Все же лимузин каким-то чудом не перевернулся, не слетел в кювет. Только описал тяжеловесный пируэт и встал поперек дороги с заглохшим мотором, а «Дром», истошно визгнув шинами, пронесся, увлекаемый силой инерции, немного дальше, развернувшись задом по ходу движения. Настал черед карманной артиллерии, более удобного момента представиться не могло: обе машины замерли как вкопанные, их разделяло около двадцати шагов. Я вырвал зубами чеку БОМ-5.
— Пригнуться, живо! — гаркнул я через плечо Джаге и Янте, просовываясь в окошко наружу.
Задержка срабатывания запала семь секунд. Две из них бомбочка провела на моей раскрытой ладони, а потом я швырнул ее с таким расчетом, чтобы она закатилась под брюхо лимузина и взорвалась там. Шофер Барладага успел завести мотор, но не стронуть машину с места. А я поспешно скрючился на сиденье в три погибели, опасаясь шального осколка.
Тупо ухнул взрыв, визгнули осколки, несколько из них шмякнулось в передок «Дрома». Ветровое стекло, по счастью, уцелело. Конечно же, от одной метательной бомбочки лимузин Барладага на воздух не взлетел, но теперь его трансмиссия нуждалась в серьезном ремонте.
Немедля распахнув дверцу, я выскочил наружу, то же самое проделал Джага. Сидевшие в лимузине предпочли не затевать перестрелку, они остались на своих местах.
— Держать на мушке! — скомандовал я Джаге.
— Есть! — откликнулся он и остановился шагах в десяти от подбитого лимузина с «Бреном» наперевес.
Уцелевшая левая фара нашей машины, как по заказу, ослепляла противника. Несомненно, после гибели белого «Рарона» Барладаг позвонил к себе на виллу и вызвал подкрепление, оно могло подоспеть с минуты на минуту. Вот почему никто не выскочил из обездвиженного лимузина. Чтобы добраться до пассажиров бронированного салона, требовался как минимум гранатомет. Или чуток солдатской смекалки.
Полсекунды ушло на размышление, затем я опрометью метнулся к «Дрому» и раскрыл багажник. Долг платежом красен, а дурные примеры заразительны. Пока я бежал с увесистой канистрой к лимузину, его обитатели словно пребывали в столбняке, а может, благодаря слепящей фаре «Дрома» толком не разглядели, какая участь им уготована. Но когда я снял крышку с горловины и взгромоздил канистру боком на капот, распахнулись сразу три двери, обе передние и правая задняя.
Без проволочек заработал «Брен», тут же скосив шофера, очертя голову высунувшегося наружу с пистолетом. Остальных прикрывал от пуль Джаги бронированный корпус. Я отпрянул назад и влево, держа выхваченый «Мидур» наготове. В поле зрения мелькнула поднятая рука Ханрика с длинноствольным револьвером, он ловил меня на мушку, присев за машиной. За миг до выстрела ствол почему-то дернулся кверху, пуля свистнула над моим плечом, а я ответным выстрелом размозжил ему запястье.
Тем временем плюхнувшийся на живот Джага очень кстати застрочил из пистолет-пулемета, целясь под брюхо лимузина, по ногам. Одиночных выстрелов пока прогремело только три, чей-то из малокалиберного оружия, другой из револьвера Ханрика и мой. За длинной очередью Джага после короткой паузы дал короткую, к ней присоединился еще один чужой выстрел.
Двумя прыжками я сместился еще левей, настороженно выставив пистолет. Ханрик почему-то лежал ничком на своем револьвере, с пулевой дыркой меж лопаток. Чуть дальше валялся на спине мертвый Барладаг с простреленными щиколотками и развороченным очередью «Брена» боком, разбросав руки. Правая сжимала никелированный «Ствеккер» сорокового калибра, превосходное оружие, которым он так и не успел воспользоваться. А еще я с изумлением обнаружил, что поодаль из дорожном кювета выбирается Янта. Свой курносый мелкокалиберный револьверчик она держала в классической манере, обеими руками, стволом кверху на уровне глаз.
Я стоял столбом, а она опустила оружие и неспешной походкой приблизилась, вскинув голову, с прищуром глядя мне в глаза.
— Хорошо, что ты меня не высадил, — невозмутимо произнесла она. — Тот, длинный, метил в тебя. Но я успела.
А мне пришло на ум, что все-таки никогда в жизни я не смогу грубо ухватить ее за волосы. Даже если она будет об этом умолять.
14
Просто удивительно, что после таких приключений наш почтенный «Дром», окривевший на одну фару, помятый и побитый осколками, еще оставался на ходу. Меня согревала надежда, что в столь поздний час мы избежим встречи с полицейскими, которые наверняка не только разделят мое удивление, но и проявят свойственное их братии бестактное любопытство.
Перед тем, как застрявший поперек дороги лимузин покойного Барладага скрылся из вида за поворотом, я взглянул в боковое надтреснутое зеркальце и увидел далекий свет фар. Если это вызванные на подмогу головорезы с виллы, нам лучше убраться с магистрали. Играть с ними в догоняшки опасно, достаточно звонка по радиотелефону, чтобы из города навстречу нам выехала целая орава бандитов, опозоренных гибелью главаря и рвущихся освежить свою репутацию нашей кровью. Поэтому я вызвал в памяти мелкомасштабную карту столичных окрестностей, довольно легко сориентировался на местности, а затем свернул с шоссе на узенькую грунтовку, которая наискось прорезала молодую хвощевую лесопосадку. Теперь, когда нас никак не могли догнать или перехватить, я снизил скорость до сорока стир в час и вздохнул спокойно.
— Я думаю, нам лучше всего вернуться в тот домик, Джага. Других предложений нет? — проговорил я, глядя, как слегка покореженный капот бойко заглатывает узкую дорогу, озаряемую лучом единственной фары.
— Никак нет. Заночевать же где-то надо.
— А еще давайте сразу поговорим о денежной компенсации за ваше сгоревшее заведение. Во сколько вы оцениваете ущерб?
— Ни во сколько.
— Пожалуйста, не надо так щепетильничать. У нас в багажнике лежит чемоданчик, там триста пятьдесят тысяч с хвостиком, к вашему сведению. Я полагаю, эти деньги не вполне мои…
— А чьи же еще? — всплеснул руками Джага. — Извиняюсь, что перебил, конечно. Бросьте, «Щит Отечества» был застрахован, я ни марги не потеряю. Другое дело, самого дома жаль, уютный был. Но не раскисать же из-за этого.
— Ладно, отставим этот разговор, — пошел я на попятную. — Давайте-ка прикинем наши планы на завтра. Во-первых, необходимо срочно сменить машину. На этой теперь вообще никуда нельзя соваться. Вернуть ее владельцу и заплатить за ремонт лучше попозже как-нибудь, а пока поездим на другой.
— Нет проблем. Завтра же махну в город. Туда на попутках, а там добуду тачку и на ней вернусь.
— Очень хорошо. Еще вам необходимо добыть себе новое оружие. Этот «Брен», из которого застрелен Барладаг, придется выбросить.
— Жалко, я к нему привык. Очень справная машинка.
— И все-таки оставлять такую улику вам не следует, — веско разъяснил я. — Хорошо еще, что она единственная.
— Слушаюсь, — Джага даже вздохнул от огорчения.
— А еще придется добыть для меня новое удостоверение личности, кстати, желательно и водительское впридачу.
— Уяснил. Завтра же проверну и это.
— Пока хватит, — подытожил я и замолчал.
Помимо перечисленных мелких дел нам предстояло еще одно крупное: отловить белобрысого Амахада Чажнура, отвезти его в наше загородное пристанище и заставить разговориться. Но покамест обсуждать это было ни к чему, все должно идти по порядку.
— Кстати, мы подъезжаем к мосту через речку, — сообщил я. — Самое время и место избавиться от вашего «Брена».
— Может, оставим пока? — заколебался Джага. — Вдруг чего, а я без оружия.
— Не думаю, что нам предстоят еще перестрелки. А на крайний случай у нас ведь остаются два пистолета, не считая того дурацкого ампульного со снотворным, — рассудил я, останавливая машину посредине моста, перекинутого через небольшую тихую речку. — Бросайте «Брен». Глубина тут, похоже, достаточная, никто его не найдет до скончания века.
Джаге очень не хотелось расставаться с пистолетом-пулеметом, но приказ есть приказ. Хоть мы и стали штатскими по виду, на деле по-прежнему я принимал решения, он их выполнял, а ответственность за последствия лежала на мне. Если случится крупное невезение, и меня задержат с бандитским «Мидуром» за ремнем, что ж, семь бед, один ответ. Другое дело Джага, против которого власти могут выдвинуть разве что обвинение в укрывательстве, да и то достаточно зыбкое. Он вовсе не обязан знать, что Месакуна Трандийяара разыскивает полиция: чтение газет пока что дело добровольное, даже в нашей стране.
Заметно пригорюнившийся Джага вышел из машины, оттянул затворную раму «Брена», вынул затвор и сунул в карман. Потом швырнул пистолет-пулемет в воду.
— Затвор на память оставлю, можно? — сказал он, плюхаясь на сиденье. — Славное было дельце, не грех вспомнить когда-нибудь.
Против этого приступа сентиментальности я ничего не имел, и мы покатили дальше.
— Разрешите спросить, вы в Бога верите? — ни с того ни с сего поинтересовался Джага.
— Верю.
Не то, чтобы я мог похвастать особенным благочестием, однако, по-моему, пройдя через войну, любой человек уверует в Бога, если у него есть хотя капля мозгов. На фронте начинаешь отчетливо понимать, насколько тонкие законы исподволь правят нашим сумасбродным миром. Только лучше не выпивать с ротным капелланом, по ходу этого занятия неизбежно впадаешь в горестные сомнения, ведущие к махровому атеизму.
— С позволения сказать, я тоже. Поэтому особенно не горюю, что «Щит Отечества» сгорел. Это мне Бог послал. Честно говоря, вовремя, у меня уже печень стала барахлить.
Мне показалась достаточно эксцентричной мысль о том, что Бог занимается поджогом питейных заведений ради профилактики цирроза. Впрочем, метафизика не моя стихия.
— Думаю вот, получу страховку и заведу себе новое дело. Знаете, какое? — Джага сделал риторическую паузу. — Открою сыскное бюро, вот что я сделаю.
Из дипломатических соображений я промолчал. И даже удержался от хохота ценой титанических усилий.
— Это ж прямо золотая жила… — зачарованно добавил он. — Полтыщи за сутки безо всяких налогов. И никакая санитарная инспекция плешь не проедает…
Погрузившийся в мечтания Джага вскоре начал задремывать, свесив голову на грудь. Янта на заднем сиденье, похоже, уснула еще с тех пор, как мы углубились в полосу лесопосадок. Сверяясь мысленно с картой, я вел машину по грунтовкам в обход столицы на юг. В общей сложности прохождение маршрута заняло почти два часа, зато мы вернулись к загородному дому на холме совершенно никем не замеченными.
Прошедший день меня здорово вымотал. Вдобавок все мои болячки разнылись, предвещая перемену погоды. Уже не хотелось думать ни в каком мозговом режиме и ни о чем.
Когда мы перетаскивали багаж в дом, начал слегка накрапывать дождик. Я загнал увечный «Дром» в сарай, подальше от посторонних глаз. Мало ли кто проедет мимо. Потом вернулся в дом. За пустым столом в центральном холле сидела Янта.
— Дядюшка уже отправился спать, он очень устал, — сообщила она. — Тебя покормить?
— Нет, спасибо.
Янта встала, когда я подошел к ней. Глаза цвета морской волны на рассвете были распахнуты навстречу мне, сразу же я захлебнулся в них и с радостью утонул. Ее красота повергала меня в цепенящую робость, до сих пор с трудом верилось, что такая женщина снизошла до моих ласк прошлой ночью.
— Ты ничего не хочешь мне сказать? — с ободряющей улыбкой спросила она.
— Хочу. Но это займет уйму времени.
— Разве мы куда-то спешим?
— На это уйдут годы, — предупредил я.
— Тогда почему бы не начать прямо сейчас?
— Хорошо, начну. Я люблю тебя.
Она положила руки мне на плечи.
— Продолжай, пожалуйста.
— Я люблю тебя.
— Это я уже слышала.
— А я могу повторять это годами. Видишь, как много я могу тебе сказать.
— Я буду очень благодарной слушательницей.
— А ты ничего не хочешь мне сказать? — я крепко обнял девушку, впитывая ладонями дрожь, прошедшую по ее телу.
— Скажу. Возьми меня здесь. Прямо на полу, — потребовала она.
— Ничего подобного, — возразил я, подхватил ее на руки и понес по скрипучей лестнице в мансарду. От моей беспримерной усталости не осталось и следа.
— Опусти меня, тебе тяжело, — шепнула она, впрочем, даже не пытаясь высвободиться.
— Это тебе так кажется, — я распахнул дверь продетой под ее колени левой рукой.
В комнате стояла непроглядная темень, однако зажигать свет я не стал.
— Ну почему ты все делаешь не так, как я прошу? — лукаво попеняла Янта, приникнув щекой к моему плечу.
— Сам не знаю, — я опустил ее на скрипнувший тюфяк из водорослей и сознался. — У меня отвратительный характер.
Тугая пуговка на вороте бисерной блузки наконец выскользнула из петельки, следующую Янта уже расстегнула сама.
— Как здорово. У меня тоже характер жуткий.
Не церемонясь, мы кидали снятую одежду на пол. Потом, обнаженные, плотно приникли друг к другу.
И снова мы качались на океанских волнах, падали сквозь бездны влажного пламени, задыхаясь в изумительном угаре. Мы были двумя трепещущими скользкими рыбами, расплющенными толщей глубоководного безмолвия. Мы впитывали судороги друг друга, ввинчиваясь по спирали стона в недра пульсирующего сумасшествия, тело Янты выгибалось радугой, мои мышцы изнемогали от блаженного бешенства, искрящийся космос взрывался в тайниках плоти и длился, и нарастал, и тихо гас, а в обрушившейся пустоте долго теплилась благодарная нежность. Я поцеловал Янту между грудей и перекатился на спину.
За мансардным окном шелестел дождик, мы лежали, растворяясь в непроглядной тьме. Ночь сомкнулась черным шелестящим коконом вокруг нас, единственных обитателей крошечного мироздания. Насколько я люблю ночную пору, настолько терпеть не могу междусолнечье, когда спать приходится за плотными занавесками. Но сейчас темнота мешала мне любоваться Янтой.
— Месакун, ты опять не сделал так, как я просила — с тихим укором проговорила она.
— Понимаешь, не могу. Не могу я так, и все. Разве тебе было плохо со мной?
— Глупый. Мне было изумительно.
— Тогда в чем же дело?
— Не слушай меня, — она положила голову мне на плечо. — Я вообще не знаю, чего хочу. А ты чудесный…
Вот теперь я уже точно вымотался до предела. Ее голос доносился неразборчиво сквозь плотную толщу мрака. Я выскальзывал из собственного тела и плыл в никуда, осязая лишь, как дыхание Янты тлеет на моей щеке, и не было сил обнять ее, прижаться всем телом, сказать, до чего я ее люблю, люблю…
Крик Янты вырвал меня из сна одним махом. Пронзительный, сдавленный, нечленораздельный крик. Моя рука метнулась под подушку и нашарила там пустоту.
За окошком лепетал дождик, стояла глубокая ночь, мы лежали одни в темной комнате. Пистолет валялся вместе с одеждой на полу, впрочем, я зря переполошился спросонок. Янте приснился кошмар, только и всего.
Схватив девушку за плечи, я подул ей в лицо, так по старому поверью отгоняют злых ночных духов. Колдун из меня никудышный, впрочем, Янта обмякла и прерывисто вздохнула.
— Ох, милый, прости, я тебя разбудила…
Вздрагивая, она прильнула ко мне, уткнулась в грудь мокрым лицом, совсем по-детски шмыгнула носом. Жуть внезапного пробуждения отхлынула, сменившись трогательным затишьем. Я баюкал ее, легонечко поглаживая вдоль спины, потом незаметно для себя перешел к осторожным тягучим ласкам. Мы парили в бесконечности теплого мрака, желание подкрадывалось, медленно сгущалось. Янта подкралась губами к моему рту, ее пальцы скользнули вниз по животу и цепко сжались. Сдавленно ахнув, она откинулась навзничь, притягивая меня с жадной поспешностью, щедро распахнулась подо мной. Исчез шум дождевых капель, исчезла тьма, исчез поскрипывающий тюфяк, вообще все исчезло. Были только мы, и больше ничего.
Самая дивная и невероятная ночь в моей жизни. Еще ни одна женщина не дарила меня таким всепоглощающим самозабвением, ни с одной не был я настолько неутомим, ни одна не впитала столько моей нежной ярости, выплеснув не менее яростную нежность в ответ.
А после мы лежали рядышком, держась за руки, переполненные друг другом и опустошенные, не нуждаясь в словах. Все уже было сказано молча, при посредстве осязания, которое неспособно фальшивить. Однако Янта вдруг заговорила вполголоса, отчетливо и сухо роняя фразы.
— Месакун, мне нужно тебе рассказать, что со мной случилось. Хотя, может, лучше промолчать. Но ты имеешь право знать про меня все.
— Хорошо, я слушаю тебя.
Немного помедлив, она продолжила.