— А Зефферино Гаспарини?
Она нисколько не смутилась и ответила тем же спокойным тоном:
— Он, должно быть, на работе.
Спокойствие девушки начало раздражать полицейского.
— Вы не спрашиваете меня, почему я задаю вам все эти вопросы, синьорина?
— Если вы найдете нужным, синьор, вы сами мне это скажете.
— Вы правы. Речь идет об Амедео Россатти. Каковы ваши отношения с ним?
— Мне кажется, мы любим друг друга… но я еще не совсем уверена.
— Извините меня, синьорина, но разве вы не помолвлены с каменщиком Гаспарини?
— Да, но только помолвлена.
— Тем не менее…
— Что, синьор? Если я предпочитаю Амедео, лучше, чтобы я в этом убедилась до, а не после того, как я буду окончательно связана с Зефферино, разве не так?
Чекотти кусал губы от досады. С этой девушкой нелегко было справиться!
— Да, вероятно… А когда вы видели Амедео Россатти в последний раз?
— Сегодня утром.
— Нет, я не так выразился. Когда у вас с ним было последнее свидание?
— В день обручения Аньезе Агостини.
— Вы знаете, должно быть, что Россатти утверждал, будто он безумно влюблен в синьорину Агостини?
Она засмеялась мягким, материнским смехом.
— Аньезе воображает, что все ребята влюблены в нее.
— Но вы ведь не можете отрицать, что Россатти очень бурно отреагировал на помолвку синьорины Агостини с Эузебио Таламани?
— Это неверно, синьор, иначе Амедео не встретился бы со мной в тот же вечер. Я ждала его у выхода из кафе.
— И… и куда вы отправились потом?
— Если память мне не изменяет, мы гуляли в верхней части деревни.
— Вы там не встретили Таламани?
— Таламани? Нет.
— Но ведь многие здесь утверждают, что, выйдя из кафе, Россатти встретил Таламани, избил его, а может быть, и убил.
Спокойствие не покинуло девушку при этом сообщении.
— Они или лгут, синьор, или заблуждаются.
— Если только вы сами не лжете, синьорина.
— И это возможно. Но ведь вы можете проверить мои слова.
— Каким образом?
— Допросив Терезу Габриелли. Скажите ей, что это я вас посылаю.
— А что она может мне сообщить?
— Она может подтвердить, что согласилась сказать Зефферино, если он будет ее расспрашивать, что на свидание с Амедео приходила она, а не я…
— Я уже допрашивал Терезу Габриелли…
— В таком случае, вы должны быть в курсе дела.
— Как же! В курсе! Да ведь все вы, девушки из Фолиньяцаро, лжете наперебой!
— То, что вы говорите, синьор, не слишком любезно.
— А мне, представьте себе, не до любезности. Надоело смотреть, как меня обводят вокруг пальца девчонки, заслуживающие, чтобы их хорошенько поколотили!
— Не думаю, синьор, что они позволили бы вам это сделать. Как по-твоему, папа?
Маттео обернулся и увидел того, к кому обращалась Сабина. Это был мужчина среднего роста, на редкость волосатый. Он принес с собой устойчивый запах козьего, слегка прокисшего, молока. Не двигаясь, он смотрел на свою дочь и Чекотти.
— Что здесь происходит?
Желая сразу внести ясность, полицейский объяснил:
— Меня зовут Маттео Чекотти, я полицейский инспектор и специально приехал из Милана, чтобы арестовать убийцу Эузебио Таламани.
— А дальше что? Вы, может быть, надеетесь найти его здесь?
— Нет, но я надеюсь, что мне помогут напасть на его след.
— Каким образом?
— Сказав мне правду, например. Я знаю, что в Фолиньяцаро это не принято, но хоть один раз, в виде исключения, можно, как вы считаете?
Сыровар ответил не сразу. Его нахмуренные брови и неподвижный взгляд свидетельствовали о напряженной работе мысли, о желании понять смысл сказанного полицейским. Наконец, глубоко вздохнув, он спросил:
— А вы, синьор, не хотите ли часом сказать, что Сабина вам солгала?
— Не скрою, синьор Замарано, у меня создалось именно такое впечатление.
Сыровар почесал подбородок.
— Ах, но ведь это нехорошо, синьор, совсем нехорошо! Неужели вы пришли в мой дом для того, чтобы оскорблять мою дочь?
— Не надо преувеличивать!
— А в Милане как? Если вас называют лжецом, там это не считается оскорблением?
— Смотря при каких обстоятельствах.
— Так вот, синьор, в Фолиньяцаро мы не обращаем внимания на обстоятельства. Только назовите мою дочь лгуньей, и я вам набью физиономию.
После этого обиженный отец стал засучивать рукава рубашки. Густой волосяной покров на его руках не мог скрыть хорошо развитой мускулатуры. Чекотти подумал, что если он схватится с этим одержимым, то навсегда загубит свою репутацию, тем более что тот, несомненно, возьмет над ним верх. Сабина попыталась исправить положение, уточнив:
— Синьор не верит, что я была с Амедео в ту ночь, когда убили клерка нотариуса.
— А почему бы она не могла быть с ним, а, синьор?
— Потому что люди видели, как Россатти дерется с убитым.
— Везде найдутся любители болтать языком.
— Значит, вы тоже утверждаете, что ваша дочь была с Россатти в тот вечер?
— Она мне рассказала об этом, а я верю всему, что говорит Сабина.
— А какую роль играет во всем этом Гаспарини?
Замарано пожал плечами.
— В эти истории я не вмешиваюсь… Ведь это их дело, не так ли?
— Но если ваша дочь не любит этого каменщика, почему она ему об этом не скажет прямо?
— Дело в том, что когда Зефферино сердится, он становится опасен…
— Настолько, что может ударить?
— Это не исключено… Кстати, вы меня навели на мысль… Если Зефферино спутал Таламани с Россатти, он вполне мог его вздуть!
— А как он мог их спутать?
— Ночь… Он ослеплен ревностью… Как тут разобраться?
— Вот это, синьор Замарано, как раз то, что я пытаюсь сделать! В общем, если я вас правильно понял, вы полагаете, что возлюбленный вашей дочери мог бы быть тем, кого я разыскиваю?
— Он или кто другой!..
— Давайте-ка уточним: у Зефферино появляются подозрения относительно верности той, кого он считает своей невестой… Он следует за ней… Видит, что она поджидает Россатти и уходит вместе о ним… Он их выслеживает… и когда они расстаются, он бросается вслед за карабинером, полный решимости отомстить. Так, что ли?
— Возможно.
— После этого Зефферино каким-то чудом ошибается и следует за Таламани, которого принимает за Россатти.
— В темноте и не такое может случиться.
— Осыпая ударами Таламани, Зефферино не замечает, что это не его соперник… Вы считаете меня дураком, синьор Замарано?
— Я недостаточно вас знаю, синьор инспектор, чтобы иметь мнение на этот счет.
— Я допрошу каменщика и сообщу ему, что его будущий тесть считает его возможным убийцей.
— Я этого не говорил!
— Но к этому сводится то, что вы сказали, потому что тот, кто избил клерка, несомненно является и его убийцей! До свидания!
— Прощайте.
— Нет, не прощайте, синьор, я не сомневаюсь, что очень скоро вы еще со мной увидитесь, вы и ваша дочь!
Выходя, Чекотти услышал, как Сабина спрашивает у отца:
— Скажи, папа, в Милане они все такие?
* * *
Зефферино Гаспарини работал за деревней, и Маттео не решился туда идти под палящим солнцем. Он удовольствовался тем, что послал встреченного им мальчишку предупредить каменщика, чтобы сразу после обеда тот явился в участок. После этого он зашел в кабинет Тимолеоне Рицотто, где было относительно прохладно. Начальник карабинеров встретил его со своим всегдашним добродушием.
— Итак, синьор инспектор, вы продвигаетесь?
— Ах, не начинайте, пожалуйста. Меня и так уже замучили!
— Догадываюсь, что дела идут не совсем так, как вы надеялись.
— Нет, дела идут не так, как я хотел бы, потому что здесь все ухитряются противодействовать моим усилиям! Но прежде всего, где Россатти?
— Он у себя.
— А что он делает у себя?
— Отдыхает.
— От каких трудов? Он никогда не работает!
Тимолеоне неодобрительно надул губы.
— Вы забываете о том, что этот несчастный пережил вчера!
Рицотто был несомненно искренен. Чекотти это видел и только поэтому не вспылил. Он ограничился тем, что сказал с иронией:
— А я и не знал, что у карабинеров такое мягкое сердце.
— Дело в том, что я очень люблю Амедео.
— Насколько я могу судить, вы в этом не одиноки. Аньезе… Тереза… Сабина…
— Дочь Замарано?
— Она самая.
И он рассказал Рицотто, не пропуская никаких подробностей, о своей встрече с сыроваром и его невозмутимой дочерью. Начальник карабинеров, казалось, был в восторге. Когда инспектор закончил свой рассказ, он растроганно заключил:
— Какое у них доброе сердце, у этих девочек!
— Сердце, которое их приведет прямиком в тюрьму, и не без моей помощи, если только они мне еще солгут!
— Вы на это не решитесь, синьор.
— Не решусь? А закон?
— А любовь?
И Тимолеоне добавил после краткого раздумья:
— Этот Амедео… Настоящий дон Жуан!
— Я сумею умерить его любовный пыл, можете на меня положиться!
— А не выпить ли нам по стаканчику грумелло, пока варятся мои спагетти по-неаполитански?
— Я обедаю у Кортиво.
— Синьор инспектор, неужели вы нанесете мне такую обиду? Что обо мне подумают в Фолиньяцаро, если узнают, что вы отказались попробовать мои спагетти? Мне не останется ничего другого, как пустить себе пулю в лоб!
И у доброго Тимолеоне слезы навернулись на глаза при мысли о подобном необъяснимом оскорблении, которое не могло не повлечь за собой бесчестья, разрушив его славу замечательного кулинара. Искреннее огорчение начальника карабинеров позабавило Маттео. Он решил больше не дразнить его.
— Ну что же, решено, мы пообедаем вместе… Я не хочу упустить возможность попробовать лучшие в мире спагетти!
— Насчет всего мира не могу сказать, но в Италии — безусловно!
* * *
Они заканчивали грумелло, запас которого у Рицотто казался неисчерпаемым, и собирались погрузиться в приятную дремоту, когда приход карабинера Бузанелы вырвал их из сладкого мира сновидений и грубо перенес в будничную действительность.
— Пришел Гаспарини, каменщик. Он говорит, что его вызывали.
Чекотти выпрямился, Рицотто застегнул расстегнутый было китель.
— Пусть подождет!
Они осушили наспех по стаканчику виноградной водки в надежде, что она их окончательно разбудит, и последовали за Бузанелой в караульное помещение, где их ждал Зефферино Гаспарини. У него была ничем не примечательная внешность и медлительные жесты. Он казался удивительно спокойным. Чекотти подумал, что они с Сабиной составят замечательную супружескую пару, которая никогда не будет ссориться.
— Зефферино Гаспарини?
— Да, синьор.
— Я вызвал вас, чтобы сообщить не совсем приятные вещи.
— Да?
Он и глазом не моргнул.
— Скажу вам в двух словах, что кое-кто подозревает вас в убийстве Эузебио Таламани.
— Того самого, которого убили недавно ночью?
— Да.
Он почесал в затылке, потом проронил:
— Забавная мысль…
— Не такая уж забавная, если хотите знать мое мнение. Подозрение в убийстве — вещь малоприятная.
— А зачем мне было убивать этого типа?
— О ваших мотивах скажу позже. Начнем с фактов. Признаете вы себя виновным или нет?
— Нет.
— Есть у вас алиби?
— Али… как вы сказали?
— Где вы находились во время убийства Таламани?
— Я был в Домодоссоле.
— Вы можете это доказать?
— Весь день после полудня я там работал с двумя другими каменщиками в ресторане синьора Фолы. Мы облицовывали стены. Хозяин пригласил нас поужинать с ним, и мы ушли все вместе только около полуночи. Я добрался домой на заре.
— Проверю все это в Домодоссоле. Вы знаете, как зовут ребят, работавших вместе с вами?
— Только их имена: Нино и Марио. Синьор Фола знает, вероятно, их фамилии.
Чекотти не питал никаких иллюзий: это было солидное алиби. Его снова пытались навести на ложный след.
— А теперь, синьор, могу я вернуться к своей работе?
— Можете… Минуточку. Вас не интересует имя человека, который вас подозревает?
— Не очень… Но, похоже, вы сами хотите мне его сообщить?
— Его имя Замарано.
Это, кажется, его, наконец, немного смутило.
— Как, отец…
— Да, отец Сабины. А кстати, знали ли вы, что, в то время как вы работали в Домодоссоле, синьорина Замарано бегала на свидание с Амедео Россатти?
Каменщик тихо засмеялся.
— Вы меня разыгрываете, синьор?..
— Она сама сказала мне об этом!
— Это невозможно!
— Почему? Вы считали ее более постоянной, чем все остальные?
— Дело не в этом… Я думаю, что Сабина такая же, как все девушки, и ее нужно держать в руках, но в тот вечер это было невозможно.
— В самом деле?
— Я потому и пошел в Домодоссолу, что она не могла со мной встретиться.
— Это она вам рассказала, и вы ей поверили!
— Нет, не она, а врач.
— Врач?
— Сабина была нездорова уже дня три, поэтому синьор Боргато пришел утром к Замарано и сказал, что она должна лежать в постели и чтобы отец поставил ей банки. У нее была очень высокая температура. Ну вот, так как она должна была оставаться дома, я отправился немного подзаработать в Домодоссоле. Деньги нам не помешают, когда мы поженимся. Могу я теперь уйти?
— Проваливайте!
Нисколько не расстроившись из-за грубого ответа, Зефферино приложил палец к фуражке и вежливо сказал:
— До свидания всем!
Чекотти бросился к телефону, набрал номер врача, нарушил и его послеобеденный отдых и в ответ на свой вопрос получил ворчливое подтверждение рассказа каменщика. Полицейский тихо положил трубку и заставил себя медленно двигаться, чтобы не поддаться ярости, от которой его всего трясло. Увидев обеспокоенный взгляд Тимолеоне, он ограничился тем, что сказал:
— Ну и девушки у вас в Фолиньяцаро…
Потом он опустился на стул и попытался прийти в себя. Это ему не удавалось. Он все повторял:
— Ну и девушки… ну и девушки… И не смотрите на меня так, синьор, это меня нервирует!
Рицотто выпрямился, исполненный чувства собственного достоинства.
— Синьор инспектор, я не привык… Маттео встал и положил ему руку на плечо.
— Простите меня… Я сам не знаю, что говорю… Вы прекрасный человек, Тимолеоне Рицотто… Может быть, не совсем такой, каким должен быть начальник карабинеров…
Тимолеоне улыбнулся.
— Я уже так давно исполняю эти обязанности, что это не очень важно.
— Возможно, возможно… Но ваши девушки!.. Ваши девушки!..
— Я их Очень люблю, синьор.
— И вам не противно! Лгуньи! Лицемерки! Бесстыдницы! Впрочем, их отцы, матери и женихи немногим лучше! Все они сообщники! Все объединились против меня!
Начальник карабинеров серьезно подтвердил:
— В самом деле, не стану вас уверять, что они хорошо себя ведут по отношению к вам… Нет, я не могу этого утверждать.
— Вы очень добры… Но, смею вас заверить, две из них ответят за всех остальных: этот чертенок Тереза и эта лицемерка Сабина! Я на них надену наручники и брошу в мою машину! Они узнают, как живется в тюрьме!
— Девочки, выросшие в горах! Да они там погибнут!
— Тем хуже для них! Ведь это преступницы! Они заключили союз, пытаясь спасти Амедео. Что до этого типа, то он свое получит, клянусь вам! Это из-за него все прогнило в Фолиньяцаро! В конечном итоге по вашей вине, синьор.
— По моей?
— Ну конечно? Если бы вы арестовали Амедео Россатти сразу же после преступления, как вы обязаны были сделать, у него не было бы времени для того, чтобы договориться с этими дерзкими девчонками.
— Но у меня не было достаточных улик и…
— Бросьте! Правда заключается в том, что вам не хотелось взять под стражу вашего Амедео и причинить огорчение вашей дорогой Элоизе! Вы изменили своему долгу, синьор!
— Если Амедео виновен, я выйду в отставку!
— Вы-то выйдете в отставку, а вот меня вышвырнут из полиции за бездарность, понимаете вы это? Но, Боже мой, что мне оставалось делать? Одна за другой они доказывали его алиби. Околдовал он их всех, что ли? Меня учили опасаться всевозможных негодяев, которые бродят по земле, но никогда, слышите вы, синьор, никогда меня не предупреждали, что следует не доверять невинным молодым девушкам, живущим в горах! В миланской уголовной полиции и не подозревают о существовании Фолиньяцаро и о том, что там проживают девицы, которых следовало бы повесить у въезда в вашу деревню!