Потыкавшись по комнатушкам конторы, я выяснил, где находится кабинет Устинова, и открыл дверь.
Устинов восседал за столом и развлекал стоявшую перед ним миловидную женщину отборным матом. Как я понял из обрывка фразы, тирада касалась то ли его компаньонов, то ли нового закона о предпринимательской деятельности, то ли того и другого вместе.
- Можно? - спросил я.
- Ба! - увидев меня, взревел Устинов, оборвав тираду где-то посередине. - Валичек, привет! Заходи!
Он расплылся в улыбке, встал из-за стола и крепко пожал мне руку.
- Это писатель, - представил он меня миловидной женщине и вплёл в свою речь несколько непечатных идиоматических выражений, долженствующих означать превосходную степень. - Помнишь, я тебе о нём говорил.
"Вот оно - бремя славы!" - подумал я.
- Очень приятно, - корректно, низким голосом проговорила женщина.
- Здравствуйте, - сдержанно кивнул я, ожидая, что и из её уст сейчас польётся идиоматика. Но нет, похоже, здесь это было личной прерогативой Устинова.
- Садись! - радушно предложил Устинов, вновь водружая своё объёмное тело за стол.
Я сел в кресло напротив, и тут же провалился в него. Колени взлетели вверх, тело само собой откинулось на спинку кресла, и я ощутил себя в каком-то странном беспомощном положении, словно спеленатым в люльке-шезлонге.
- "Массаракш"! - рассмеялся я, безуспешно пытаясь сесть нормально. Под Стругацких работаешь?
- Не понял? - поднял брови Устинов.
- Твоё кресло похоже на устройство Прокурора из "Обитаемого острова", - пояснил я.
Устинов деланно улыбнулся. Не помнил он этого.
- Я пойду. Не буду вам мешать, - корректно проговорила миловидная женщина.
- Погоди, - остановил её Устинов. - Ты что будешь: кофе, пиво? обратился он ко мне.
Я замялся. Уж и не помню, когда я в последний раз пил эти, ставшие теперь для меня экзотическими, напитки.
- Лучше пива.
- Скажи там, пусть ему пива принесут. А мне - чай, - распорядился Устинов.
- А ты что, пива не пьёшь? - спросил я, когда двери за женщиной закрылись. В своё время Устинов зашибал крепко.
- Пиво иногда пью, а крепче - нет. На компьютер здорово действует, постучал он себя пальцем по лбу. - Нужно либо коммерцией заниматься, либо пить.
Что ж, он прав. Хотя, честно говоря, от него этого не ожидал.
Через минуту передо мной, как по мановению руки, появилась банка пива, а перед Устиновым - чашка чаю. Устинов помешал чай ложечкой, отхлебнул.
- Ну, выкладывай, по какому делу, - взял он быка за рога.
Я снова рассмеялся.
- Ты чего? - подозрительно спросил Устинов. Обидчив он был, как ребёнок.
- Анекдот вспомнил, - сказал я.
- Ну?
Я поёрзал в кресле, пытаясь устроиться поудобнее. Естественно, что из этого ничего не получилось.
- Значит, так, - сказал я. - Приезжает наш турист во Францию. Ещё в советские времена. В кармане у него, сам понимаешь, три франка, водят всю группу по Парижу толпой... Тяжко нашему туристу, а ведь у него мечта жизни сбылась - наконец-то он в Париже! И страшно ему хочется почувствовать себя настоящим парижанином, будто он всю жизнь здесь прожил. Короче, откололся он тихонько от группы и сел за столик под зонтиком в каком-то летнем кафе. Меню посмотрел - что там на три франка можно заказать? Только чай. Заказал чай. Сидит, ложечкой в чашке помешивает, на Париж смотрит.
И только он начинает себя истинным парижанином ощущать, как вдруг из-за соседнего столика к нему обращаются:
- Простите, вы русский?
- Да, - опешивает наш турист. - А как вы догадались?
- А вы, - говорят из-за соседнего столика, - когда чай перемешиваете, ложечкой в чашке звените.
Внял совету наш турист, размешал чай по-европейски, отхлебнул и снова попытался в образ парижанина войти.
Тут уже из-за другого столика к нему обращаются:
- Простите, вы русский?
- Да, - начинает уже сердиться наш турист. - А вы как догадались?
- А вы, когда чай пьёте, - отвечают ему, - ложечку из чашки не вынимаете.
Вынул ложку из чашки турист, на блюдечко положил, и снова чай отхлебнул. Пусть теперь кто-нибудь в нём европейца не признает!
- Извините, - обращается к нему на ухо официант. - Вы русский?
Вздрагивает наш турист и смотрит на официанта обалдевшими глазами.
- А почему вы так решили? - спрашивает.
- А вы, когда чай пьёте, глаз прищуриваете, будто у вас ложечка в чашке.
Устинов делано рассмеялся, вынул ложку из чашки и залпом опрокинул в себя чай.
- Вот-вот, - заметил я, откупоривая пиво. - Именно так, исконно по-русски, и поступил наш турист в конце истории.
- А я не собираюсь под Европу подделываться! - гаркнул Устинов. Пусть принимают меня, мать их..., таким, какой я есть. Знаешь, как они на цырлах вокруг меня скачут: продай то, продай это?
Я тактично опустил глаза и отхлебнул пива. Кураж у Устинова тоже был посконно русским, купеческим.
- Ладно, не тяни кота за ... ! Говори, что там у тебя? - распорядился Устинов. Что-что, а нахрапистость всегда была у него в крови. Благодаря ей он и стал преуспевающим бизнесменом. Время первичного накопления капитала есть время беспринципных и наглых, если я правильно понимаю политэкономию.
Чтобы скрыть замешательство, я опять приложился к банке с пивом. Прямые вопросы, касающиеся меня лично, вызывали у меня нечто вроде речевого ступора. Я начинал мямлить, говорил невразумительно, что, естественно, производило отнюдь не благоприятное впечатление. А мне сейчас край как необходимо было получить поддержку от Устинова. Не для себя (хотя просить нужно было именно так) - сам я предпочёл бы сдохнуть с голоду, чем унизиться до попрошайничества.
- Шурик, - собравшись с силами, начал я, - когда-то ты предлагал издать мою книгу за твой счет...
На большее меня не хватило. Я вновь замялся, вертя в руках пустую жестянку. Глаз на Устинова я поднять не мог - сгорел бы от стыда.
- Ну? - подстегнул он меня. Именно подстегнул, а не подбодрил. По-другому Устинов не умел. И не хотел.
- Как ты смотришь на это сейчас? - решил я уйти от прямой просьбы.
- Как бизнесмен, - мгновенно отреагировал он. - Сколько я буду с этого иметь?
Этого вопроса я и боялся. В нём была вся загвоздка. Похоже, я сейчас начал бы мямлить, и из этого ничего хорошего не получилось бы.
Выручила меня распахнувшаяся дверь. В кабинет колобком вкатился сияющий улыбкой толстячок в разноцветной куртке, обляпанной "лейбами" и исписанной призывами на английском языке покупать жевательную резинку, джинсах-галифе и кроссовках на толстенной подошве. Типичный сутенёр по западным меркам. А по нашим - ярчайший представитель нарождающихся деловых кругов.
- Привет, Сашок! - заорал он с порога и швырнул на стол огромный складной нож. - Получай заказ!
- Здоров, Женечка, ядрёна мать! - обрадовался Устинов. - Извини, бросил он мне и снова обратился к "сутенёру": - Привёз? Как там Италия, мать ... ?
- А нормально!
- Колёса себе пригнал?
- А как же! "Хонду". И знаешь, какой мне номер здесь на неё дали? "я - 1941 СС"!
Устинов расхохотался. Я индифферентно промолчал, как бедный родственник. Но толстячок уставился на меня таким требовательным взглядом, будто обязывал разделить с ним веселье.
Я кашлянул. Никакого снисхождения - толстячок Женечка по-прежнему таращился на меня, требуя, как истый сутенёр, соития с его радостью по поводу присвоения машине столь многозначительного номера.
- Н-да, - причмокнул я тогда и тоже представился: - А я - Валентин Бескровный. - Выдержал паузу и скромно добавил: - Писатель.
Улыбку с "сутенёра" как ветром сдуло. Больше он на меня не смотрел.
- Кстати, - сказал он Устинову, - я тебе ещё должен. Ты мне давал триста пятьдесят. Триста за нож, плюс шестнадцать... ну, ты помнишь за что... Итого с меня: тридцать четыре бакса.
Он достал объёмистое портмоне, отсчитал деньги и положил их на стол.
- Извини, спешу. Созвонимся!
И он выскочил из кабинета, так больше и не удостоив меня взглядом.
- Пока! - бросил ему в спину Устинов. Инцидента между мной и "сутенёром" он не заметил, с искренним, детским любопытством вертя в руках нож.
- Ты, прямо, как ребёнок, - заметил я, наблюдая за ним.
- Да, - неожиданно согласился Устинов. - Нравятся мне такие штучки!
Он нажал на кнопку, и из колодочки ножа выскочило огромное лезвие.
- У меня дома и "винчестер" есть. Знаешь, как у американских полицейских, с продольно передёргивающимся стволом?
Честно говоря, упоминание "винчестера" вызвало у меня в первый момент ассоциации с компьютером. Но у наших "деловых людей" несколько другие интересы и увлечения.
Дверь снова отворилась, и в неё вплыла давешняя миловидная женщина.
- Александр Иванович, вы просили деньги на карманные расходы, пропела она грассирующим голосом и положила на стол две пачки купюр. То ли у неё действительно была такая манера разговора, то ли просто "строила глазки" писателю. Вообще странно, как меняются люди, стоит им услышать, что ты писатель. Словно ты какой-то идол, недоступный в своей лучезарности. Впрочем, я и сам когда-то, на заре своего творческого пути, чуть ли не в рот заглядывал писателям. Теперь же - насмотрелся...
Устинов разорвал одну пачку, небрежно пролистал её, бросил на стол. Брови мои взлетели вверх. Это были наши родные "фантики" купюрами по пятьдесят тысяч.
- Хорошо, - буркнул он.
- Да, ещё одно, Александр Иванович, - елеем расплылась "милашка". - У нас сейчас налоговая инспекция, мы подбиваем счета, так что просьба на карманные расходы много не брать.
- Много - это сколько? - раздражённо бросил Устинов.
- Ну, не больше десяти миллионов в день.
- Ладно, - отмахнулся Устинов, и "милашка" ретировалась, одарив меня на прощание многозначительным взглядом. Если бы она знала, сколько я сейчас зарабатываю, я бы не удостоился никакого.
- Чёрт его знает, что делается, ... ! - взорвался Устинов. - Своими деньгами распоряжаться не могу!
Я откровенно рассмеялся.
- Ты чего? - подозрительно уставился он на меня.
- Для меня подобные деньги - нечто несусветное.
- Разве это деньги? - поморщился Устинов. Он достал портмоне, расстегнул его и извлёк толстую пачку зелёных купюр.
- Вот это деньги, - сказал он, протягивая мне одну купюру.
Я посмотрел. Купюра оказалась тысячедолларовым банкнотом. Который равнялся, уж и не знаю, скольким моим годовым зарплатам. Высоко у нас ценятся как научные работники, так и писатели...
- Неплохо живёшь, - кивнул я, возвращая банкнот.
- Не жалуюсь, - отрезал Устинов. - Ну, так как: продолжим разговор о твоей книге?
- Сейчас на книгах ты ничего не заработаешь, - собравшись с духом, решился я. - С твоей стороны это может быть разве что благотворительной акцией.
Устинов поскучнел.
- И сколько это мне будет стоить?
Я прокашлялся.
- Двадцатилистовая книга... то есть, страниц на пятьсот, - запинаясь, проговорил я, - тиражом, скажем, тысяч тридцать...
- Так сколько?
- Миллионов сто, - нырнул я с головой в омут.
Устинов, изобразив на лице задумчивость, постучал пальцами по столу.
- Нет, - твёрдо сказал он. - Я денег на ветер не бросаю. За сто миллионов я могу взять две "иномарки", перепродать их и заработать ещё столько же.
- Нет, так нет, - кивнул я. Честно говоря, ничего другого я и не ожидал. И всё же решился на последнее унижение: - Слушай, а "придворный" писатель тебе не нужен? В принципе, я теперь стал не очень переборчив...
- Нет, - вновь отрезал Устинов, но тут же смягчился. - Ты что, совсем на мели?
- Да.
- Не понимаю, - пожал он плечами. - Сейчас столько возможностей... Приложи минимум усилий - и греби деньги лопатой!
Я горько усмехнулся. Психология наших "деловых людей" была мне хорошо известна. И то, что другой психологии они не понимали и не принимали тоже.
- Знаешь, - сказал я, отнюдь не надеясь на понимание, а больше для самого себя, - у каждого в жизни есть своя стезя. У тебя - коммерсанта, у меня - писателя. Я надеюсь, что деньги для тебя не главное (каюсь, здесь я покривил душой, ибо был уверен в обратном). Главное, процесс их получения. Таким же главным для меня является писательский процесс. И я уже не в том возрасте, чтобы менять свои увлечения. Тем более что их в любом возрасте поменять практически невозможно.
Устинов задумчиво побарабанил пальцами по столу. Кажется, я таки что-то зацепил в его душе. Вероятно, он ещё не настолько закуклился в своём "коммерческом мирке", а, может, просто моя лесть о "стезе человеческой" бальзамом пролилась на его душу. Всё-таки одно существенное отличие между нашими и западными коммерсантами есть. Там никто не смущается говорить, что он делает деньги, только деньги и исключительно деньги. Наши же "деловые люди" постоянно ищут оправдания своим действиям среди высоких материй. Основательно въелся в наше сознание, где-то на уровне подкорки, коммунистический лозунг о том, что деньги - лишь средство достижения цели. А сама цель может быть только светлой и прекрасной, но никак уж не самими деньгами.