– Да, конечно, – ответила Жюли. – Но знаете, мама думает, что они не совсем приличны!
– Как глупо!
Обе рассмеялись и переглянулись с лукавой скромностыо, которая показалась Крису особенно раздражающей.
– Может быть, они и в самом деле казались чуточку фривольными в ее время, – рассудила Гвен. – Но я бы сказала, что теперь мужчине может скорей не понравиться что-нибудь старомодное, как по-вашему?
– Ну, еще бы.
Жюли вздохнула, и на ее красивом лице мелькнуло озабоченное выражение, как будто она рассчитывала что-то.
– Если это случится так скоро, как мы надеемся, – сказала она, – я боюсь, что мы не успеем кончить все к сроку.
– Нужно будет пригласить эту белошвейку…
– Но мы не можем…
– Отлично можем. Позвольте мне заплатить ей. Пусть это будет мой подарок.
– Ах, Гвен, вы душечка! Чем мне отблагодарить вас!
Больше Крис не мог сдерживаться: его прорвало:
– О чем вы все время говорите? И к чему все это шитье? Мы что, собираемся открывать модную мастерскую?
– Я думаю, можно ему сказать? – спросила Гвен.
– Почему же нет? – сказала Жюли. – Какое это имеет значение?
– Это к свадьбе Жюли, – сообщила ему Гвен.
– К свадьбе! – Удивление Криса было очень забавно. – А с кем же свадьба? Неужели ты в конце концов решилась выйти за Ронни Комптона, Жюли?
– Конечно нет, – презрительно сказала Жюли. – Неужели ты воображаешь, что
В те дни юноши отправлялись искать счастья по свету, что привело к появлению во всех доминионах объявлений: «Англичан просят не обращаться». Девушки оставались дома и надеялись.
Нелл Байуотер воспитывалась в одной из таких разваливающихся семей, не замечая, что даже тогда они были анахронизмом. Она не любила сатирически» зловредных бабушек. На зло им она зачитывалась романами «Знатная дама», «Лорна Дун», «Джон Галифакс джентльмен» и «Золотые дни», Теннисоном и Росетти – всеми этими гнусавыми, но чувствительными душами хищной эпохи. Еще больше не любила она экономить и изворачиваться, перекраивать и перешивать платья старших сестер, не любила пустоту в кладовой и слишком частые появления судебного пристава у кухонного очага. С детства она внимала мечтам и планам насчет «хорошей партии». И так как это было – или казалось – единственным способом вырваться из нужды, это стало для нее почти навязчивой идеей. Хорошая партия была для Нелл панацеей от всех человеческих зол. Не будучи склонной рассуждать, она не задумывалась над тем, что партия могла быть «хорошей» только в одном отношении, то есть для нее.
Велико было торжество Нелл и велика радость Байуотеров, когда Нелл подцепила свою «хорошую партию» в лице Фрэнка. Наплевать на мясные поставки: non olet.[16] И во всяком случае, Байуотерам было так плохо, что они выдали бы девушку за любого сколько-нибудь кредитоспособного мужчину. Как Нелл устроила это? Это была ее тайна. Но как примирила она свое возвышенно-сентиментальное мировоззрение с этой удивительной прозорливостью по отношению к самому большому шансу в ее жизни? Она и не пыталась это сделать. Многие ли пытаются примирить свои разноречивые поступки, дать разумное объяснение тем или иным компромиссам с совестью? Очень немногие. Те, кто пытаются это сделать, вероятно, сходят с ума или приходят к религии. Так или иначе, Нелл вышла замуж за своего мясника, принеся ему в приданое кварту литературной патоки – одного из самых ненужных ангелов-хранителей домашнего очага.
Поэтому было совершенно чудовищно и очень нечестно со стороны судьбы, что после двадцати пяти лет «удачного замужества» его единственная компенсация была утрачена, и Нелл Хейлин снова очутилась в неприятном мире просроченных закладных, исполнительных листов и чеков, возвращаемых с надписью «приостановить уплату». Нельзя сказать, чтобы Фрэнк был расточителен. Но деньги плыли у него из рук. И у него была бессмысленная привычка верить в биржевые сведения, которые он слышал в клубе, – привычка, обходившаяся гораздо дороже, чем множество заурядных пороков. Его последним подвигом и непосредственной причиной теперешней катастрофы было финансирование какого-то идиотского «изобретения», лансированного мошенниками-спекулянтами. Запоздалое открытие, что вся эта история – блеф, была для Фрэнка тем, что в его семье иносказательно именовалось «ударом».
Встретил ли Фрэнк этот удар со стойкостью, приличествующей офицеру и джентльмену? Пользуясь методом, заслуживающим широкого признания, он свалил свое моральное бессилие разрешить создавшееся положение на физическую беспомощность; и слег в постель, требуя тишины и покоя и предоставив Нелл расхлебывать кашу. Старуха и расхлебывала ее, проявляя при этом удивительное сочетание находчивости, хитрости, бесстыдной расчетливости и слезливой сентиментальности.
В одном отношении она была совершенно такой же, как Фрэнк: намерения у нее были хорошие. Но ее хорошие намерения сводились к тому, что считала хорошим она сама – не Жюльетта, не Крис и не здравый смысл. Тем не менее она спала мирно, в полной уверенности, что планы ее превосходны. Жюльетте и Крису и Фрэнку, Гвен и Джеральду, Ронни и Анне нужно только подчиниться ее воле и поступать так, как придумала она, – и все будет хорошо. Не столько для них, правда, сколько для нее.
Здесь гении-хранители семейного очага могут остановиться в благоговении, спрашивая себя: не была ли воля к власти старого мясника всего лишь дряхлой колымагой по сравнению с той энергией динамо, которую развивала старуха, когда-то обливавшаяся слезами при чтении сентиментального романа.
Четыре
Через несколько дней Крис писал в колледж своему другу Джоффри Хоуду:
Дорогой Хоуд!
Я обещал написать вам, что происходит здесь, но на самом деле я пишу главным образом для того, чтобы испытать ощущение того, что разговариваю со здравомыслящим человеком. Зачем мудрецы Святого духа учили нас преклоняться перед Разумом, когда человек – такое безрассудное животное?
Я вернулся к своему блудному семейству, готовый ради них отдать на заклание упитанного тельца (то есть самого себя); но мне следовало