– «И летит кувырком и касается чайками дна», – снова вспомнил Димка стихи и даже испугался: «Что это сегодня со мной?» Он перевернулся и поплыл.
Вот жизнь!
***
Чайка, похожая на гидроплан, прилетела с моря, изящно сделала вираж и ушла обратно. Галя отбросила книжку и перевернулась на спину. Над головой прошли ботинки Иванова-Петрова и голые ступни Алика.
«Мальчики ловят рыбу, – улыбнулась Галя. – Посмотрим, что вы поймаете. А я? Поймаю ли я золотую рыбку? И где она плавает, моя? Море такое громадное. А может быть, она сама приплывет ко мне и скажет: „Чего тебе надобно, Галя?“ „Я хочу, чтоб было душно, и пахло цветами, и чтобы я стояла на балконе и смотрела на слабые огоньки Вероны“. А потом послышится шорох, и появится Ромео. Он подойдет ко мне и скажет: „Кончай, детка, свои закидоны глазками и прочие шуры-муры“. Он скажет это так же, как сказал сегодня, но на этот раз мы будем одни. А дальше уже все пойдет по Шекспиру. Но конец будет ненастоящий, так будет только на сцене. Вспыхнут все лампы, и мы встанем как ни в чем не бывало. Аплодисменты! Букеты! А в первом ряду аплодирует седой человек из кино. На самом деле это будет только начало».
***
К концу дня друзья подстрелили одну тощую камбалу. Они стыдливо завернули ее в газету и отнесли в палатку. Почистившись, пошли на автобусную остановку.
Галя и Алик долго и противно смеялись. Юрка и Димка не ответили ни на один вопрос. Не станешь ведь рассказывать, как они без конца ныряли и, посинев от напряжения, пытались вытащить застрявший гарпун. И про улыбочки Янсонса тоже не расскажешь. Ведь не рассказывать же, ей-богу, про эту несчастную рыбешку, которую с грозным ревом и омерзительным сопением пожрал один из котов Янсонса. Абсолютно ни о чем нельзя было рассказать. Ведь если Галка начнет хихикать, ее не уймешь.
За спинами ребят гигантским веером колыхался закат. А прямо перед ними стояли красные сосны. А вот показался огромный венгерский «Икарус». Краски заката раскрасили его лобовое стекло. Замолчали Галка и Алик. Все четверо смотрели, как приближается автобус, и чувствовали себя счастливыми. Вот это жизнь! Горячий песок. Сосны. Чайки. Море. Автобус идет. Куда хочу, туда еду.
Могу на автобусе, а могу и в такси. И пешком можно. И никто тебе не кричит: иди, учи язык! И никто, понимаете ли, не давит на твою психику. И унижаться, выпрашивать пятерку на кино не надо. А впереди вечерний Таллин. Город, полный старых башен и кафе.
Они вошли в кафе. В зале были свободные столики, но они подождали, пока освободятся места у стойки. Места освободились, и они сели на высокие табуреты к стойке. Положили руки на стойку. Вынули сигареты и положили их рядом с собой. На стойку. Поверхность стойки была полированной и отражала потолок. Потолок весь в звездах. Асимметричные такие звезды.
Буфетчица занималась с кем-то в конце стойки, а ребята пока оглядывались, сидя у стойки. Кафе было замечательное.
– А вон наши красавцы с пляжа, – сказал Алик.
В дверях появились трое парней.
– Ишь ты, напыжились! – засмеялся Юрка.
– А как же! – усмехнулся Димка. – Смотрите, смотрите, мы идем в элегантных вечерних костюмах. Все трое в черных костюмах.
– Дешевые пижоны, – сказал Алик.
– Они не пижоны, а рабочие, – возразила Галя.
– Рабочие! Знаем мы таких рабочих!
Пижоны-рабочие вежливо поклонились Гале. Брижит Бардо сделала салют ручкой и сказала первое эстонское слово, которое выучила:
– Тере – здрасте!..
Димка только покосился на нее. Те трое уселись на высокие табуреты, как будто им в зале мало места. Везде им места не хватает. Тот пижончик, в которого Димка сегодня бил, оказался рядом. Ладно, лишь бы сидел тихо.
Только бы перестал возиться и напевать. И пусть только попробует пялить глаза на Галку!
– Палун? – обратилась буфетчица к Димке.
– Коньяк, – сквозь зубы, резко так сказал он. – Налейте коньяку.
Четыре по сто. Вот как надо заказывать коньяк. Только так.
– Смотри, что она наливает, – зашевелился Юрка. – «Ереванский»!
17.50 сто граммов! Эй, девушка, нам не…
Димка толкнул его локтем.
– Заткнись!
Юрка и Димка выпили свои рюмки. Алик не выносил спиртного. Он лизнул и что-то записал в блокнот. Юрка разлил его рюмку пополам с Димкой. Галя не допила, и Димка хлопнул и ее рюмку.
Пижоны рядом пили кофе и какое-то кисленькое винцо.
В кафе громко играла музыка, какая-то запись. Это был рояль, но играли на нем так, словно рояль – барабан. Вокруг курили и болтали. И симпатичная буфетчица, которую Димка уже называл «деткой», поставила перед ними дымящиеся чашки кофе. Стояли рюмки и чашки, валялись сигареты, ломтики лимона были присыпаны сахарной пудрой. Сверкал итальянский кофейный автомат.
Сверкало нарисованное небо с асимметричными звездами.
Нарисованный мир красивее, чем настоящий. И в нем человек себя лучше чувствует. Спокойней. Как только освоишься в нарисованном мире, так тебе становится хорошо-хорошо. И совершенно зря «детка» Хелля говорит, что Димке уже хватит. Она ведь не понимает, как человеку бывает хорошо под нарисованными звездами. Она ведь ходит под ними каждый вечер.
– Пошли в клуб, ребята, – сказал Густав, этот милый парень с завода «Вольта», – пойдемте на танцы.
– А что у вас тут танцуют? – спросил Димка – Чарлстон и липси.
Вот это жизнь! Черлстон и липси! Вот это да!
***
Ночью в палатке казначей Юрка долго возился, шуршал купюрами, светил себе фонариком. – Не надо было пить «Ереванский», – прорычал он.
Но Димка в это время на древней ладье плыл по фиолетовому морю. Качало страшно. Налетели гидропланы противника. Стрелял в них из автоматического подводного ружья. Как у Жюля Верна, из-под воды. Небо очистилось, и проглянули великолепные асимметричные звезды. Все было нарисовано наспех, и в этом была своя прелесть. «Если уж пить, то только „Ереванский“», – сказала деточка Хелля. А Галя погладила по затылку снизу вверх.
– «Асимметрия – символ современности», – говорил в это время Алик Иванову-Петрову.
– «Тяжело мне, – стонал кинодеятель, – темный я, брат!»
«А что вы можете сказать о глазах? Глаза Боярчук – это вам что?»
«Они у нее симметричные? Старо, брат! Симметричные глаза не выражают нашу современность. В Каннах этот вопрос решен».
***
В ста метрах от палатки на мансарде янсонсовского дома Галя жмурилась от вспышек блицев и кланялась, кланялась.
«Удивительная пластичность, – сказал седой человек из кино, – я еще не видел ни одной Джульетты, которая бы так великолепно танцевала липси». Он выхватил шпагу и отсалютовал. И вокруг началось побоище. Шпаги стучали, как хоккейные клюшки, когда в Лужниках играют с канадцами. Конечно, всех победил Димка. «Наш лучший нападающий, – сказал седой человек из кино репортерам.
– Семнадцать лет, фамилия – Монтекки, имя – Ромео».
***
– Не надо было пить «ереванский», – пробормотал Юрка, вытянулся на тюфяке и сразу же ринулся в бой с несметными полчищами камбалы.
Глава 6
Димка сидел на пляже и смотрел в море. Он внимательно следил за одной точкой, еле видной в расплавленном блеске воды. Она двигалась в хаосе других точек, но он ни разу не потерял ее из виду, пока она не исчезла совсем. Он подумал: нырнула Галка, интересно, сколько продержится, где это она так хорошо научилась плавать? Он увидал: в бледно-зеленом, переливающемся свете скользит гибкое тело. Он почувствовал: Галя! Галя! Галя! Он почувствовал страх, когда Галя вышла из воды и направилась к нему с солнечной короной на голубой голове, со сверкающими плечами и темным лицом. На пляже вдруг всех точно ветром сдуло. Исчезли все семьи и отдыхающие-одиночки, и кружки волейболистов, и мелкое жулье, и солидная шпана, и читающие, и курящие, подозрительные кабинки и спасательная станция, слоны и жирафы с детской площадки, и сами дети, касса, дирекция, буфет и пикет милиции, все окурки, яичная скорлупа и бумажные стаканчики, лежаки, мачта, скульптурная группа, велосипеды и кучки одежды. Все. Идет Галя. С короной на голубой голове. С темным лицом.
Афродита родилась из пены морской у острова Крит. А Галя? Неужто в роддоме Грауэрмана вблизи Арбата? В сущности, Афродита – довольно толстая женщина, я видел ее в музее. А Галя?
Галя стройна, как картинка Общесоюзного Дома моделей.
Что бы я сделал сейчас, если бы был я греком? Древним, конечно, но юным и мощным, точно Геракл?
О Галя!
Я бы схватил ее здесь, на пустующем пляже. На мотоцикле промчался бы с ней через Таллин и Тарту.
Снял бы глушитель, чтоб было похоже на гром колесницы.
Я бы унес ее в горы, в храм Афродиты.
Книгу любви мы прочли бы там от корки до корки.
Димка не был греком, он боялся Гали. Что он знал о любви? Он бросил Гале полотенце. Она расстелила его на песке и села, обхватив руками колени.
– Ой, как здорово искупалась!
Она подняла руку и отстегнула пуговку под подбородком. Стащила с головы голубую шапочку.
– Не смотри на меня.
– Это еще почему?
– Не видишь, я растрепанная! Дай зеркало и гребенку!
Димка засвистел, перекатился на другой бок и бросил ей через плечо зеркальце и гребенку. Он стал смотреть на свои сандалии, засыпанные песком, а видел, как Галя причесывается. В левой руке она держит зеркальце, в правой – гребенку, заколки – во рту.
– Теперь можешь смотреть.
– Неужели? О нет, нет, я боюсь ослепнуть!
– Смотри! – крикнула она с вызовом.
Димка стал смотреть.
«Смотри, смотри, смотри! – отчаянно думала Галя. – Смотри, сколько хочешь, смотри без конца! Можешь смотреть и прямо в лицо, а можешь и искоса.
Смотри равнодушно, насмешливо, страстно, нежно, но только смотри без конца!
Ночью и вечером и в любое время!»
– Что с тобой? – спросил Димка, холодея.
– А ничего. Не хочешь смотреть, и не надо, – проговорила она, чуть не плача.
Сегодня, в четыре часа утра, Юрка и Алик ушли на рыбную ловлю. Кто-то им сказал, что в озере Юлемисте бездна рыбы. А в девять часов Димка закрутился под солнечным лучом, проникшим в палатку через откинутый полог.
Луч был тоньше вязальной спицы. Он блуждал по Димкиному лицу. Димке казалось, что он стал маленьким, как червяк, и что он лежит у подножия травяного леса. Забавно, что трава кажется нам, червякам, настоящим лесом.
Вокруг оглушительно, точно сорок сороков, гремели и заливались синие колокольцы. Солнечный луч полез Димке прямо в нос. Димка чихнул и проснулся.
Рядом с его ложем сидела на корточках Галка. Она была в белой блузке с закатанными рукавами и в брюках. Она смеялась, как тысяча тысяч синих колокольчиков. Она щекотала Димкин нос травинкой. Димка знал, что такое жажда расправы. Она появлялась у него всегда, когда его будили.
– Ах ты подлая чувиха! – заорал он и бросился на Галку. Хрипло ворча:
«Молилась ли ты на ночь, Дездемона?» – он сломил ее сопротивление. И вдруг он заметил, что Галка во время борьбы не проронила ни звука. Вдруг он увидел ее странно увеличившиеся глаза. Вдруг он почувствовал под своими руками ее плечи и грудь. Он вылез из палатки и бросился бежать. Мчался меж сосен, прыгал через ручьи, выскочил на шоссе и снова – в лес. Он задыхался и думал: «Надо отрабатывать дыхание».
Через несколько минут, когда он снова сунулся к палатке, он увидел, что Галя лежит на спине и курит.
– Эй, пошли рубать! – крикнул он.
За завтраком было странно. Булка не лезла в рот, и все хотелось курить.
Галя крошила булку в кефир и все смотрела в окно.
Ребята на озере Юлемисте ловят рыбу. Димка им завидовал. Они там просто ловят рыбу, а у него что-то случилось с Галей. Что же случилось? А стоит ли завидовать Юрке и Алику! Они там со своей идиотской рыбой, а он здесь с Галей.
И дальше все шло очень странно. Ни разу не появилась Брижит Бардо.
Возле киоска Галя даже не обратила внимания на новые фотографии – Лоуренс Оливье и Софи Лорен. Она шла рядом с Димкой и покорно слушала его прогнозы Олимпийских игр. Димка же трепался без конца. Молол языком что-то о травяном хоккее. Напрасно эта игра не культивируется в Союзе. Он бы, безусловно, вошел в сборную страны. Болтал и думал: «Что же произошло?»
«Любовь!» – грянуло из небес, когда Галя выходила из воды. Начинается любовь, Димка. Эта девочка, которую ты десять лет назад нещадно избил за разглашение военной тайны. Эта девочка, которая была леди Винтер и Констанцией Бонасье одновременно и которой хотелось быть д’Артаньяном. Но д’Артаньяном был ты. Помнишь погоню за каретой возле Звенигорода? Эта девочка, которая передавала твои записки своей однокласснице, когда все у вас стали вдруг дружить с девочками и тебе тоже надо было с кем-то дружить.
Не мог же ты дружить с этой девочкой, ведь ты ее видел каждый день во дворе.
Эта девочка вдруг на сцене. Помнишь школьный смотр? Эта девочка вдруг в юбке колоколом, и туфельки-гвоздики. Ты помнишь, как пожилой пьяный пижон сказал в метро: «Полжизни бы отдал за ночь с такой крошкой». Еще бы тебе не помнить: ты дал ему прямым в челюсть. Эта девочка… Ты полюбил ее. Ты и не мог полюбить никакую другую девочку. Только ее. Галя чуть не плакала и смотрела на Димку.
– Пошли рубать, – сказал он, – время обеда.
– Не пойду.
– Почему?
– Дай лучше мне закурить.
– Ты сегодня уже пятую.
– Ну и что же?
– А то, что охрипнешь и тебя не примут в театральный институт. Вот будет смешно.
– Тебе уже смешно?
– Ага.
– Что же ты не смеешься?
– Ха-ха-ха!
– Тебе действительно смешно?
– Конечно, смешно.
– А я хочу плакать, – сказала она, как маленькая девочка.
– Пошли рубать.
Он встал и стал одеваться. Галя смотрела в море.
– Я хочу быть на яхте, – сказала она, – а ты?
– Не откажусь.
– Со мной?
– Можно и с тобой. – Димка больно закусил губу.
– Иди ты к черту! Я с тобой не поеду! – крикнула Галя и уткнулась лицом в колени. Димка помялся с ноги на ногу. Он уже не мог теперь грубо хлопнуть ее по плечу или потащить за руку.
– Ладно, Галя, я тебя жду, – промямлил он и поплелся наверх к лесу.
Ему было тошно и смутно. Галя его тоже любит – это ясно. И это у нее не игра. И она смелее его. Почему это так? Цинично треплешься с ребятами на эту тему, а любовь налетает, как поезд в кино. Почему ему страшно? Ведь он прекрасно знает, что это не страшно. Любовь – это… Любовь – это… Что он знает о любви?
Любовь! Что знает о тебе семнадцатилетний юноша из «приличной» семьи?
О, он знает вполне достаточно. Соответствующие беседы и даже диспуты он посещал. Кроме того, ему вот уже больше года разрешается посещать кое-какие фильмы.
Впрочем, он и до шестнадцати их посещал.
Он знает, как это бывает. Люди строят гидростанцию, и вдруг Он говорит:
«Я люблю», – а Она кричит: «Не надо!» или «А ты хорошо все обдумал?».
А потом они бегают по набережной и все пытаются поцеловаться. Или сидят на берегу, над гидростанцией, а сводный хор и оркестр главного управления по производству фильмов (дирижер – Гамбург) наяривают в заоблачных далях. И вот зал цепенеет: Он снимает с себя пиджак и накидывает его на плечи любимой. Наплыв.
О, семнадцатилетний юноша, особенно если он начитанный юноша, очень много знает о любви! Он знает, что раньше из-за любви принимали яд и взрывали замки, сидели в темницах, проигрывались в карты, шли через горы, моря и льды и погибали, погибали… Сейчас, конечно, все не так. Сейчас хор и гидростанция внизу.
Что он знает о любви? Массу, множество разных сведений.
Любовь – это… Любовь – это… Любовь – это фонтан, думает он.
Галя оделась и идет, медленно вытаскивая ноги из песка. Димка смотрит на нее. Ему тошно и смутно. Он счастлив. Пусть эти дети ловят свою дурацкую рыбу. К нему идет любовь.
***
В лесу было душно. Сосны истекали смолой. Галя и Димка медленно брели, раздвигая кусты и заросли многоэтажного папоротника. Июль навалился душным пузом на этот маленький пес. Трудно было идти, трудно разговаривать и просто невозможно молчать.