Герман Гессе
Три повести Гессе
Включенные в книгу повести немецкого писателя Германа Гессе написаны в 1919 году. Гессе был тогда уже далеко не молод. Его знали как автора романов и повестей, сборников стихотворений и лирической романтической прозы, музыкальность которой высоко ценил Р. М. Рильке. Но произведения, принесшие ему мировую славу — романы «Степной волк» (1927) и «Игра в бисер» (1943), знакомые нашему читателю,— были еще впереди, и пока мало что в творчестве Гессе предвещало их появление.
Однако именно этот год, как, пожалуй, и два предыдущих, оказался для Гессе особым. Многое для него подошло к концу, многое, наоборот, началось и определилось.
Гессе родился в 1877 году на юге Германии в маленьком швабском городке Кальве. Родители — строгие, религиозные люди — долгие годы были протестантскими миссионерами в Индии. Именно в родительском доме пробудился интерес Гессе к Востоку — религиям и философии древней Индии, а потом Китая, прошедший через все его творчество. Незыблемыми в конечном итоге остались для него и нравственные основы, заложенные в детстве.
И все-таки отношения будущего писателя с семьей были бурными и драматическими. Родители признавали только свою правду. Подросток бежал из семинарии, на годы порвал с семьей, скитался, учился по своему разумению и собственной системе, служил — сначала на часовой фабрике, потом у букиниста, пока, наконец, не смог жить на литературные заработки. В 1904 году он женился. Купил дом в сельской местности на берегу Боденского озера. Но в начале 1919 года семья распалась. Гессе остался один, почти неимущий, на грани нервного заболевания.
Глубоким потрясением стала для него и первая мировая война. Уже в 1914 году Гессе выступил с призывом к художественной интеллигенции воюющих стран не поддаваться шовинистическому угару. Но главным откликом на мировую войну был тот переворот, который совершился в его творчестве. Когда все в том же 1919 году Гессе выпустил под псевдонимом роман «Демиан», никто из его читателей не угадал настоящего автора. Написать эту книгу мог, казалось, лишь человек молодой, впервые выступивший как писатель. С большой впечатляющей силой роман передал смятение ума и чувств юного героя, вызванное столкновением его с хаосом действительности. «Демиан» принес Гессе огромную популярность, особенно среди молодежи.
Что же произошло? Почему со страниц Гессе с читателями заговорила вдруг их собственная судьба, их страх и их жажда жизни? В чем состояло то «новое начало», которым писатель считал не только роман «Демиан», но и вошедшие в нашу книгу повести?
Определить свершившееся не так-то просто. Война одним ударом разрушила камерность его произведений. Но произошло это не путем расширения панорамы действительности. Нет, таким писателем, какими были Роллан или Горький, Гессе не стал.
И то, что сразу увлечет читателя трех повестей — поразительная полнота жизни,— тоже не составляет как будто нового. Пожалуй, ни в одном из своих знаменитых произведений Гессе не достигал такой чувственной осязаемости, такого острого ощущения неостановимости жизни. Потом, ближе к старости, он передавал это ощущение более умозрительно. Здесь же будто все под рукой, все живет и дышит, блещет всеми возможными красками, пахнет всеми запахами.
Но и эта свежесть ощущений не была открытием Гессе: уже публиковались тома «В поисках утраченного времени» Марселя Пруста, уже успели прославиться ранние новеллы Томаса Манна, уже существовала импрессионистическая проза австрийца Петера Альтенберга.
Однако и в сравнении с этими образцами проза Гессе содержала в себе теперь нечто свое, обогатившее литературу.
Он начал писать, как только, по собственным его словам, в его распоряжении снова оказались стол и крыша над головой. Это было уже в Швейцарии — сначала в Берне, а потом в уединенном горном местечке Монтаньоль, где Гессе прожил до конца своих дней (он умер в 1962 году). Позади он оставил Германию, разоренную войной, взбудораженную. Революционные бои немецкого пролетариата окончились в январе 1919 года поражением. К созданной на обломках империи Веймарской республике Гессе относился с крайним недоверием, так как она была создана сверху, без участия сознательной воли народа. С прозорливостью, отличавшей очень немногих, он различал уже в конце десятых годов «опасность бардов со свастиками и их многочисленных приверженцев среди молодежи».
Из окна дома, в котором поселился Гессе в Швейцарии, открывался приблизительно тот же пейзаж, который видел его герой Клингзор. Автора мучили почти непрестанно болевшие глаза. Наступали периоды тяжелой депрессии. Но он писал с увлечением и ожесточенностью, отдаваясь в промежутках другому своему любимому занятию — рисованию. Тогда же он много встречался с людьми вопреки своей обычной замкнутости, много пил и любил. Был, как признавался сам, то маленьким героем первой повести, то чиновником Клейном, то художником Клингзором. Шел «самый наполненный, изобильный, богатый трудом и жгучий год» его жизни (из дневника 1920 года).
Изменилось все, даже и красота, которой много в трех повестях Гессе. О «Клейне и Вагнере» Гессе сказал, что эта повесть «не красива и не прелестна, а скорее похожа на цианистый калий». И в другой раз: «пугающе прекрасна». И в красоте у Гессе чувствуется теперь нерв современной жизни.
Но суть перемены была не в этом. Основой своей литературной работы Гессе считал теперь исповедь. Она касалась прежде всего темных сторон души человека, непредсказуемых ее порывов.
Три повести Гессе не схожи не только по тону, темпу, краскам, сюжету — они посвящены разным ступеням человеческой жизни. Первая повесть — из жизни подростка. В «Клейне и Вагнере» говорится о человеке на гребне могучего, хоть и гибельного, жизненного порыва. В «Последнем лете Клингзора» рассказано о художнике, жизнь которого на ущербе. Но есть в трех повестях и общее — недаром в одну книгу их впервые объединил сам автор. Это общее — в интересе к непредвиденным реакциям людей на сложившиеся обстоятельства.
Повесть «Душа ребенка» напоминает посвященные подросткам и детям страницы Толстого — не только назидательный рассказ о том, как маленький мальчик украл сливы с тарелки (а ведь о краже, правда, не слив, а винных ягод идет речь и у Гессе), но и некоторые эпизоды из «Детства», например, ту главу, которая названа «Затмение». Речь у обоих писателей идет именно о затмении, то есть о том состоянии духа, когда, поясняет Толстой, «мысль не обсуживает вперед» желаний и поступков и можно совершить все, «самое ужасное преступление без цели, без желания вредить, но
Внешним толчком для стремительного развития действия стала и тут кража — кража казенных денег чиновником Фридрихом Клейном, никогда раньше не нарушавшим своего долга. После этого начинается бег, бег как душевное состояние, не прекращающийся и тогда, когда за героем уже никто не гонится. «Флюгер судьбы» ведет Клейна через границу на юг. Он окунается в воздух, напоенный благоуханием, видит кругом природу фантастической выразительности. Случается в этой повести очень немного: в городском парке героя поражает своей независимостью и красотой танцорка. Желая служить ей, он отправляется с ней через озеро в игорный дом, проводит с ней много ночей. Все кончается внешне ничем не вызванным самоубийством.
Но внутренними событиями повесть перенасыщена. Герой, а вместе с ним и читатель видят не только «действительность», то есть то же, что и все. В воспаленном мозгу Клейна прокручивается калейдоскоп видений и воспоминаний. Он видит сны, например, странный сон об автомобиле... Мысль работает лихорадочно. Вдруг наступает минутная ясность, и он понимает, что имя Клейн (а «клейн» по-немецки — «маленький») обозначает его долю в мире. Или какую-то тайную свою связь с учителем Вагнером, убившим по непонятным причинам жену и детей, о чем он прочел однажды в газете и почему-то не может забыть. Таких лишь намеченных, не до конца прочерченных связей в повести много — они будто нарочно подброшены тут читателю. И как и в первой, детской, повести, происходит бесконечная смена состояний — от относительной гармонии и спокойствия к крайнему отчаянию и безнадежности.
Не Толстой, а другой наш великий писатель приходит на ум, когда читаешь эту повесть Гессе. С романами Достоевского тут связаны не только детективность сюжета, не только обязательный мотив преступления (а кстати сказать, и игры, рулетки), не доведенного, правда, у Гессе до своей крайности — убийства, хотя мысль об этом то и дело мелькает в голове героя, но и мотив наказания, невыносимого бремени преступления, его «утомительности». Выше, когда речь шла о «Душе ребенка», мы говорили о настороженности писателя к поступкам без размышления, ко всякого рода безудержным душевным порывам. Но если это и правда о Гессе, то правда неполная.
Ох как глубоко понимает писатель естественность этих неконтролируемых порывов! Как ясно представлена им эта сторона жизни: ведь человеку, полагает автор, «европейскому человеку нашей эпохи», так редко приходится быть самим собой, ведь он (приведем слова о герое) «всегда был чем-то занят, чем-то другим, а не самим собой, всегда ему нужно было что-то делать...». Недаром с таким восторгом и упоением Клейн смотрит, как, отрешившись от окружающего, принадлежа только себе, движется в танце его возлюбленная. Танец — полнейшая свобода — противопоставлен у Гессе загнанности человека механикой жизни. В этой загнанности, полагал Гессе, люди часто доходят до того, что даже забота о детях кажется непереносимым временем. Если тихий чиновник Клейн вырвался из-под ярма, если робкий человек совершил преступление, то в :-том был напор большой силы. Сам герой тщетно пытается : лределить ее истоки...
Кто виноват? Жена? Долголетняя ненависть к ней, которая, как мерещится Клейну, могла привести к убийству? Или порывы души ничем не объяснимы? И если перевести разговор на проблемы всеобщие (а Гессе, безусловно, хотел, чтобы сказанное им было воспринято именно так), то ^южно задать и вопрос: почему способен на преступление обыкновенный человек?
Поле действия в повестях, как и во всем творчестве Гессе, нешироко. Состояние же очерчено широкое — характерное состояние тысяч людей в годы веймарской Германии, как и вообще во времена кризисов и неустойчивости. Вспоминая впоследствии «Клейна и Вагнера», автор проводил параллель между своим героем и миллионами солдат, возвращавшихся после четырех лет войны «из закованного в униформу жестокого подчинения к вожделенной, но внушавшей страх свободе». Но и это всего .тишь одно из возможных сопоставлений, и оно не исчерпывает смысла повести.
Лишь мимоходом упомянув приметы эпохи «после войны», Гессе показывает само рожденное ею сознание, его метания и мучения, его лабильность. Представлено это не только сюжетом, но и подвижностью точки зрения, изменением перспективы, в которой увиден мир. Изменчиво не только состояние героя, меняется само отношение к жизни, событиям, людям, в них участвующим. Меняется, открываясь разными сторонами, и сама действительность. Мальчик в первой повести чувствует себя преступником по отношению к праведнику отцу. Он темен, а мир светел. Но вот он встречает товарища, которого может счесть ниже себя, и его отношения с миром уже другие: теперь он светлый праведник почище отца и защищает нравственность кулаками. Да и сама вина перед отцом принимается мальчиком совсем не безусловно: «Я лег в постель с уверенностью, что он меня целиком и полностью простил — полнее, чем я его» — так кончается повесть.
Подобного рода подвижность у Гессе постоянна. Совершив кражу, вкусив вожделенной свободы, Клейн ловит себя, однако, на том, что, озлобившись, начинает смотреть на пленившую его танцорку с точки зрения скучной добропорядочности, от которой бежал. Теперь он «представляет» свою жену и мир увиден ее глазами. Точно так же меняется отношение к учителю Вагнеру — от осуждения преступника до мгновенного его понимания. Ракурс, в котором показана жизнь, сдвигается. В одной судьбе просвечивает возможность противоположной.
Все в том же 1919 году Гессе написал несколько статей о Достоевском. Главным ему казалось, что этот великий писатель уловил нереальность для только приближавшегося тогда столетия раз навсегда установленного деления на добро и зло. Каждый из братьев Карамазовых заключал в себе смешение этих начал. Самый необузданный, Дмитрий, становился в конце почти что святым. Защитник же разума и науки Иван провоцировал преступление.
И у героя Гессе Клейна тоже будто множество лиц. Он то и дело смотрится в зеркало и каждый раз поражается тому, что видит. Именно с «Клейна и Вагнера» в творчестве Гессе начинается мотив маски, театра, зеркала, знакомый читателям «Степного волка». Театр «Вагнер» в «Клейне и Вагнере» предвещает «магический театр» из еще не написанного тогда романа. В момент озарения Клейн сознает, что связан не только со свершившим преступление учителем, но и со знаменитым композитором, в музыке которого выразился мощный поток неудержимых эмоций. Поднявшись в смертной тоске с ложа своей уснувшей возлюбленной, он видит себя отраженным в зеркале — голый, в мокрой от дождя шляпе на голове, он ищет нож. Отразилось не столько событие, сколько его возможность, не поступок, а душа человека, ужаснувшие его страсти. Границы между внешним и внутренним размываются. Внутреннее представлено так же зримо, как внешнее, ибо, по убеждению Гессе, не в меньшей мере определяет жизнь человека.
В Германии не было другого писателя, который с таким напряжением, как Гессе, следил бы за этим скрытым от глаз током действительности. Оглянувшись много позднее на свои произведения веймарских лет, Гессе с основанием утверждал, что предсказал в них возможность фашизма и второй мировой войны. Суть сделанного им — не в осуждении несчастного Клейна. Прозорливость Гессе проявилась в другом. Он показал сознание, отразившее шаткость и гнет действительности, как реальность не менее важную, чем очевидность событий.
Но подвижность мира у Гессе дает возможность не только зримо представить внутреннюю жизнь людей.
Читатель заметит, быть может, как часто автор видит предметы или детали пейзажа будто бы на плаву. Многое обладает способностью перемещаться в пространстве и времени. В «Последнем лете Клингзора» герой находит в окрестностях маленьких швейцарских селений и Рим, и Японию, и море у экватора. Но и в «Клейне и Вагнере» деревня и дача «плавают светлыми, белыми и розовыми, пятнами» по ту сторону озера. Две последние повести кончаются трагически. Однако, может быть, именно эта живая подвижность мира, выраженная через особого рода текучесть прозы, приводит читателя в результате не к унынию и подавленности, а к радостному, свободному чувству. Жизнь и мир для Гессе не застыли. Человек может почувствовать свою связь с тысячью неведомых ему раньше вещей. Он может по-новому взглянуть на давно известное, как по-новому взглянул на свою судьбу чиновник Клейн. И это, в сущности, тоже ведь не конец. Возможны дальнейшие изменения, иные отношения, новое понимание. Труднее всего поэтому тем читателям Гессе, которые ищут в его произведениях «выводы». «Выводом» и последней жизненной мудростью нельзя, например, считать самоубийство Клейна. Ведь для Гессе это еще и отказ от эгоизма — почти символическое слияние с целым.