— Что случилось, Мег? — ласково спрашиваю я.
Она издает тяжелый вздох и откидывается на подушки. Она смотрит в потолок и пытается подобрать слова.
— Два года назад я училась в колледже. Я ходила в школу, чтобы получить начальное образование. Я все еще жила дома и ходила на занятия, — тихо объясняет она, ее глаза все еще рассматривают потолочную плитку. — Однажды вечером вечеринка слегка вышла из-под контроля, и я перепила.
Мои родители всегда говорили, что я могу позвонить им в любое время, если попаду в неприятности. Я позвонила им и попросила забрать меня, так как все мои друзья были пьяны не меньше меня, а может и больше. По дороге домой отец читал мне нотации об алкоголе и я сказала что-то саркастическое. Он повернулся, чтобы посмотреть на меня. В следующий момент я поняла только то, что вокруг нас все взорвалось. Он вышел на встречку, и мы столкнулись лоб в лоб с грузовиком. Они умерли мгновенно. Я отделалась вывихом запястья и раной на голове. У меня были две маленькие раны, а они расстались с жизнью. Вся моя большая семья после этого не захотела иметь со мной ничего общего. Я и до этого была белой вороной, так как была чуть-чуть дикая. Случившееся доказало, что я плохое семя. Я убила своих родителей, два года назад, вчера.
Наконец, Мег повернула свою голову ко мне. Все, что я хотела сделать, это обнять ее и сказать, что все будет хорошо.
Так я и сделала.
Я поднимаюсь и сажусь на край ее койки.
— Подвинься, — командую я, вытягиваю ноги на одеяло.
— Мы будем обниматься? Оооо, мы можем целоваться? — спрашивает она и двигается.
— Шшшшш, не порти момент, — говорю я, обнимаю ее одной рукой за плечи и притягиваю к себе. Она кладет голову мне на плечо, и мы долгое время сидим в тишине на ее больничной койке.
— Мне жаль, что так случилось с твоими родителями. Это не твоя вина. Твоя семья — это кучка болванов, — со злостью говорю я, нарушая тишину. Мег издает смешок и обхватывает меня за талию.
— Могу я дать тебе их телефон, чтобы ты позвонила и сказала это им?
Мы вместе смеемся. Но я надеюсь, она знает, что для нее я могу сделать именно это и еще больше. Я могу съездить к каждому и высказать им это, если ей так станет лучше.
— Прости меня, я вела себя как дура по отношению к тебе, — шепчу я.
— Ты не была дурой. У тебя своих забот хватает. И я не рассказывала тебе этого о себе. Ты не знала.
— Но мне следовало знать. Я никогда не была таким дерьмовым другом. Я раньше была тем человеком, к которому все шли со своими проблемами... — замолкаю я.
— Что случилось? Я знаю, твой отец - отстой. По крайней мере, был. Мне показалось, он довольно клевый, но я ничего не знаю о нем, кроме того, что работала с ним последние несколько недель, — пожимает плечами Мег.
Я, не задумываясь, рассказываю ей свою историю. Я задолжала ей объяснения. Она понимает, что раньше я была лучше. И теперь я потихоньку стараюсь вернуть себя.
Не вдаваясь в подробности, я рассказываю ей о том, как потеряла маму. Кажется не совсем правильным сосредоточиться на моих проблемах, когда она лежит в больнице. Но я хочу, чтобы она поняла. У нее слабое представление о моем отце, только по обрывкам разговоров, которые она слышала за последний год. Она никогда не хотела вмешиваться, поэтому никогда не спрашивала.
Когда я рассказываю ей все, мы с Мег говорим о ее родителях. Она обещает мне, что она поговорит со мной, как только почувствует приступ вины или депрессии. Больше никаких таблеток, никакой печали в одиночку. Мы обе будем лучшими друзьями друг другу, и надеюсь, что будущее нас обеих стало чуть светлее.
Мег спрашивает о Зэндере, и я не могу скрыть румянец на щеках или стереть улыбку с лица. По моему лицу она узнает, что произошло прошлой ночью, и издает оглушающий визг. К нам даже прибегает несколько медсестер. После того, как мы убедили их, что все в порядке, мы начинаем неутомимо хихикать. Я стесняюсь попросить совет. Хотя я не хочу нагружать Мег своими проблемами, она настаивает. Ей нужно сосредоточиться на чем-нибудь еще, отвлечься от своих проблем. Я думаю, она права. Я понимаю, что уже больше часа сижу с ней в больнице, я возвращаюсь к своим старым воспоминаниям и проблемам и говорю о новых; чувства страха, которое обычно появляется в желудке, больше нет. Мне легко говорить с Мег, мне нравится иметь подругу, чтобы с ней поговорить. Я люблю Зэндера, и я знаю, что могу поговорить с ним обо всем, но иметь подругу это другое.
— Я призналась ему в любви, — смущенно рассказываю ей.
— О, охренеть. Это серьезно. Более серьезно, чем потерять девственность.
Я хлопаю ее по руке и прошу говорить потише, когда заходит медсестра, чтобы проверить, что у нас происходит.
— Мы слишком спешим? Все слишком быстро, да? Мне кажется, что все смотрят на нас как на сумасшедших. И моему отцу он не очень нравится. Одному Богу известно почему, — жалуюсь я, закатывая глаза.
— Ненавижу, когда люди говорят: «О боже, они женятся слишком быстро» или «Они даже не знают друг друга». Какое им дело до твоих отношений? Только вы двое знаете, что хорошо, а что плохо. Я уверена, что ты не занялась бы сексом с тем, в ком не уверена на сто процентов. И я видела, как он смотрит на тебя и как он о тебе заботится. Его глаза повсюду следуют за тобой, убеждаясь, что ты в порядке. Никто не скажет тебе, торопишься ты или тормозишь. Для вас обоих все происходит именно с той скоростью, с которой должно.
Когда Мег заканчивает, я шокировано смотрю на нее, удивленная ее проницательностью.
— Как, черт возьми, ты стала такой умной?
Она пожимает плечами и одаривает меня самоуверенной улыбкой.
— Легко решать чужие проблемы. Со своими не справиться.
Мы болтаем еще несколько минут, а когда я убеждаюсь, что она в порядке, я обещаю позвонить позже и ухожу, чтобы она смогла отдохнуть перед встречей с одним из психотерапевтов.
Копаясь в сумке в поисках мобильного, чтобы написать Зэндеру сообщения, я не обращаю внимание, куда иду и врезаюсь в кого-то.
— О боже, простите! — восклицаю я, глядя на блондина в больничной униформе со стетоскопом на шее.
— Все хорошо. Я в порядке, — говорит он, беззаботно улыбаясь.
— Эддисон? Простите, Эддисон Сноу?
Я оборачиваюсь, одна из медсестер Мег подбегает ко мне с моим мобильным в руке.
— Вы забыли это в комнате Мег. Она попросила меня постараться догнать Вас, — говорит она и протягивает телефон.
Я благодарю ее, и она быстрым шагом уходит обратно на работу.
— Тебя зовут Эддисон Сноу? Я подумал, что видел тебя раньше.
Я снова смотрю на парня, в которого врезалась. Я удивлена, что он все еще здесь.
— Простите, мы знакомы?
Он поднимает обе руки и вертит в руках стетоскоп.
— Ты, возможно, не помнишь меня. Ты была не совсем в себе, когда я видел тебя в последний раз. Хотя сейчас ты выглядишь лучше. Я рад, что у тебя все в порядке. Зэндер сказал, что ты в порядке, но приятно убедиться в этом самому.
Я в замешательстве смотрю на него, не понимая, о чем он и когда он видел меня в последний раз. Но так как он знает Зэндера, я полагаю, что он один из его друзей или коллег. Я не могу сдержать улыбку, понимая, что он говорил обо мне с друзьями.
— Ты работаешь с Зэндером?
Он качает головой, продолжая таскать туда-сюда край стетоскопа.
— Нет, он работает в отделении рентгена, но мы познакомились в колледже. Я стажер в скорой помощи. Там я встретил тебя.
Детали по кусочкам соединяются в памяти, и по спине пробегает холод.
— Мне срочно нужен литр 0 отрицательной. Она потеряла много крови.
— Ты можешь сказать свое имя? Не закрывай глаза.
— Кто-нибудь дайте манжету для измерения давления и позвоните в операционную.
— Ее зовут Эддисон. Эддисон Сноу, ей восемнадцать лет.
— Эй, милая, открой глаза. Давай, открой глаза и посмотри на меня.
— Кровяное давление семьдесят на сорок пять. Мне нужна кровь СЕЙЧАС!
— Эддисон, эй, все в порядке. Шшшш, ты в порядке. Я здесь, Эддисон.
— Зэндер был вне себя в тот день, когда тебя привезли.
Голос парня вытаскивает меня из воспоминаний. Мне все тяжелее дышать, он продолжает:
— Я знаю его много лет, но я никогда не видел его таким подавленным или паникующим как тогда, когда он пришел поговорить, а тебя вкатили на носилках. Мы пытались выпроводить его, пока работали с тобой, но он был решителен. Что-то, связанное с обещанием твоей матери... я не знаю. Он
был единственным, кто мог заставить тебя говорить, поэтому нам пришлось разрешить ему остаться.
Я ни слова ему не говорю в ответ. Я не могу говорить, я не могу дышать. Все вокруг размыто, я понимаю, что я отвернулась от него и бегу по коридору. По щекам струятся слезы.
Он выкрикивает мое имя, я пробегаю мимо лифта. Я не поворачиваюсь и не отвечаю ему.
Единственная мысль, которая проносится в голове, все это было ложью. Все между нами, каждое слово... все это было ложью.
Глава 16
Не ведись
— Иногда люди будут тебя огорчать. Это жизнь, Эддисон. Важно, как ты будешь к этому относиться, — объясняет доктор Томпсон.
Запах грецких орехов наполняет комнату, я смотрю, как доктор Томпсон подносит чашку кофе к губам и делает глоток. Раньше мне нравился запах грецкого ореха. Моя мама покупала свежие ядра грецкого ореха и молола их сама каждое утро.
— Очевидно, я не знаю, как с этим справиться. Я так привыкла, что люди меня подводят, что у меня выработался иммунитет к таким вещам. Я ожидаю этого, это случается. Затем я просто живу дальше и больше никогда не собираюсь с ними иметь ничего общего.
Доктор Томпсон ставит на стол свою кружку и складывает руки на колени.
— Никто не идеален. Люди ошибаются. Просто потому что они причиняют тебе боль не значит, что они прекращают любить тебя или заботиться о тебе. Существует множество причин, почему люди делают в жизни тот или иной выбор. Если ты не будешь разрешать им снова приблизиться к тебе или будешь отвечать тем же, то в итоге ты останешься одна. Я не хочу, чтобы ты осталась одна, Эддисон. Ты заслуживаешь того, чтобы тебя окружали люди, которые тебя любят и разделяют твои сокровенные интересы. Раньше ты умела разглядеть в людях хорошее. Я хочу, чтобы ты снова стала такой. Я хочу снова увидеть тебя счастливой. Моя работа не закончится, пока ты, наконец, не станешь счастливой.
Доктор Томпсон не знала меня в то время. Когда я была окружена людьми, которые меня любят. Когда у меня не было других забот, кроме как веселиться и быть молодой. Но она права. Я всегда различала в людях хорошее. Даже если они в какой-то степени меня разочаровывали, я все равно могла найти в них качества и все равно хотела находиться рядом с ними. Я легко прощала, я прощала быстро. На сердце не оставалось никаких шрамов. Я хочу вернуть ту девушку. Мне кажется, что она в недосягаемости. Я чувствую, что балансирую на краю: застрять в печали и депрессии или продолжать жить и позволить себе быть счастливой. Одно сильное дуновение ветра могло уронить меня в любое из направлений. Прямо сейчас создается ощущение, что мое будущее счастье зависит от того, в какую сторону дует ветер.
Когда я добираюсь до дома Зэндера, я не стучу в дверь. Пару недель назад он показал мне, где хранятся запасные ключи. Я поднимаю коврик у двери и подбираю с пола ключ. Я вставляю его в замок и открываю дверь.
Странно находиться в его доме без него. Хотя он на работе, его присутствие чувствуется во всем. Куда бы я ни повернулась, в какую бы комнату ни зашла, я могу видеть его, чувствовать его, слышать его... Он везде. И первый раз за время нашего знакомства меня это злит. Я больше не хочу, чтобы он заполнял мою жизнь. Я не хочу видеть его во всем, куда бы я ни посмотрела. Не хочу, чтобы каждая часть дома напоминала о том, как мы были вдвоем. Мне пришлось сдерживаться изо всех сил, чтобы не смести с кухонного стола его почту, не снести со стен фотографии его семьи в рамках или не разбить его лампу о стену. Я хочу сломать его, как он сломал меня. Но вещи в доме — всего лишь вещи. Сломав их, я не сломаю его. Они не поцарапают ни его сердце, ни его душу. Эти вещи можно заменить, если их разобьют. У тебя есть только одно сердце и одна душа. Что, черт возьми, с ними делать, если их разрушили?
Я игнорирую счастливые воспоминания о том, как мы, обнявшись, смотрели кино на его диване. Вместо этого я думаю о плохом: о его предательстве и лжи. Я думаю о том, как за какие-то короткие шесть недель мне стало комфортно рядом с ним, и о том, что мы встречались раньше. Я думаю о том, как я боялась рассказать ему о случившемся год назад на кладбище; как я не хотела, чтобы он стал смотреть на меня о другому. Это просто шутка. Я больше всего боялась того, о чем он знал. Он знал обо мне все и не сказал ни слова.
Я захожу в его комнату и не могу смотреть на кровать. Я отказываюсь вспоминать, каково это, ощущать его в его объятиях и близко к его телу. Я не позволяю себе думать о словах любви, которые он шептал мне, и которые были ложью.
Я даже не знаю, что я делаю в его комнате. Я не знаю, что я ищу, или что я надеюсь найти, но мне нужно что-то сделать. Мне нужны ответы. Они мне нужны прямо сейчас. Я начинаю вытаскивать его вещи из комода, скидываю их на пол в огромную кучу. Когда я не нахожу ничего в ящиках комода, я перехожу в кладовку. Затем смотрю под кроватью и заглядываю в каждую тумбочку. Я вытаскиваю все содержимое комнаты на пол. Когда я не нахожу ничего, что бы связывало его со мной или мамой, я забираюсь в центр его одежды, обуви, спортивного инвентаря, старых учебников и фотоальбомов. Я очевидно пересмотрела кино. Я прочитала слишком много историй, где мрачный незнакомец заполняет комнату секретными фото и записками, которые доказывают его предательство. Неужели я на самом деле надеялась найти коробку с черно-белыми фотографиями, снятыми на телефон? Я прижимаю колени к груди, медленно раскачиваясь вперед и назад.
Я не знаю, как долго я сижу среди его вещей и смотрю в пустоту, но вскоре я слышу его голос за моей спиной.
— Если ты хотела немного прибраться, у меня есть немного грязной одежды в прачечной комнате, — нервно хихикает Зэндер, стоя в дверном проеме.
Я не поворачиваюсь к нему и не двигаюсь с места. По его смешку я понимаю, что он знает, почему я здесь. Его друг на работе, вероятно, рассказал ему о том, что случилось. Меня затошнило при мысли о том, что какой-то незнакомец знал больше о моей жизни, чем я. И что Зэндер доверился ему вместо меня.
— Как?
Я говорю ему только одно слово. Но этого слова достаточно. Он точно знает, о чем я спрашиваю. И он, вероятно, по своей комнате понял, что если он не скажет наконец мне правду, разрушения в его доме на этом не закончатся. Меня никогда не наполняло столько злости и боли. Мне должно быть стыдно за то, что я вела себя как ребенок и навела бардак, но мне не стыдно.
— Я был ее специалистом по химиотерапии, когда ей поставили диагноз. Я был первым, кто поставил ей диагноз лейкемии. И за те два года, пока она была больна, случалось так, что я все время был на дежурстве, когда она приходила на прием. Я начал забирать ее из приемной и приводить ее на обследования сам, вместо медсестры. У нас было много времени на разговоры.
Я закрыла глаза и подумала о том, сколько раз мама ходила на МРТ или рентген и иные обследования. И до меня дошло, что у нее было много времени на разговоры с ним, много времени, чтобы поговорить о ее жизни и единственной дочери.
— Она попросила тебя преследовать меня после ее смерти, или ты придумал это сам? — злобно спросила я, поднимаясь с пола, чтобы посмотреть ему в лицо. Я хочу видеть его лицо. Я хочу наблюдать и понять, если он в этот раз соврет.
— Я не преследовал тебя, Эддисон. Я присматривал за тобой, чтобы убедиться, что ты в порядке.