Флавий невольно отвесил легкий поклон:
— Благодарю тебя за твой дар, тетя Гонория.
Она порывисто вскинула обе руки, как бы желая прекратить разговор на эту тему:
— Теперь о другом. Волумния страдает из-за того, что мы не можем привести вас в дом и накормить до отвала. Но раз это невозможно, мы постарались сделать, что могли. — Она коснулась узелка: — Возьмите это с собой и съешьте по дороге.
— И съедим, — уверил Флавий. — Еще как! Желудки у нас пусты, точно винные меха после Сатурналий.
— Хорошо. Думаю, сказано все, вам пора идти. В такие скверные, изменчивые времена — кто может знать, когда вы вернетесь? Хотя, как и вы, я верю, что когда-нибудь цезарь Констанций придет сюда. И так… да позаботятся о тебе боги, мой племянник Флавий… и о тебе… — Она повернулась к Юстину и совершенно неожиданно взяла в обе руки его лицо и пристально всмотрелась в него: — Ты совсем не похож на своего деда… а я его не очень-то любила. Ты лекарь, Флавий мне рассказывал, и думаю, хороший лекарь. Пусть позаботятся боги и о тебе, другой мой молчаливый племянник Юстин.
Она убрала руки, потуже запахнулась в свой пылающий плащ, повернулась и направилась к дому.
Флавий и Юстин, отощавшие и оборванные, молча глядели ей вслед. Затем Юстин произнес:
— Ты не говорил, что она такая.
— Наверное, я забыл, какая она. Или просто раньше не знал.
Они покинули Каллеву через Южные рота. Перекусив на опушке леса, они пустились на юг — сначала лесом, а потом им холмам, держа путь в Венту. Еще не ступил вечер второго дня, как, усталые…и дотащились до порта Адурны и увидели массивные серые стены точно такой же зрелости, как Рутупии, и такой же точно обширный лабиринт вьющихся ручейков, как и в Большой гавани порта Магнис.
Однако не под стенами крепости следовало искать способ переправиться в Галлию, и поэтому они направили шаги в более бедную часть города, где убогие винные лавчонки перемежались с навесами для сушки рыбы, где лачуги рыбаков беспорядочно громоздились вдоль низкого берега и где вдоль линий прилива выстроились суденышки самых разных мастей — от небольших торговых судов до местных лодчонок.
Вечером под предлогом розыска своего родича — торговца вином — им наконец удалось завязать разговор с несколькими владельцами небольших судов, чей вид вселял надежду. Однако все владельцы — кто уже поставил судно на зиму, кто как раз собирался ставить, а один, невысокого роста худой напитан с голубой фаянсовой серьгой в ухе, даже, как выяснилось, знал кого-то с таким именем, какое Флавий придумал для их родича, и могла выйти неприятность. Но Флавий вовремя сообразил спросить, какого цвета у того человека волосы, и на ответ «рыжие» заявил, что его родич абсолютно лысый. Дело так и не продвинулось вперед. Уже в сумерках, замерзшие, усталые и голодные, не смея признаться друг другу в том, что они близки к отчаянию, друзья набрели на винную лавку, стоявшую на затопляемой береговой полосе. Лавка ничем не отличалась бы от других таких же, а в Адурнах их было множество, если бы над дверью не висела доска, на которой доморощенный художник намалевал что-то зеленое, с выгнутой спиной и круглыми выпученными глазами. При виде вывески Флавий, несмотря на всю свою усталость, расхохотался:
— Посмотри, наш фамильный дельфин! Ну как не зайти!
Разгулявшийся к ночи ветер раскачивал фонарь у входа, отчего дельфин то появлялся, то пропадал, словно ныряя в зыбких волнах света, а тени на пороге разметались, как живые существа. Отвлеченные этой сумятицей светотеней, подклюй ветром, юноши не заметили проходившего мимо невысокого моряка с голубой серьгой, а тот дождался, пока они войдут внутрь, после чего растворился в сгущавшейся темноте.
Они оказались в помещении, которое летом, очевидно, представляло собой небольшой открытый дворик, затянутый сейчас чем-то полосатым, вроде старого паруса или корабельного тента, поверх оголенной виноградной решетки. На обоих концах дворика краснели раскаленные жаровни, и, хотя время было еще не позднее, народу собралось довольно много. Все толпились около жаровен или сидели за столиками вдоль стен — ели, пили, играли в кости. Гул голосов стоял такой громкий, ветер с такой силой хлопал парусиной, от жаровен шел такой жар, а запахи жарящегося мяса и людской дух от множества тел до такой степени переполняли помещение, что Юстину почудилось, будто парусиновые стены вот-вот лопнут по швам, как слишком тесное платье на толстяке.
Они отыскали себе местечко поукромнее, заказали ужин хозяину, рослому здоровяку, на которого бывшая служба в легионе наложила явственный отпечаток (в империи половину винных лавок держат бывшие легионеры, подумал Юстин), и уселись поудобнее, вытянув усталые ноги и ослабив пояса. В ожидании ужина Юстин огляделся вокруг и заметил, что большую часть посетителей составляли мореходы всех сортов, попадались тут и торговцы, а у ближайшей жаровни компания моряков императорского флота играла в кости. Хозяин поставил наконец перед путниками большую миску с дымящейся похлебкой, блюдо с хлебцами и кувшин разбавленного водой вина. И дальше молодые люди какое-то время не обращали ни малейшего внимания на окружающих, увлеченные едой.
Они как раз утолили первый голод, когда в трактир вошел еще один посетитель. И до этого все время входили и выходили люди, но вновь пришедший очень уж отличался от остальных. Юстин с одного взгляда определил в нем правительственного чиновника, возможно сборщика налогов. Человек постоял, разглядывая набитое битком помещение, затем направился к их столику. Через минуту он уже стояли около них.
— «Дельфин» сегодня переполнен. Не разрешите ли присоединиться к вам? Больше, хм, кажется, мест нет.
— Садись, добро пожаловать, — отозвался Юстин и подвинулся на узкой подковообразной скамье. Новоприбывший с довольным видом уселся, бормоча слова благодарности, потом поманил пальцем хозяина.
Незнакомец был маленького роста, не то чтобы толстый, но пухлый, с заметным брюшком, словно он слишком много и слишком торопливо ел и мало двигался.
— Мне, как обычно, чашу вина — твоего лучшего, — сказал он хозяину и, когда тот ушел, обратил к приятелям улыбающееся лицо. — Вино здесь поистине отменное, потому-то я и захожу сюда, иначе, хм, вряд ли я посещал бы эту таверну.
По его пухлому, гладко выбритому личику разбежались приятные морщинки, и Юстин со вспыхнувшей неизвестно почему симпатией отметил, что у их соседа по столу глаза маленького довольного ребенка.
— И часто ты приходишь сюда? — спросил Флавий, пытаясь стряхнуть с себя подавленность и проявить дружелюбие.
— Нет, нет, лишь изредка, когда наведываюсь в Адурны. В силу моих занятий мне приходится много разъезжать.
Флавий указал на стальной пенал и чернильницу в виде рога, висевшие у нового знакомца на поясе:
— Вот в этом и заключаются твои занятия?
— Не совсем, не совсем. Я был когда-то правительственным чиновником, но сейчас у меня разнообразные интересы. Да, именно так. — Он переводил безмятежный наивный взгляд с Юстина на Флавия. — Немного покупаю, немного продаю, играю, хм, небольшую, но, смею думать, немаловажную роль в вопросах налога на зерно. — Он поднял чашу с вином, которую только что поставил перед ним хозяин: — Ваше здоровье!
Флавий, улыбаясь, поднял свою чашу и повторил тост, то же сделал Юстин.
— А вы что тут делаете? — полюбопытствовал сборщик налогов. — По-моему, я вас здесь раньше не видел.
— Да, мы пришли, чтобы найти нашего родича, он должен был тут обосноваться, но, видно, все-таки переехал куда-то в другие место. Никто тут о нем не слыхал.
— И как его зовут? Может быть, я помогу вам.
— Криспиний. Он занимается винной торговлей, — ответил Флавий (тему цвета волос он пока решил придержать и пустить в ход позже, если понадобится).
Собеседник с сожалением покачал головой:
— Нет, пожалуй, я не припоминаю никого с таким именем.
Взгляд его вдруг задержался на левой руке Флавия, которой тот держал кубок. Юстин, уловив его взгляд, посмотрел туда же и увидел, что интерес незнакомца привлекла гемма с дельфином. В тот же миг Флавий и сам это заметил и опустил руку под стол. Но маленький сборщик налогов уже перевел глаза на группу моряков около жаровни: тем надоело играть в кости, и они теперь затеяли громкую перепалку.
— Какая разница? — вопрошал долговязый тощий человек с белым шрамом на лбу от удара мечом. — Всякий, кто мне дает пить бесплатно за его здоровье, да еще горсть сестерциев в придачу, пусть его будет императором — мне все одно. — Он смачно сплюнул в жаровню. — Только на сей раз горсть должна быть побольше и получить ее я хочу побыстрее.
— Императоров больно много развелось, вот в чем беда. И главное, все разом, — вступил в разговор унылого вида субъект в зеленоватой тунике, явно моряк с разведывательных галер. — А что коли двум другим придется не по нраву божественный Аллект в пурпуре? Вдруг цезарь Констанций возьмет да свалится нам на голову в один прекрасный день?
Первый, со шрамом, хлебнул еще раз и — вытер рот тыльной стороной руки.
— Цезарю Констанцию и без того делов хватает. Каждый дурак знает — племена вдоль Рейнского Вала зашевелились, как червивый сыр.
— Может, ты прав, а может, и нет, — мрачно возразил пессимист. — Я служил под его началом. У него хоть и физиономия с кулак, зато он лучший вояка в этой старой, выдохшейся империи. Нисколько не удивлюсь, если он сперва утихомирит германцев, а потом явится усмирять нас.
— Пусть только явится! — угрожающе взревел со шрамом. — Пусть попробует! Это я вам говорю! Мы утерли нос императору Максимиану, когда он к нам сунулся, и, клянусь, утрем нос его щенку! — Он пошатнулся, с трудом удержался на ногах и поманил пальцем хозяина: — Эй, Ульпий! Еще вина!
— Когда мы утирали нос императору Максимиану, мы дрались с огоньком, живота своего не жалели, — заговорил третий, да так остервенело, что слова его прозвучали как лязг клинков. — А теперь все не то.
— Ты за свой живот говори! — крикнул кто-то, и все захохотали.
— А я и говорю. Объелся я нашими подвигами! Тошнит от них.
Человек со шрамом, получивший наконец еще вина, круто развернулся к нему:
— Ты же вместе со всеми орал, когда новому императору присягали!
— Ну и орал вместе с вами, собаки, орал! Да, я приносил присягу, клянусь Юпитером Громовержцем, приносил! Ну и что с того? Много ли стоит моя присяга? А твоячего стоит, приятель? — Он погрозил пальцем своему противнику со шрамом, глаза его ярко блестели в свете качающегося фонаря. Кто-то из компании сделал попытку остановить его, но он только пуще повысил голос: — Да будь я Аллектом, я бы ни на грош нам не поверил ни легионам, ни флоту. Ведь случись что, мы точно так же будем приветствовать завтра другого императора. А какой прок от армии и флота, которым нельзя доверять, когда дело дойдет до войны? А? Да не больше проку, чем от императора, которому ни на грош доверять нельзя.
— Уймись, дурень! — попытался угомонить его хозяин трактира. — Ты сейчас пьян, сам не соображаешь, что несешь. Иди в казармы, проспись!
— Конечно, хочешь отделаться от меня, боишься за свою поганую лавчонку. — Тон его стал откровенно издевательским, он закусил удила. — Ф-фу! Ну и страна! Мне бы в темный уголок трюма на любом судне, какое поплывет к тому берегу, — я не то что в казармы, я в Галлию уберусь! Прямо сегодня, и оглядываться не стану! А сейчас я еще выпью.
— Нет, приятель, не выпьешь, — заявил владелец трактира. — Ты сию минуту уберешься в казармы.
К этому моменту тишина, наступившая было вокруг, начала прерываться угрожающими возгласами, к компании моряков начали подступать люди; со звоном упала чья-то чаша и покатилась по полу; и Юстин, который с мучительным вниманием прислушивался к происходящему, ибо впервые слышал, что говорят сами легионеры о смене императора, вдруг осознал, что маленький сборщик налогов нагнулся к ним и шепчет:
— Лучше уйти поскорей.
— Почему? — неуступчиво спросил Флавий.
— Потому что человек, который сидел у самой двери, только что выскользнул наружу, и теперь в любой момент жди неприятностей. И неприятности коснутся всех. — Он виновато улыбнулся, прикрывшись пухлой рукой: — Неблагоразумно ввязываться в такие дела, особенно если, хм… если у тебя есть что скрывать от патруля.
Глава 10. «Береника» отплывает в Галлию
Взгляд Юстина, скользнув по лицу незнакомца, остановился на Флавии. Его сородич, полуобернувшись, с хмурой тревогой смотрел на маленького сборщика налогов. Потом он молча поднялся и, порывшись за поясом, выложил на стол монеты.
Юстин тоже встал — рука его непроизвольно потянулась к ящику с инструментами, висевшему сбоку на ремне. Глаза юношей встретились, и они вопрошающе посмотрели друг на друга. Флавий с недоумением пожал плечами и направился к двери, ведущей на берег. Но сборщик податей энергично замотал головой:
— Нет, нет, вот сюда. Так будет гораздо лучше. — Он открыл еще одну дверь, совсем возле них, — она так глубоко пряталась в тени, что поначалу они ее не заметили. Но едва они переступили порог, как сзади раздался чей-то яростный рев и грохот падающего стола. Шаткая дверь неслышно прикрылась за беглецами, и шум сразу заглох.
Теперь они шли по какому-то коридору и мгновение спустя, когда за ними закрылась еще одна дверь, оказались на узкой улочке, конце которой тускло светилась гавань. Улочка была пустынная, темная и совершенно безмолвная, если не считать шелеста ветра, гоняющего по ней мусор взад и вперед.
Флавий остановился посреди безлюдной мостовой.
— Ну а теперь скажи, откуда ты взял, будто мы что-то хотим утаить от патруля? — вполголоса спросил он.
— Милый юноша, ты полагаешь, открытая улица подходящее место для такого разговора? — разумно заметил их спутник.
— Ну а тогда где же это место?
— Я собирался… хм… Я хотел просить вас пойти ко мне домой.
На миг воцарилось удивленное молчание, затем Флавий спросил:
— Послушай, ты можешь нам толково объяснить, почему мы должны доверять тебе? А тем более если хотим что-то скрыть?
— Боюсь, что нет. Положение крайне щекотливое, крайне щекотливое… но уверяю вас, вы можете на меня рассчитывать.
Сборщик податей сказал это настолько искренне и выглядел таким огорченным, что они невольно поверили ему.
— Ну раз ты так говоришь… — Флавий неожиданно для себя самого рассмеялся. Они двинулись дальше по улице, пухлый коротышка рысцой бежал впереди. Закутанный с головой в плащ, он показался Юстину похожим на огромный бледный кокон. А может, они просто доверчивые болваны?.. Нет! Все-таки нет — у него было ощущение, что этот маленький чудак их не обманывает. Когда они спускались по узкой тропинке к берегу, налетевший порыв ветра донес до их слуха быстрый топот подкованных сандалий стражников, спешивших в сторону винной лавки.
— Идут! — встревоженно сказал Юстин. — Неужели ничем нельзя помочь тому бедняге? Ужасно, что мы его бросили. Кокон на бегу поглядел на него через пухлое плечо:
— Бросили? Нет, нет, мы его не бросили, ты не беспокойся. — И он нырнул в какой-то проулок.
Юстин уже окончательно утратил представление о том, куда они идут, как вдруг перед ним возник тупичок, в конце которого они увидели дверь в глухой высокой стене.
— Прошу прощения, но вынужден впустить вас через черный ход, — сказал сборщик налогов, отворяя дверь. — Я и сам обычно хожу этим путем: здесь не так-то просто подглядеть. А мои соседи, хм… очень склонны подглядывать. — С этими словами он провел их в узкий двор.
Из-за туч выглянула луна и осветила беленные известью стены, колодец посреди двора и деревцо рядом с ним.
— Это мой садик, — застенчиво сказал он. — Тут всего одна яблонька, но она особенная. — Заложив руки за спину, он продолжал: — По-моему, с яблоней… хм… ни одно дерево не сравнится. «Яблоня, звенящая, золотая…» Вы читали Еврипида?
Продолжая что-то тихо бормотать себе под нос, он направился к двери в другом конце дворика и, открыв ее, повел их куда-то в темноту, приятно пахнущую обжитым теплом. — Вот мы и дома. Люблю возвращаться под вечер домой. Это кухня. Пожалуйста, проходите прямо в мою парадную комнату. Смотрите, Майрон оставил нам огонь в жаровне. Замечательный, просто замечательный огонь!