- Стой так, - предупредил я и свободной рукой проверил свои карманы. Деньги были на месте. Не успел.
- Гуляй, мужик, - отпустил я бомжа, пнув ногой в зад. И он принялся улепётывать во все лопатки.
Но вонь с ним не ушла. Я посмотрел на ладонь, которой держал бомжа за руку. Вся ладонь была в грязных разводах, и смердело от руки немилосердно. Чёрт его знает, может, через полгода-год и я таким буду...
Я тщательно вымыл руки в луже, но от вони бомжа так и не избавился. Вероятно, он запачкал и мою куртку, а может, запах настолько въелся в обоняние, что действовал на меня чисто психологически. Знал я за своим чувством восприятия такие штучки. Теперь только посторонний человек мог определить, действительно ли от меня несёт отбросами, или это шуточки моего гипервпечатлительного обоняния.
Морщась от преследующей меня вони, я зашёл в магазин и купил буханку хлеба, два килограмма варёной отечественной колбасы и десяток яиц. Как ни манили меня пёстрыми наклейками иностранные сыры, сервелат, шоколад и консервы, на большее я не решился, так как от устиновской "мзды" у меня остались лишь три купюры. На полкило датской ветчины, или десять кэгэ нашей синюшной варёнки. Велика щедрость отечественных нуворишей! Четвертак мне бросил Устинов по советским временам. Впрочем, и на том спасибо - гостей кормить-то чем-то надо? Если разумно распределить, так недели на три хватит - ведь свою смехотворную зарплату я ухитрялся растягивать на месяц. А гости, кажется, у меня будут долго...
В овощном магазине я, стыдясь самого себя - чем гостей потчую?, приобрёл килограммов пять сморщенной, гнилой картошки по бросовым ценам. А что делать, если на базаре нормальный картофель стоит почти как датская ветчина? Хотел купить ещё и капусты, но борщ варить я не умел, поэтому махнул рукой и направился домой.
Тихонько открыв дверь квартиры, я бесшумно проскользнул в прихожую и, кажется, правильно сделал. Дверь в комнату была плотно закрыта, и в квартире стояла тишина. Отсыпаются мои гости... Сняв куртку и разувшись, я невольно отметил, что против обыкновения Шипуша у порога меня не встретила. Видно, сильно на неё подействовала ночная стрессовая ситуация. Впрочем, зайдя на кухню, я понял, что утром кошка заработала ещё одно нервное потрясение - вермишель и обе банки консервов исчезли, как исчез из холодильника и обветренный кусок колбасы. Я сунул купленную колбасу и яйца в холодильник, хлеб водрузил на стол, сумку с картошкой бросил под стол, а сам быстренько юркнул в ванную комнату, чтобы хоть как-то отмыться от вони бомжа.
И здесь уже я испытал нечто вроде шока. Женщины есть женщины - на леске над ванной были развешены выстиранные предметы их нижнего туалета. Со времён семейной жизни моя квартира не видела такого. Особенно поражал бюстгальтер Елены: вот уж, действительно, не обидел бог дочь Татьяны просто гамак какой-то! Стараясь не обращать на него внимания, я закрыл дверь, стащил с себя одежду и, сцепив зубы, стал обмываться холодной водой. А куда денешься, если горячую давали только по субботам, да и то всего на час.
Когда я уже заканчивал мыться, выбив-таки из ноздрей ледяной водой въедливый запах отбросов, из кухни до моего слуха донеслось тихое звяканье посуды.
"Татьяна", - с надеждой подумал я, одеваясь. Встречаться с Еленой почему-то не хотелось. То ли я действительно постарел и разучился находить общий язык с молодёжью, то ли мы с Еленой, как это говорят, "не сошлись характерами".
К счастью, на кухне действительно была Татьяна.
- Привет, - шёпотом сказала она.
- Привет, - так же шёпотом отозвался я. - Дочка спит?
- Да, - кивнула Татьяна, чистя картошку. - И где ты только такой дряни купил?
Я покраснел и развёл руками. Кажется, Татьяна поняла меня.
- Извини, - стушевалась она. - Я как-то не привыкла к такому. Даже сейчас у нас со снабжением было лучше, чем у всех. Сам понимаешь - армия...
- Я тоже к такому ещё не привык, - кивнул я. - Всего год назад на моём столе такой пищи не было.
- Тебе картошку пожарить? - спросила Татьяна.
- На чём? - хмыкнул я. - Масла у меня нет...
- Тогда поставь на плиту кастрюлю с водой. Надеюсь, хоть соль-то у тебя есть?
Я включил конфорку, налил в кастрюлю воды и поставил на огонь.
- Посолить?
Татьяна фыркнула.
- Послушай, у меня создаётся впечатление, что ты живёшь двойной жизнью. Сам обедаешь где-то в ресторане, а нас кормишь чёрт знает чем!
- Почему? - глупо спросил я.
- А что - правда? Потому, что картошку солят, когда вода закипит!
- Да? Не знал... - только и нашёлся, что сказать. Не объяснять же Татьяне, что последние полгода я ничего кроме хлеба и кефира не ел. А картошку не то что варить - чистить как забыл.
- Что, у тебя сейчас действительно так трудно с деньгами? - тихо спросила она.
- Именно сейчас нет, - как можно более беспечно сказал я и уселся на табурет. - Видишь, колбасу купил, яйца... Недели на две хватит, а там ещё что-нибудь придумаем.
Татьяна помыла начищенный картофель и высыпала его в кастрюлю.
- Слушай, - спросила она, - в городе есть где-нибудь обменный пункт? У нас осталось немного наших купонов...
- Нашла у кого спрашивать, - пожал я плечами. - Впрочем, вряд ли. Год назад ваши фантики ещё пользовались спросом, когда через границу все, кому не лень, возили товары. Сейчас даже проезд не окупается.
Татьяна села рядом и положила руки на стол.
- Ты уж извини, что мы к тебе так - как снег на голову... Надеюсь, долго стеснять не будем. Завтра пойдём в Центр по делам беженцев - у нас и направление есть, - где-нибудь устроимся.
- Насчёт работы - не знаю, а вот с жильём помогут вряд ли, разочаровал я её. - Но не переживай и не бери дурного в голову - не выгоню, - пошутил я. - Как-нибудь разместимся.
Я накрыл ладонью её руку и пожал. Хотел подбодрить, хотя сам не представлял, как мы будем выкручиваться. В Центр по делам беженцев я не верил.
Её рука под моей ладонью неожиданно оказалась холодной и каменной. Я поднял взгляд и увидел, что Татьяна напряглась. Глаза её смотрели в сторону и в никуда, а лицо медленно заливала краска. У меня ёкнуло сердце, и руки тоже стали холодными. Совсем как когда-то. Словно юность вернулась, и не было между нами двадцати пяти годов.
Дверь на кухню отворилась, и вплыла Елена, закутанная до пят в мой халат.
- Воркуете, - безразлично констатировала она и зевнула. Была она заспанной и нечёсаной. - Что у вас тут варится? - сунула она нос в кастрюлю.
Татьяна окончательно покраснела и высвободила свою ладонь из-под моей.
- Нам есть что вспомнить, дочка, - глухо проговорила она.
- Даже? - В равнодушных глаза Елены отразилось удивление. - А отец в курсе?
- Картошку есть будешь? - вместо ответа спросила Татьяна.
- Буду. А с чем?
- С хлебом и солью, - сказал я.
Елена поджала губы. Кажется, я был прав в своём первоначальном определении - на нюх она меня не переносила.
- Если будешь - иди умойся, - приказала Татьяна, и Елена молча ретировалась в ванную комнату.
Татьяна встала и, открыв сушильный шкаф, начала выставлять на стол тарелки.
- Сейчас мы поедим, - не глядя на меня, проговорила она, - а потом ты сходи, пожалуйста, и купи капусту, лук, свеклу и подсолнечное масло. Я борщ сварю.
Но я прекрасно понял, что не только это она хотела сказать.
- Лучше сходим вдвоём, - наперекор её желанию возразил я. - Как видишь по картошке, я не очень-то в овощах разбираюсь.
Я достал из кармана деньги и положил на стол.
- Это у тебя все?
- Пока да, - беспечно ответил я, ставя на огонь чайник. Елена была права - без масла варёной картошкой можно подавиться.
Татьяна нарезала колбасу, разложила по тарелкам сваренную картошку и позвала Елену.
И мы сели есть. Гости ели с трудом - сразу видно, что не по ним такая пища, зато я проглотил свою порцию с превеликим удовольствием. И осоловел, словно принял сто граммов.
Татьяна заметила моё состояние.
- Спасибо, - поблагодарила она, забирая деньги со стола. - Сейчас мы с Еленой сходим в магазин, а ты, уж будь добр, помой посуду.
"Вот так вот, - подумал я. - Впрочем, ведь ты другого и не ожидал..."
Проводив Татьяну с дочкой, я помыл посуду и притащил из комнаты на кухню надувной матрас. Кошка, почувствовав отсутствие гостей, выбралась из-за холодильника и неотступно ходила за мной, постоянно путаясь под ногами.
- Понял, - наконец сообразил я, вытащил из-под мойки ящик с мокрым песком, вынес его в коридор и вытряхнул в мусоропровод. Затем набрал из ведра на лоджии сухого.
Шипуша встретила мои действия одобрительным мурканьем. Что-что, а поесть, поспать и пос... она любила. И к последнему относилась весьма капризно. Словно философ, раз и навсегда усвоивший, что дважды в одну воду не войдёшь, она дважды на один и тот же песок не садилась. Говорят, что домашние животные перенимают у своих хозяев не только их привычки, но и психологию. Поэтому я, подтрунивая над собой и Шипушей, объяснял её "философский" подход к проблемам туалета не моей чистоплотностью, а заумными exercices exegesis*, которые частенько вводил в свои произведения.
___________
*exercices (фр.) exegesis (лат.) - упражнениями в объяснении и толковании литературных текстов.
Накормив кошку колбасой, я снова сменил ей песок и, не найдя другого занятия, сел за стол и стал ждать возвращения гостей. Но послеобеденная осоловелость куда-то подевалась, и уже через пять минут я не находил себе места. Не получалась у меня бездеятельность - настолько привык загружать голову работой, что бездумное ожидание выводило из себя. Тогда я прошёл в комнату и попытался воспользоваться привычным наркотиком - телевизором. Но и его хватило ровно на пять минут. По "ящику" шла реклама собачьих консервов, и мне сразу вспомнилось, как на моих глазах один уличный торговец-краснобай расхваливал сухой корм для собак "peddygree pal". Причём самым весомым аргументом было то, что эти сухарики чрезвычайно хороши с пивом!
Всё-таки остатки человеческого достоинства у меня ещё сохранились, потому как видеть, что к собакам в нашем "новообращённом мире" относятся лучше, чем к людям, я не мог. Не став переключать программы, боясь наткнуться ещё на что-либо подобное, я выключил "ящик", взял в комнате начатую рукопись и по старой привычке сел с ней за стол на кухне.
Земля дрожала. Дрожала странной, размеренной дрожью, будто кто-то вбивал в неё сваи. Но по мере того, как дрожь усиливалась, Жилбыл понял, что это чьи-то шаги. Кто-то несуразно огромный, как гора, шёл по лесу. Мимо Летописца промчалась, объятая ужасом, стая ласков, за нею, вывалив до земли язык и загнанно хрипя, пробежал топотун. Бежал он напролом через кусты и буераки, и пена из его пасти летела во все стороны.
- Верлиока, Верлиока! - полной ужаса разноголосицей захлестнуло лес.
Жилбыл оцепенел, мгновенно поняв, что от надвигающейся беды бегством не спастись. Шаг Верлиоки был воистину семимильным, и кому суждено попасть под его ступню - тому не уйти. И точно - огромная скала опустилась с небес совсем рядом, как травинки смяв деревья, и глубоко, словно в болото, погрузилась в землю. Последний шаг Верлиоки сотряс почву с такой силой, что Жилбыл не удержался на ногах и упал на колени. И он не увидел, как из низких облаков стремительно опустилась громадная рука. Она схватила Летописца как блоху и вознесла в облака.
От сумасшедшей скорости и дикой боли от сдавливавших его каменными глыбами пальцев Верлиоки Жилбылу стало дурно. Но тут подъём прекратился, хватка пальцев чудовища ослабла, и холодная морось облака привела Летописца в чувство. Облачный туман был таким густым, что только по тёмному пятну в нём Жилбыл догадался, что Верлиока его разглядывает.
- Козявка! - раскатами грома прогрохотал голос Верлиоки, и вихрь его дыхания разметал в клочья туман, открыв взору Жилбыла лицо великана. Но было оно настолько громадным, что Летописец увидел лишь горящий красным огнём единственный глаз и безобразный утёс носа, поросший, как кустарником, дремучими спутанными волосами. В чаще волос деловито копошились какие-то белесые твари с огромными клешнями.
- И че-го Го-су-да-ры-ня с то-бой цац-ка-ет-ся?! - пророкотал Верлиока. - Раз-да-вить бы меж-ду паль-ца-ми, чтоб и мес-та мок-ро-го не ос-та-лось...
И снова захватило дух у Летописца - он пронёсся сквозь облако, увидел стремительно надвигающийся холм Государыни и от страха закрыл глаза. Но у самой вершины холма Верлиока задержал руку и разжал пальцы. И Жилбыл упал на четвереньки на верхнюю ступеньку лестницы.