Мария Галина
Все эти статьи уже печатались в разные годы в журналах «Если» и «Реальность фантастики».
Тем не менее, надеюсь, что они, будучи собраны под одной обложкой, будут интересны читателю. Сама готова признать, тексты спорные, и у многих внимательных и въедливых читателей наверняка найдутся аргументы против того или иного утверждения. Впрочем, я не претендую на истину в последней инстанции, скорее это — повод поразмыслить.
И, конечно, большое спасибо издателю, благодаря энтузиазму которого эта книга появилась на свет.
Мария Галина
Несуществующие существа
«реестр несуществующих существ
зияет полнотой осуществления»
(А. Штыпель)
Немного об инопланетной биологии
Фантастическая биология возникла практически одновременно с самой фантастикой — в 1898 году, когда вышел роман Герберта Уэллса «Война миров». Не удивительно — Уэллс изучал биологию под руководством знаменитого Томаса Гексли, горячего сторонника теории Дарвина, блестящего теоретика и великолепного лектора. А потому уэллсовские инопланетяне до сих пор являются эталонными. Агрессивные марсиане с хилым телом и переразвитым мозгом, продукт машинной цивилизации, достоверны не только в своей жизни, но и в гибели — погибли они, напомню, от отсутствия иммунитета к земным микроорганизмам. Марсиане Уэллса — классические Чужаки, великие и ужасные, порождение не только инопланетной биологии, но и наших кошмаров. Омерзительные спрутоподобные монстры (чуждый, «нечеловеческий» облик осьминогов издавна порождал самые невероятные легенды, и некоторые из них даже оказывались близкими к правде) вдобавок еще и питались человеческой кровью!
Именно уэллсовские марсиане породили множество аналогичных тварей, заполонивших страницы научно-фантастических произведений по принципу: «чем омерзительней, тем лучше».
* * *
Другой изобретенный Уэллсом вид — селениты из «Первых людей на луне» (1901) сотворен по образу и подобию общественных насекомых; четкое разделение по биологическим функциям и пренебрежение к жизни индивида ради блага рода… А элои и морлоки из «Машины времени» (1895) являют собой типичный пример «горизонтальной эволюции» или, как говорят биологи «дивергенции»: распада одного вида на несколько разных, причем занимающих различные экологические ниши (подземные жители-работяги морлоки и праздные эльфоподобные элои).
* * *
Измышляя новые формы, фантасты сплошь и рядом обращаются к сугубо земной биологии. На Земле наблюдается поразительное разнообразие живых существ, и часто фантасту просто нужно взять какую-либо особенность их биологии и украсить ею сюжет. Чаще всего обращаются к тем же насекомым, что не удивительно: насекомые, пауки и змеи с доисторических времен кажутся человеку наиболее чуждыми и пугающими (а значит, заслуживающими если не поклонения, то пристального внимания). Особенно часто эксплуатируется способность насекомых к метаморфозу — в рассказе Юрия Тупицына «Шутники» (1982) с виду антропоморфная цивилизация оказывается на деле насекомоподобной — трудоспособные личинки в глубинах океана создают материальную базу, тогда как на долю сухопутных имаго остаются лишь продолжение рода, после которого родительские особи гибнут. Не удивительно, что все отпущенное им короткое время «зрелые особи» проводят в увеселениях; точь-в-точь бабочки-поденки, на свой короткий срок вылетающие из кокона. Сходный казус встречаем мы и у западных писателей, например Джеймса Уайта («Космический госпиталь», 1962), когда загадочная болезнь инопланетного существа оказывается всего-навсего окукливанием с последующим вылетом имаго; точно той же «болезнью» страдает и самый обычный человек — чтобы потом превратиться в сверхчеловека (Рэй Бредбери, «Куколка», 1946).
А если учесть, что бабочка для многих культур была мистическим символом освобожденной от смертного тела бессмертной души, то неудивительно, что эта тема остается привлекательной для фантастов и по сей день. Вспомним, например, разумных бабочек Юлия Буркина («Цветы на нашем пепле», 2000).
* * *
Часто моделью для фантастов выступают общественные насекомые — пчелы и муравьи. Надо сказать, что общественное устройство и биология этих животных сами по себе достаточно фантастичны и поражают своей удивительной сложностью — муравьи разводят «скот»: медоносных тлей и содержат теплицы, используют рабов и выставляют охрану на куполе муравейника… Некоторые крупные специалисты по поведению животных (например Б.П. Мантейфель) даже утверждают, что муравьям свойственна рассудочная деятельность — во всяком случае способность передавать абстрактные понятия за «языком» муравьев и пчел уже признана.
Тем не менее, принцип улья и муравейника фантасты предпочитают использовать в основном в антиутопиях, причем применительно к человеческому обществу: например, к генетически модифицированной расе людей будущего в «Бесконечном моменте» Джона Уиндема (1961) и «Погоне за хвостом» Александра Громова (2002). Результат во всех случаях получается малоутешительным — индивидуальность и «закон улья» несовместимы.
* * *
Есть, впрочем, большие сомнения в том, насколько наши представления о жизни тех же муравьев адекватны их, муравьиной действительности. Вероятно, жизнь их не только гораздо сложнее, чем мы полагаем, но и обладает большими по сравнению с нашим представлением о них, степенями свободы. Скорее, мы склонны приписывать общественным насекомым свои собственные социальные недуги. Ведь, если вообразить себе стороннего наблюдателя тысячекратно крупнее человека, с тысячекратно замедленным метаболизмом, то люди будут казаться такому существу именно обитателями муравейника: привязаны к определенным норкам-квартирам, которые меняют крайне редко; зачем-то ныряют под землю, а потом выныривают, причем по очень сложным маршрутам, которые распознают не иначе как по запаху — недаром метят себя специальными пахучими веществами; стаскивают продукты в определенные точки, откуда другие особи выносят их и уносят в норки; содержат детей в обособленных группах, за которыми присматривают специальные особи и т. п….
* * *
Общественные насекомые частично стали моделью для знаменитых алиенсов в фильме «Чужие» (1987), однако способ их размножения скопирован с другой группы животных. Те, кто видел этот фильм, помнят, что гигантская матка откладывает яйца, из которых вылупляются агрессивные спрутоподобные создания, назначение которых — внедрится в тело человека и отложить там яйцо уже другого типа. Из него и развивается взрослая особь (ценой жизни хозяина). Цикл размножения достаточно сложный, но вполне типичный для многих глистов, меняющих в процессе развития даже не одну, а несколько промежуточных форм и промежуточных хозяев. А если вспомнить хищных ос, парализующих жертву, утаскивающих ее в норку и откладывающих личинки в живые консервы, то будет понятно, откуда взялась эта грамотно выстроенная и убедительная в своей пугающей эффективности биологическая модель.
* * *
Паразиты существа малопривлекательные, но для фантастов сущая золотая жила. Чаще всего изображают коварных существ, которые исподтишка внедряются в человека и заставляют его действовать вопреки интересам собственного биологического вида на благо чуждой биологии — как, например, в «Кукловодах» Роберта Хайнлайна (1951). Иногда паразит, подселенный к человеческому организму, приносит видимость блага и даже бессмертие, но на деле оказывается глубоко вредным и чуждым существом («крестоморфы» Дэна Симмонса, «Гиперион», 1989). Иногда — действительно наделяет человека сверхчеловеческими качествами, как в рассказе Уильяма Тенна «Недуг» (1952), где заражение космонавтов разумным марсианским вирусом продвигает человека на новую ступень развития, тем самым избавляя землю от грядущей ядерной войны. Вообще тема инопланетян-паразитов (или симбионтов) чрезвычайно распространена в американской фантастике — от Генри Каттнера и Катарины Мур («Ярость», 1947, где фигурирует венерианский «плащ», медленно убивающий жертву, но одновременно доставляющий ей неземное удовольствие; и «Шамбло», 1953, где то же самое делает «энерговампир» в гуманоидном обличье). Относительно безвредны «воспителлы» Саймака (1958), питающиеся детским смехом, но взамен помогающие молодым людям преодолевать возрастной порог без присущего этому возрасту трагизма… Наиболее знаменитый паразит — омерзительное существо, являющееся предметом религиозного культа, высасывает все соки из «хозяина» прилепляясь к черепу новообращенного — описан в «Песне для Лья» Джоржда Мартина (1976). Однако, этот паразит священен для аборигенов-инопланетян потому, что в ответ он питает их любовью ко всему сущему, вносит в душу мир и покой…
Кстати, тема паразитизма недавно возникла и у нас — в опубликованном в журнале «Если» (№ 6, 2003) рассказе Андрея Плеханова «Адекватно униженная особь», где разумный телепатический глист существо, конечно, малоприятное, но мучает исключительно мучителей и унижает тех, кто любил унижать других.
* * *
Остальные «негуманоидные» формы (негуманоиды — это всего-навсего те, кто
* * *
Растения выступают героями фантастических произведений обычно как представители некоего совокупного чуждого разума — что разумные цветы в романе Клиффорда Саймака «Все живое» («Вся плоть — трава», 1965), что покрывающий планету лес в повести Урсулы Ле Гуин («Безграничней и медлительней империй», 1971). Как правило, разумным растениям требуется для контакта некий посредник, медиум, и показательно, что и у Саймака, и у Ле Гуин в качестве такого посредника выступает сумасшедший, отвергнутый человеческим сообществом.
Иногда растениям в фантастических романах приписывается неожиданная кровожадность. Понятно, что авторы играют на контрасте между нашим обиходным представлением о безобидных цветочках на клумбе и злобным зеленым чудовищем, пожирающем людей на страницах романов. Но прыткие разумные триффиды Джона Уиндема («День триффидов», 1951) — хищные, плюющиеся ядом растения-мутанты, завоевавшие Землю казались бы новшеством, если бы им не предшествовал рассказ того же Уэллса «Необычная орхидея» (1894). В нем новая экзотическая орхидея (разведение орхидей тогда было в моде) оказывается плотоядным существом, приманивающим жертву своим сладким запахом и прекрасным цветком. Как ни странно, все эти растения-убийцы не такая уж и фантастика — всем известная росянка разнообразит свой рацион насекомыми, подманивая их на клейкий нектар и удерживая листьями ловушками. Стоит лишь, как говорят ученые, «экстраполировать» эти качества и вот вам страшный зеленый истребитель людей!
* * *
От современной зоологии и ботаники лишь шаг к «палеобиологии». «Палеофантасты» в качестве объекта выбирают не существующий ныне, а вымерший вид. Особенно привлекательны для них, конечно, динозавры (одновременно загадка природы и символ утраченного величия). Что мешает фантасту, скажем, предположить, что динозавры не вымерли, а жили себе и жили и дожили, в конце концов, до разумных форм? Гарри Гаррисон в своем романе «К западу от Эдема» (1984) так и сделал, и создал самую, пожалуй, полную на нынешний момент реконструкцию рептильной цивилизации, вплоть до особенностей культуры, языка, сексуальных отношений, технологий и… взаимоотношений с людьми, которые тоже, оказывается, присутствуют в этой альтернативной картине земной истории.
Мамонты, лохнесские чудовища и прочие реликты выныривают, выбегают и выползают из самых неожиданных уголков нашей планеты (у нас в Сибири фантасты то и дело находили мамонтов и шерстистых носорогов). Из шедевров упомяну лишь рассказ Рея Бредбери «Ревун» (1951), где гигантский плезиозавр, последний в роду, в сокрушительном объятии штурмует башню маяка, приняв ее сирену за зов самки.
Но всем нашим «Плутониям», «Кратерам Эршота» и «Олгой-хорхоям» предшествовали все те же классики: Жюль Верн с «Путешествием к центру земли» (1864), Уэллс с рассказом «Остров эпиорниса» (1894) и Артур Конан Дойл с «Затерянным миром» (1912). Кстати, у Дойла в его южноамериканском палеозаповеднике, кстати, соседствовало сразу несколько биологических эпох. Точь-в-точь как в «Подземелье ведьм» Кира Булычева (1987), разве что там дело происходит на некоей отдаленной планете, где такое соседство явилось результатом масштабного биологического эксперимента. А в общем, если речь идет о космических путешествиях, то возвращение в какие-либо моменты истории земли стали приемом настолько избитым, что и говорить о нем уже не интересно.
* * *
От измышления фантастического существа на основе развития какой-либо одной реальной черты того или иного живого организма недалеко и до «конструирования» жизнеспособных химер — немножко от того животного, немножко от этого. Подобные химеры «существовали» еще в античные времена; гибрид человека и лошади — кентавр, человека и козла — сатир, человека и рыбы — тритоны и русалки, но, как ни странно, этот метод для фантастики оказался не столь плодотворным. Интересные примеры относятся скорее к биотехнологии (наподобие беляевского Ихтиандра, которому пересадили жабры акулы[1]), чем к фантастической биологии. К удачам можно отнести разумных кентавров из романа «Робинзоны космоса» Франсиса Карсака (1955). Он же, кстати, «сотворил» другую, сложную «химеру» — малоприятных, но очень убедительных летучих гидр, наполняющих свои воздушные мешки водородом (продукт расщепления воды) и обладающих, подобно паукам, наружным пищеварением.
* * *
Еще один распространенный технологический прием — уменьшение или увеличение размеров творимого существа. Увеличьте муравья до размеров собаки, гориллу до размеров Кинг-Конга или, напротив, уменьшите динозавра до размеров обычной ящерицы как это сделал Кир Булычев («Когда вымерли динозавры?», 1967) и эффект обеспечен. Часто такое изменение масштабов, если оно проделано с размахом, придает объекту принципиально новые качества. Так, в романе Ларри Нивена «Интегральные деревья» (1984) деревья, увеличенные до планетарных масштабов, представляют собой совершенно новую и оригинальную среду обитания. Но серьезно работающие фантасты здесь сталкиваются с проблемами не столько биологии, сколько прикладной физики (насекомым, например, в таком случае, если подходить к делу серьезно, придется выдумывать принципиально иные органы дыхания[2]). Гравитация тоже серьезный ограничитель — тот же Кинг-Конг просто рухнул бы под собственным весом. Недаром свои интегральные деревья Ларри Нивен разместил в газово-пылевом облаке, а не на «твердой земле». «Космические» живые организмы вообще гораздо крупнее планетарных, что разумно — размеры животных на земле ограничивает сила тяжести. Правда, вопрос снабжения организма энергией в данном случае остается открытым — как правило, странники космоса потребляют «чистую» лучевую энергию. Литературный родоначальник подобных существ — знаменитое Черное облако астронома Фреда Хойла (1957); разумная газовая туманность.
* * *
Особенности размножения и сексуальные склонности фантастических существ — тема, привлекательная для каждого мыслящего человека — настолько активно эксплуатируется фантастами, что требует отдельного разговора. Но, если вкратце, решается проблема пола также по образу и подобию земной — перебором имеющихся в изобилии вариантов. Так двуполость населения мира Геттен в «Левой руке тьмы» Урсулы Ле Гуин (1969) разумеется, не типична для теплокровных позвоночных (хотя у птиц закладываются, например, и мужские и женские половые органы и может произойти спонтанная смена пола), но очень характерна для беспозвоночных, в частности, моллюсков и червей. Впрочем, и у некоторых рыб пол способен меняться на протяжении жизни несколько раз под влиянием внешних факторов — в том числе и наличия партнера с выраженными признаками того или иного пола. На такие сюрпризы способны, скажем, аквариумные меченосцы. У других видов рыб пол меняется с возрастом — молодь сплошь самки, взрослые сплошь самцы. Такая смена пола на протяжении жизненного цикла «зарегистрирована» у марсиан Хайнлайна в его знаменитом эпосе — бойкие молодые марсиане («нимфы») самки; медлительные взрослые марсиане мужские особи; а старейшины так и вообще бесполые, бесплотные духи. Лонгиеровские дракки — гермафродиты, способные к самопроизвольному зачатию; впрочем, некоторые фантасты, следуя принципу «чем больше, тем лучше» просто увеличили число полов — от трех («Сами боги» Айзека Азимова, 1972) до семи (Клиффорд Саймак, «Мираж», 1957).