Аббасов вошел в школу первым. Уже знакомая им старуха, дежурившая у дверей, приветливо поздоровалась с Раисом. Очевидно, они были знакомы.
– Я иногда помогаю школе, – пояснил Раис, – так сказать, в порядке благотворительности.
Сразу у входа стоял столик, где сидели двое мужчин, проверявших документы. Дронго узнал в одном из них Курбанова.
– Нам тоже показывать документы? – спросил Дронго.
– Всем без исключения, – сказал напарник Курбанова.
– Не нужно, – сказал Курбанов, – их ждет майор Ахмедов. Он в классе выпускников восемьдесят пятого года. Это на втором этаже. Найдете? Вообще-то мы установили дежурство на каждом этаже. Не заблудитесь.
У Аббасова проверили документы, и только затем всех троих пропустили в школу. Старая школа была построена без особых изысков: четырехэтажное здание с длинными коридорами, по обеим сторонам лестницы. С первого этажа можно было пройти в другое здание, пристроенное в начале семидесятых. Здесь находился большой спортивный зал, а на следующем этаже – своеобразный конференц-зал, где проводились общие собрания.
Они поднялись на второй этаж. Нашли класс, где была установлена вывеска «1985». В классе находилось всего два человека: майор Ахмедов и приехавший сюда раньше других Керимов. Увидев Дронго, он изменился в лице, но поднялся и приветливо кивнул пришедшим.
– Думаете найти своего убийцу, – сказал Игорь Керимов, – но для убийства еще рано.
– Сегодня людей меньше обычного, – заметил Аббасов, – раньше уже к семи собирались.
– Напугали, – кивнул Керимов, – своими дурацкими рассказами про маньяка вы всех распугали.
Дронго сел за первую парту. Он никогда не любил сидеть впереди. Здесь нельзя было читать книги незаметно для учителей. Именно поэтому он устраивался на последних партах, предпочитая на всех уроках читать столь любимые им книги. На втором этаже располагались тематические классы. Больше всего он любил кабинет истории. Еще в пятом классе он, забегая вперед, прочел все учебники истории для средней школы. И с тех пор каждый урок истории для него был подобен празднику.
Слева были кабинет литературы и кабинет химии с лабораторией, а справа – кабинет географии. Кажется, в его время здесь находился кабинет математики. Он закрыл глаза. Как странно, что он не помнит, какой именно кабинет здесь был. Неужели забыл? Нет, здесь точно был кабинет математики. Именно здесь одна девочка хотела подарить ему цветок. Прошло около тридцати лет, а он помнил об этом. Кажется, это была Ира Афанасьева. Непонятно, каким образом у нее в руках оказался цветок, но она решила подарить его именно ему. Тогда он смущенно отказался. Он всегда чуть сторонился девочек. Это у него осталось с детства. А потом она вышла замуж за их одноклассника. Они были хорошей парой. Кажется, ее подруга сейчас работает в МГУ. Или он ошибается?
– О чем вы задумались? – спросил Ахмедов. – Вы тоже учились в этом классе?
– Да, – сказал Дронго. – Можно, я задам вам один вопрос?
– Какой вопрос? – насторожился Ахмедов.
– Что вы от меня скрыли? – спросил Дронго.
– С чего вы взяли? – нервно спросил Ахмедов и взглянул на прокурора. Тот достал сигареты и закурил, отвернувшись в сторону. Было заметно, как он нервничает.
– Вы сказали, что немного слышали обо мне, – сказал Дронго, – значит, должны были понять, что я смогу просчитать некоторые вещи. Сначала вы проверили всех на детекторе, который не подтвердил ваших подозрений. Потом не стали отменять эту встречу. Ведь если вы хотите выгородить двойного агента, каким, видимо, является Габышев, то вам вообще не нужно проводить сегодняшнюю встречу. Повод для ее отмены всегда можно найти. Но вы не просто решили провести встречу. Вы еще собрали сюда целое подразделение полиции, поставили своих людей. Вы даже не забыли повесить объявление о необходимости иметь при себе документы. Почему? Если вы не верите в существование убийцы, то зачем такие меры предосторожности? А если верите, что вы от меня скрываете? Что именно?
– Что вы такое придумываете про Габышева? – дернулся Ахмедов. – При чем тут он?
– Не нужно, – сурово сказал Дронго, – хватит ломать комедию. Всем и так все ясно. Две разведки защищают изо всех сил Габышева только потому, что он работает на них. Это ясно уже и сидящему здесь Аббасову. Он же не идиот и обо всем давно догадался. Теперь насчет убийства. Что конкретно вы знаете об этих убийствах? Почему вы уверены, что может случится и новое, хотя на словах все отрицаете?
Ахмедов молчал. Он понимал, что врать бесполезно, а для возражений у него не было аргументов. Поэтому он молчал. Вместо него в разговор вступил Игорь Керимов.
– Не нужно считать себя экспертом по всем вопросам, – нравоучительным тоном заметил он, – мы на всякий случай усилили меры безопасности. Вот и все. При чем тут ваши домыслы, я не понимаю.
– Поэтому вы пригласили пройти всех ваших одноклассников проверку на детекторе? – спросил Дронго.
Но Керимова нелегко было сбить с его позиции. Он самодовольно ухмыльнулся.
– Это наше дело, – сказал он, – может, мы сами хотели убедиться, что все чисто.
– Вы знаете, в чем ваша ошибка? – спросил вдруг Дронго. – Вы самоуверенны и амбициозны, а потому иногда допускаете проколы, на которые обратили бы внимание в другой обстановке.
– Какие проколы? – встрепенулся прокурор.
– Вчера в отеле вы сказали мне, что убийствами занимается городская прокуратура. Сказали, очевидно, для того, чтобы убедить меня в серьезности расследования и, конечно, в значимости собственной фигуры. Но именно здесь вы допустили небольшой прокол. Я юрист по образованию, Керимов, и знаю, что дела об убийствах расследуются прокуратурой, но районной, а не городской. Туда передают только дела особой сложности. Рауф сорвался в Шемахе, Ларченко убили в гостинице бывшего «Интуриста». Это ведь в центре города. А с Рамазановой расправились в микрорайоне. Совсем другой район. Но все дела ведет городская прокуратура. Вы не находите, что у меня был повод не совсем вам доверять?
Керимов открыл было рот, чтобы возразить, потом оглядел присутствующих и промолчал. Возражать не имело смысла. В этот момент дверь открылась и показавшийся сотрудник полиции громко спросил:
– Людей пускать можно?
– Пускай всех, – зло прохрипел Керимов.
Сержант тут же исчез, увидев недовольство начальства. А в класс вошли две молодые женщины.
– Лейла, Оля, – поднялся к ним Керимов.
Женщины настороженно смотрели на незнакомцев, не решаясь зайти в класс.
– Это наши люди, – сказал, успокаивая их, Керимов. Он говорил преувеличенно громко, словно стараясь привлечь к себе внимание.
Одна выглядела помоложе. Худая, невысокого роста, с большими карими глазами и длинными каштановыми волосами. Она была одета в темный костюм, длинную юбку, приталенный пиджак. Вторая выглядела чуть старше. Располневшая, с несколько отекшим лицом, круглыми глазами. Очевидно, это была Ольга Галушко. Курносый нос, светлые глаза, светлые волосы.
– Здравствуй, Игорь, – сказала Лейла, шагнув к Керимову, – а меня муж не хотел отпускать. Говорил, что нечего мне сегодня на встречу ездить. Когда узнал, что ты будешь, отпустил. Тем более с охраной, которую ты организовал.
– А меня мой не отпустил, – добавила Ольга, – приехал со мной и проводил до школы. Вместе с охранником. И обещал приехать за мной через три часа. Чтобы забрать меня отсюда.
– Он у тебя строгий, – засмеялся Керимов, поочередно целуясь с каждой, словно на правах хозяина.
– Будешь строгим, – ответила Ольга, – мы такого нахлебались в Таджикистане, лучше не вспоминать. Удивляюсь, как мы вообще не сошли с ума. Здравствуй, Раис, как твои дела?
Аббасов не успел ответить, когда в класс вошел мужчина в больших очках. У него были рыжеватые волосы, несколько рассеянное выражение лица.
– Вот еще один доктор пришел, – сказал Керимов, – теперь нам ничего не страшно. Два своих врача есть. Лейла и Леня.
– Здравствуй, Ленчик, – сказала Лейла, – давно мы тебя не видели.
В класс вошли еще двое – мужчина и женщина. Он – низкого роста, лысоватый, с большим носом и широким ртом – Фазиль Магеррамов, она – высокая, красивая – Света Кирсанова. Дронго поразили ее глаза. Она была действительно красивой женщиной, но у нее были глаза несчастного человека. Эффектная, хорошо сложенная, с пышной копной светло-каштановых волос, она смотрелась бы неплохо в любом обществе, если бы не глаза, которые выдавали ее боль и печаль.
– Здравствуйте, ребята, – с наигранной веселостью сказала она, входя в класс и не обращая внимания на посторонних.
Магеррамов с каждым здоровался за руку, начав с Керимова и закончив Олей Галушко. На нем был строгий деловой костюм темного цвета. Несколько нелепо смотрелся золотой браслет на руке и дешевый турецкий галстук. Такие продавали за один доллар, выдавая за образцы самых известных французских фирм «Кристиан Диор» и «Ив Сен-Лоран».
– Все собрались? – спросил Ахмедов.
– Нет, не все, – посмотрел на присутствующих Аббасов, – нет еще Вовы Габышева. Но он и раньше опаздывал.
– И никто больше не пришел, – мрачно заметила Света Кирсанова, – как все это печально.
– Они боятся, – сказал Альтман, – столько всего услышали. Все боятся. Решили, сегодня лучше не ходить в школу. Давайте подождем Вову, а потом пойдем в зал. Там наверняка будет веселее.
– Нет уж, – возразила Оля, – давайте останемся здесь. У всех на виду. Так мы хотя бы все вместе, поэтому не очень страшно. А там мы будем все по отдельности. Кроме того, у дверей стоит охрана. Муж меня предупредил, чтобы я всегда с вами была, даже в туалет не отлучалась.
– Ну и правильно, – кивнул Керимов, – оставайся с нами.
– Эдгар, давай выйдем, – предложил Дронго, – хочу посмотреть, кто пришел из выпускников нашего года.
– Пойдем, – согласился Вейдеманис.
Они вышли из класса в абсолютной тишине. Никто ничего не спросил. Уже в коридоре Вейдеманис уточнил:
– Хочешь оставить их одних?
– Пусть поговорят, – кивнул Дронго, – пока они вместе, ничего плохого произойти не может. Видишь, сколько людей стоит у дверей. Сразу четверо... Я подозреваю, что они все-таки скрывают от меня какую-то важную деталь.
Они поднялись на третий этаж. Здесь таблички распределяли выпускников по десятилетиям. Сороковые годы, пятидесятые, шестидесятые. В первом кабинете сидел только один старик. Он думал о чем-то своем, когда в класс вошли Дронго и Вейдеманис. У старика на пиджаке была колодка с наградными ленточками.
– Здравствуйте, – вежливо поздоровался Дронго. – Вы, очевидно, закончили школу в сорок первом?
– Откуда вы знаете? – спросил старик.
– Я про вас слышал, – Дронго подошел ближе. – Вы были на фронте?
– И не только там, – улыбнулся старик, – вся моя жизнь была как сплошной фронт. Мне сейчас уже семьдесят семь, а я до сих пор работаю. И совсем не жалею об этом.
Старик говорил с характерным еврейским акцентом. У него были редкие седые волосы. Дронго обратил внимание, как тщательно выглажены его пиджак и рубашка.
– Ваша жена за вами неплохо следит, – заметил он.
– Да, да, – встрепенулся старик. – Мою Рахиль знает весь Баку. Знаете, какой она была красавицей, когда мы встретились после войны? Мы гуляли по бакинскому бульвару, и все оглядывались вслед нам. А когда мы ходили по Торговой, видели бы вы, как наши пижоны на нее смотрели! Это уже потом появились красивые женщины, а первой была Рахиль.
– Я немного помню город в шестидесятые, – признался Дронго, – ощущение вечного праздника. А может, это наша ностальгия?
– Если у меня нет ностальгии почти в восемьдесят лет, почему у вас она должна быть? – проворчал старик. – Знаете, что такое наш старый город? В мире было только два таких города. Баку и Одесса. Когда раскрывались окна и было слышно, как на всех языках поют, кричат, ругаются, дружат и любят друг друга бакинцы. Но все хорошее проходит, а все плохое остается с нами. Город сильно изменился в последние десять—пятнадцать лет, и не в лучшую сторону, молодой человек.
– Возможно, – сказал Дронго, – сейчас многие уезжают.
– Это не для меня, – отрезал старик, – сейчас все стали евреями, лишь бы отсюда уехать. Знаете, сколько людей уехало в Израиль? Я уже не говорю про Германию или Америку. Если они евреи, то я папа римский. Мне всегда немного обидно, когда уезжают наши бакинцы, но ничего не поделаешь. Рыба ищет – где глубже, а человек – где лучше. Так устроен мир. Сколько людей приезжали в Баку в начале века и потом – в двадцатые годы. Тогда здесь было лучше, чем в других местах. И после войны, будь она проклята, тоже было лучше. А сейчас хуже, и, значит, люди уезжают.
– Вы думаете, там им будет лучше? – спросил Дронго.
– Нет, конечно. Всегда лучше там, где нас нет. Хотя надеюсь, что некоторым из них повезет по-настоящему.
– Удачи вам, – улыбнулся Дронго, – надеюсь, что мы встретимся с вами в будущем году.
– Обязательно, – сказал старик, – иначе зачем я прихожу сюда каждый год. По моим данным, несколько человек из нашего класса еще живы. Какой позор будет, если они придут в школу, а меня здесь нет.
Они вышли из класса. Дронго посмотрел на следующую табличку, где были обозначены семидесятые годы. Он нахмурился, но вошел в класс. В комнате было человек десять. Все посмотрели на Дронго. Он всматривался в лицо каждого, стараясь узнать кого-нибудь. Бесполезно. Здесь были «другие» семидесятые. Ни одного человека из его выпуска. Он даже помнил лица ребят из соседнего класса. Кажется, в классе «А» к концу года осталось только восемь парней. Вадим Ельенышев, Ильгар Хиндристански, Артур Оганесян, Виталий Иванов, Миша Борисов, Рамиз Мехралиев, Сережа Бабкин и Чингиз Абутидзе. Восемь парней, к последнему году в том классе осталось всего восемь парней. Но он помнил и девочек. Самой красивой была Инна Родина, хотя там было много красивых девчонок. Кого еще он помнил? Таня Орехова, Марина Эпштейн, Берта Вольфсон, нет, больше он никого не мог вспомнить. А из класса «Б» он тоже помнит совсем немногих. Вот из своего, да, он помнит всех. Он даже может сказать, кто где сидел. Тридцать пять человек. Вернее, тридцать шесть, но один ушел из школы уже в десятом классе. Тридцать пять человек. Пятнадцать парней и двадцать девушек. Это был самый большой класс в их выпуске. Класс «В». За несколько лет до окончания школы его объединили с классом «Г», и вместо четырех в школе стало три старших класса. «Мы все родом из детства, – подумал Дронго. – Это остается в нас на всю жизнь. Навсегда».
Он часто думал, откуда в нем живет это неистовое стремление добиться справедливости? Почему он не может спокойно смотреть фильмы, в которых негодяи торжествуют? Почему в своей неприкаянной жизни он так и не научился смиряться со злом, бросая ему вызов? Не всегда он побеждал, не всегда. Но всегда смело бросал вызов и дрался до последнего. Он вспоминал свою школу. Кажется, в первом или во втором классе они должны были пойти после школы в какой-то театр. Кажется, в первом. Предстоял торжественный прием в октябрята. Всем заготовили значки, подарки. Мать встала рано утром, чтобы прогладить его костюм. А потом... Он закрыл глаза, вспоминая. Да, он пришел в школу и хотел встать вместе со всеми. И вдруг учительница закричала на него при всех. Она кричала на него так громко и так страшно, что он убежал из школы.
Позже выяснилось: учительница узнала, что кто-то из родителей ее учеников позвонил в роно с жалобой на ее методы работы. Она решила, что это была его мать. А та в это время была в командировке и вернулась только накануне. Позже учительница узнала правду. Пришла к ним домой и долго плакала, просила ее простить. Конечно, это был акт мужества с ее стороны. Она все-таки пришла и попросила прощения у ребенка. Но он помнил, как испугался, когда она появилась в их доме, и спрятался в ванной комнате. И как он плакал, когда она выгнала его из школы. Он все помнил.
– Вы в каком году закончили школу? – спросил грузный мужчина лет сорока пяти.
– Извините, – грустно сказал Дронго, – мы ошиблись. Извините нас, пожалуйста.