, тут бабушка Стеша жила, тут и похоронена. Да и куда мне в город-то? Премудростям я не обучен.
– Так в городе не только ученые с докторами нужны, – хитро улыбнулась Марьяна. – Плотники тоже пригодятся. А я слышала, что вся деревня тебя хвалит. Только и разговоров: «ах, наш Игнат!», да «наш Игнат!».
– Ну, уж…
Парень смутился и не заметил, как проглотил последний кусок пирога.
– Еще будешь? – тут же спросила Марьяна.
Игнат подумал, повздыхал и согласился.
– А все равно, – сказал он. – Где родился, там и пригодился.
– А родители твои где? – спросила девушка. – Сирота, поди, раз бабкой воспитывался?
– Сирота, – подтвердил Игнат. – Отца на зимовке волки порвали. А мать умерла, когда я совсем мальцом был. Так я их и не помню толком…
Он вздохнул снова и подумал, что в следующий раз надо бы навестить и родительские могилы. Только похоронены они не тут, а на старом кладбище, до которого еще несколько верст надо по бездорожью ехать, а зимой, верно, не проедешь и вовсе. И сердце стянуло острыми нитями – резануло больно, по живому, и Игнат отвернулся, чтобы девушка, не дай Бог, не заметила его повлажневших глаз.
Давно это было, уже и не упомнить – когда…
– Прости.
Руку накрыла теплая узкая ладонь девушки. Ее пальцы были длинными и тонкими – пальцы швеи или музыканта. В голосе слышалось искреннее участие.
– Что уж, – со вздохом повторил Игнат и быстро обтер лицо рукавом. – А твои-то родные живы?
– Живы, слава те Господи, – перекрестилась Марьяна. – В Новой Плиске остались. Мама у меня приемщицей товаров работает. Отец – токарь.
– Добрые профессии, – похвалил Игнат. – Вышивке тебя матушка научила?
Он снова покосился в сторону оставленной работы.
– Она, – подтвердила Марьяна. – А хочешь, доделаю и тебе подарю? Вижу, глаз ты с птицы моей волшебной не сводишь.
Она засмеялась, и щеки Игната загорелись стыдливым румянцем.
– Ты мне и так жизнь подарила, считай, – просто сказал он. – В долгу я у тебя.
– О! Какие громкие слова! – Марьяна откинула косу на спину, театрально закатила глаза. – Этак у меня в должниках вся деревня скоро ходить будет! Кому антибиотиков дам, кому градусник поставлю.
– А что, и будет, – уверенно проговорил Игнат. – Хорошие доктора всюду нужны. А кто бы меня на ноги поставил, как не ты? И младшему Ковальчуку кто крапивницу вылечил? А когда Авдотья Милош на сук глазом накололась? А дядя Назар ногу подвернул? А?
– Ну, будет. Будет! – Марьяна смеялась и выставляла ладони, будто защищаясь от излишне настойчивых нападок Игната. – Захвалил ты меня! Убедил! Глядишь, и останусь…
Она подмигнула ему, и в серых глазах снова проскочила бесовская искорка. В груди у Игната почему-то потеплело, а улыбка сама собой стала расползаться по его простодушному лицу.
– Оставайся! – пылко попросил он. – Ты не смотри, что глухомань. Дорога весной расчистится, до станции тут рукой подать. А знаешь, красота летом какая? Просторы какие? Карпов можно наловить, что вот этот стол!
– Так уж и стол! – притворно ахнула Марьяна. – Ну что ты будешь делать? Останусь.
Она засмеялась снова, и Игнат вместе с ней.
На душе у него заметно посветлело. И в следующие несколько дней Игната не беспокоили ни мысли об умершей Званке, ни вещая птица с ее живой и мертвой водой.
7
Однажды утром Игната постигла небольшая, но все же неприятность. Открыв нижние полки шкафчика, где хранились крупы, он с огорчением обнаружил, что в одном из мешочков прогрызена дыра.
«Надо мышеловки ставить», – подумал Игнат.
Но мышеловок в доме не было, не обзавелся еще. Поэтому и пришлось снова идти на поклон к соседям.
– Дам, отчего ж не дать? – живо откликнулась тетка Рада. – Да и ты сделай милость, Игнатушка. Крыша на бане прохудилась, не посмотришь ли? – ее голос стал просящим, ласковым. – Муженек мой там с самого утра торчит, да разве ж с тобой в плотницком умении сравнится?
– Посмотрю, – не стал отказываться парень. – Мне не в тягость.
– А мы уж отблагодарим! – обрадовалась Рада и во всю силу своих легких принялась звать мужа.
Игнат привык подходить к работе со всей ответственностью, поэтому задержался у соседей до обеда. Добрая Рада накормила его своими знаменитыми щами, приговаривая, какой же Игнат тощий да как бы ему хорошую невесту найти.
– Ты бы к фельдшерице нашей присмотрелся, что ли, – под конец сказала она. – Такая девушка! И красавица, и умница!
– Вот потому, что умница да красавица, на меня-то и не поглядит, – вздохнул Игнат. – Да и не видно ее сейчас в Солони. Здесь ли?
– Здесь, у Боревичей младшенький скарлатину подхватил, так от него не отходит, – Рада одобрительно покачала головой. – Вишь, добрая какая? Не девка – сказка!
Игнат почему-то заулыбался. Потом, смутившись этим, снова полез на крышу.
«Добрая, – думал он. – Надо бы ей звонок починить. Попрошу помощи у дяди Касьяна, он в электричестве поболе меня разбирается».
На душе стало весело и тепло. Серые облака над головой истончились, посветлели. Игнату даже показалось, что сквозь их плотную завесу проглянула плоское блюдце солнца.
«А ведь весна скоро», – понял он.
И пусть еще злятся холодные ветра, пусть снегопады до крыш заваливают дома, одно оставалось неизбежным – февраль медленно и неуклонно близился к концу. А, значит, все страхи останутся в прошлом.
Игнат так заработался, что от усердия с его носа скользнула вниз прозрачная капля. Он сконфуженно утерся рукавом и огляделся испуганно – не заметил ли кто?
Но на крыше он был один – тетка Рада ушла в избу готовить ужин, ее муж Егор выстругивал во дворе стропила.
Как раз в это время в конце улицы показался внедорожник.
Он несся на предельной скорости, и рев двигателя взрезал воздух, будто тревожная сирена.
«Как будто черти за ним несутся», – сказала бы бабка Стеша.
Поравнявшись с забором, автомобиль резко затормозил. Из кабины, подхватив с сиденья ружье, выпрыгнул местный егерь, Мирон Севрук, и таким его никогда еще не видел Игнат. Егерская шапка с длинным лисьим хвостом заломлена на затылок, рукав фуфайки перечеркивали рваные прорехи, будто Мирон в спешке продирался сквозь кустарник.
– Ну, Егор! Дождались! – еще от забора закричал Мирон, потрясая ружьем. И даже с крыши Игнат видел, как побелели костяшки его пальцев.
Лицо у егеря так же было белым от напряжения, в голосе слышались визгливые нотки. Игнат на крыше замер, и предчувствие недоброго вдруг кольнуло его под ребра.
– Что такое? – флегматично отозвался Егор, не отрываясь от рубанка. – Черти за тобой гонятся, что ли?
Он ухмыльнулся в усы.
– Черти, как есть, – закивал Мирон. – Знак я увидел, Егор. Вот что.
– Это какой такой знак? – Егор, наконец, поднял голову, и ухмылка сползла с его лица.
– Тот самый знак, – с нажимом произнес егерь.
Он понизил голос и нервно огляделся по сторонам, словно ожидая, что преследующие его черти сейчас выпрыгнут из-за забора.
– Обходил я капканы с утра, – вполголоса заговорил Мирон, – на опушке леса и увидел. На сосновом суку черный вепрь висит. Пузо до самого паха разрезано, и потроха вывалены, к земле свисают.
Игнат почувствовал, как к его горлу подступил комок. Гвозди из руки просыпались в прореху, но их паденье заглушил толстый слой теплоизоляции.
– Балуется ребятня. В соседних Малых Топях недавно хулиганили, избы поджигали, потом в лесах куролесили, – отмахнулся Егор, но уверенности в его голосе не было.
А Игнат вспомнил, как рассказывал дед Ермола, будто в прошлом году Матвею, одному из Солоньских охотников, вепрь бедро клыками исполосовал, даже в уездный госпиталь возить пришлось.
– Говорю тебе, не ребятня это, – егерь взмахнул руками, и ружье описало в воздухе дугу. Егор инстинктивно отпрянул.
– Самое жуткое знаешь что? – продолжил Мирон. – От потрохов еще пар шел. Стало быть, совсем недавно его вздернули. Знали они, что я там пройду, понимаешь? Знали, и уж расстарались на славу!
Он тихо захихикал.
В этот момент Игнат совершенно разжал руки, и молоток выскользнул из ослабевших пальцев. Ударившись о балку, он с грохотом скатился по кровле. Сам Игнат подпрыгнул от неожиданности, а вместе с ним подпрыгнули и мужики.
– А там еще кто? – заорал Мирон, вскидывая ружье. – Вылезай, мать-перемать! Не посмотрю, черт ты, или леший, или дьявол сам!
Он выругался снова. Щелкнули взведенные курки.
– Не стреляй, дядя Мирон!
– Не стреляй!
Игнат и дядя Егор крикнули одновременно. А Егор еще и добавил:
– Совсем со страха рассудка лишился? Это ж Игнашка Лесень мне крышу латает!
И прокричал уже Игнату:
– Слезай, хватит! Наработался!
Игнат не стал спорить и послушно полез вниз.
«Знали они, что я там пройду», – почему-то без остановки крутилось в голове.
Знали – кто?
Игнат представил, как на зимнем ветру покачиваются туда-сюда красноватые ветки сосен. И вместе с ними покачивается на толстой двойной веревке грузная туша вепря. Морда оскалена в последнем болезненном рыке, желтеют закрученные кверху клыки – грозное, но теперь совершенно бесполезное оружие, так и не уберегшее своего хозяина от смерти. Черная шерсть, должно быть, лоснится от крови, а вытащенные внутренности болтаются перекрученными канатами…
Игнат со свистом втянул в себя воздух, помотал взъерошенными вихрами, отгоняя наваждение. Мужики терпеливо ждали его. Только егерь все не выпускал ружья и дышал шумно, будто пробежал весь путь от леса на своих двоих.
– Все слыхал, что ли? – осведомился он у Игната, едва тот подошел к мужчинам.
– Слыхал, – признался тот (врать он не умел). – Кто же это сделал, дядя Мирон?
– Браконьеры, я думаю, – вместо него ответил Егор. – В последнее время тут их много ходит. Или беглый каторжанин. Я слышал намедни, что с Увильских рудников каторжник сбежал.
– И верно, – закивал вслед за ним Мирон. – Слыхал и я такое. Надо мужиков подымать. Устроим злодеям веселую жизнь, а?
Он засмеялся, и смех показался Игнату искусственным.
– Значит, я к Касьяну пойду, – продолжил егерь. – И еще к Ипату Рябому заскочу по дороге. А ты уж, Егорка, по своим соседям пройдись.
– Пройдусь, ты в этом не сомневайся, – поддакнул тот.
– Может, и я чем сгожусь? – спросил Игнат. – Руки у меня крепкие, сила тоже имеется.
Мужики переглянулись.
– Дело-то серьезное уж больно, – строго сказал Егор. – Руки-то у тебя есть, да только молоко на губах едва обсохло. Останешься дома, и даже носа не моги высовывать, понял?
– Понял, дядя Егор, – удрученно ответил Игнат.
– То-то. И еще, – вспомнил мужчина. – Бабам не моги проболтаться! Узнают – визг на всю округу будет. Понял?
– И это понял, – Игнат вздохнул.
– Ну, вот и иди с Богом, отдыхай, – Егор хлопнул его по плечу своей крепкой лапой. – Крышу я уж сам доделаю. А инструменты тебе потом жена занесет.
Игнат кивнул и побрел домой.
Уже отойдя на приличное расстояние, он услышал, как Мирон спросил у приятеля:
– Радке-то своей когда расскажешь?
– Опосля, – после некоторой паузы откликнулся Егор. – Неча раньше времени панику наводить.
В голову Игната снова скакнул образ свисающего с сосны зверя. Теперь морозец наверняка подернул его влажные потроха сероватым инеем, глаза остекленели. Скоро на запах свежатинки выйдут из леса волки…
«… или кто похуже», – подумал Игнат.
Браконьеры или беглые каторжане…
Только зачем браконьерам тушу на сосновые суки нанизывать? Да и беглым каторжникам, затравленным собаками да погоней, не так просто будет с лесным вепрем разделаться.
«С лесным черным вепрем, – сказал про себя Игнат. – Вот что главное! Вепрь-то был черный…»
Он вспомнил, как в далеком детстве бабка рассказывала ему сказки о колдунах, оборачивающихся черными вепрями. Был ли это оборотень? И кто подвесил его на лесной виселице?
«Знали они, что я там пройду…» – снова вспомнились слова егеря Мирона.
В эту ночь Игнат спал плохо.
В растревоженном мозгу проносились видения то черного вепря с вытащенными потрохами, то пролетающей над лесом гигантской птицы, и слева от нее вся земля покрывалась льдом, а справа – пламенем. Приходила во сне к Игнату и мертвая Званка – но не гниющим трупом, а бесплотной голубоватой тенью. Повздыхала рядом с кроватью, погладила по волосам невесомой ладонью, да так и ушла, невидимая, в предрассветную синь. Только последний ее шаг, отозвавшийся скрипом половицы, и расслышал Игнат. Открыл заспанные веки, обвел взглядом комнату. И тут же взвился с постели, потому что рядом с его изголовьем сидела толстая серая мышь и тянула воздух своим подрагивающим влажным носом.