Дорогу перешла пожилая женщина, одетая в черное, в огромном белом чепце. Она остановилась и стала креститься, Жаннетта, перехватив вопросительный взгляд Павлика, шепнула:
— Святоша… Монахиня. Дура!
В Жаннетте словно какой-то черт засел. Вчера по дороге к Антуану Бельрозу она затеяла драку с уличными мальчишками. Раздразнила их, обругала, и, не будь здесь Павлика, ей бы не на шутку досталось. Он храбро защищал свою подружку, но преимущество все же оказалось на стороне оборванцев. Хорошо, что вовремя подоспел какой-то прохожий и разнял драчунов. Казалось бы, после этого — иди своей дорогой. Нет, Жаннетта не угомонилась. Она погналась за одним мальчишкой и укусила его в нос.
Мари Фашон не хотела брать с собой девочку на переброску оружия в рабочие кварталы. Но дядюшка Жак уговорил. «Возьмите ее, пусть привыкает, — сказал он. — От закалки сталь всегда становится крепче. Жаннетта будет вести себя смирно. Присутствие детей придаст «траурной процессии» более правдоподобный вид».
Жаннетта обещала, что все время будет молчать, слова не произнесет.
— Ох, Жаннетта, Жаннетта, когда ты наконец наберешься ума? — укоризненно и ласково посмотрела на нее мать.
Жаннетта крепко сжала губы. Она ведь обещала молчать!
2. История маленького Анри
К вечеру Париж замирал. Начинался комендантский час. Широкие, просторные улицы, бульвары, площади становились пустыми, безлюдными. По ним неслись одни только машины и мотоциклы оккупантов. Степенно и чинно прохаживались квартальные полицейские. Такой порядок немцы завели с первых дней оккупации. Париж молчал. Он безмолвно переносил свой позор до той поры, пока Советская Армия не разбила вдребезги миф о непобедимости фашистской армии. Эхо успешных битв под Москвой, на Волге и в районе Курска отдалось здесь. Город ожил, проснулся от кошмарного сна. К коммунистам и к созданным ими с начала оккупации боевым объединениям свободных стрелков и партизан стало примыкать все больше и больше рабочих, служащих, ремесленников, студентов.
Немецкое командование это сразу почувствовало. Оно подтянуло к Парижу отборные эсэсовские части, наводнило его гестаповцами. С наступлением сумерек они устраивали облавы, набивали тюрьмы и подвалы патриотами, а на рассвете расстреливали их. Но эти грозные меры не устрашали отважных борцов — детей и внуков парижских коммунаров. Они объединялись, вооружались, готовились собственными руками освободить родной город.
Случилось так, что в одну из таких тревожных ночей Павлик и Жаннетта вынуждены были остаться ночевать на квартире Мари Фашон. Здесь они получили первое самостоятельное задание — расклеить плакаты. Дядюшка Жак заставил их перед этим хорошенько выспаться.
— Я вас разбужу ровно в два, — сказал он. — Умоетесь, поедите — ив путь!
Но ребята были настолько возбуждены предстоящим делом, что и часу не поспали. Они оделись и с нетерпением стали поглядывать на часы. Дядюшка Жак не сердится на них. Он признался, что и сам волновался не меньше, когда совсем ребенком получил первое задание подпольщиков.
— Орехи, — сказал он, — и не надо осторожно щелкать. Главное, дети, верить в свои силы. Чувствовать локоть товарища, слышать биение его сердца. Когда будете расклеивать плакаты, помните: вы не одни. В эту самую минуту такие же плакаты расклеиваются вблизи Гранд-Опера, на площади Инвалидов, на Университетской улице, в пригородах… Когда вырастете, будете вспоминать об этом поручении Коммунистической партии с величайшей гордостью. Я верю, что, когда вырастете, — с жаром сказал он, — больше не будет войн.
Слушая старого революционера, Павлик и Жаннетта невольно вспомнили о Рихарде Грассе. Где он теперь, этот добрый немец? Он тоже мечтал о вечном мире.
Дядюшка Жак встал, выпрямился и, взглянув на ребят поверх очков, неожиданно спросил:
— А знаете ли вы, кто автор плаката, который вы будете расклеивать?
— Не знаем, дядюшка Жак, — ответила Жаннетта.
— Хотите знать, что о нем рассказывают? И не только о нем…
— Очень хотим, — сказал Павлик.,
— Только говорите медленно, — попросила Жаннетта, — а то Павлик не все поймет. Он еще плохо французский язык знает.
Дядюшка Жак кивнул головой и предупредил, что по конспиративным соображениям не назовет фамилии художника,
…С детства Анри увлекался рисованием. Деньги на краски, карандаши и бумагу он вынужден был воровать у больной матери, которая и без того с трудом сводила концы с концами, работая за жалкие гроши в шляпной мастерской мадам Эрве. Мать била мальчишку, выгоняла его из дому, но маленький художник оставался верен своему призванию: он продолжал рисовать.
За одним проступком последовал другой. Парнишка начал брать краски в долг в лавке папаши Тардье, на площади у Орлеанских ворот. За это он обещал принести золотые часы покойного отца. В конце концов лавочнику надоело ждать, и он потребовал, чтобы Анри уплатил долг. Малыш струсил не на шутку и честно признался, что солгал, что у отца не было никаких часов. Старик позеленел от злости. Он пустил в ход свои еще — крепкие кулаки. На крик мальчика сбежались люди. Узнав, в чем дело, одни обрушились на лавочника, а другие, наоборот, встали на его сторону: «Папаша Тардье не так уж богат, чтобы без денег раздавать краски».
В этот самый момент к толпе подъехал на велосипеде невысокий коренастый человек в шляпе, с живыми, слегка прищуренными глазами.
— За что бьют мальчишку? — спросил он, быстро слезая с машины.
Ему объяснили. Стремительно пробравшись через толпу, он стал перед папашей Тардье.
— Ребенка, месье, бить нельзя, — сказал он старику. — Сколько вам должен мальчик?
— Восемнадцать франков. Шесть тюбиков белил, четыре тюбика охры…
Незнакомец быстрым движением достал бумажник и уплатил требуемую сумму.
— А вы, — обратился он к малышу, — вытрите кровь и ступайте домой. Больше никогда не обманывайте. Это очень дурно.
Анри кивнул головой.
Незнакомец сел на велосипед и уехал.
Вскоре Анри снова встретился с этим человеком. Это произошло случайно. В парке Монсури, где он делал набросок водопада.
— Кажется, старый знакомый! — услышал он позади себя чей-то голос.
Обернулся, поднял глаза и смутился. Перед ним стоял тот самый странный человек, который уплатил за него долг лавочнику. Он его сразу узнал. Высокий лоб, удивительно живые глаза, слегка свисающие вниз усы, темно-серый в широкую полоску поношенный костюм..
— Узнаете? — обрадовался незнакомец. Скрестив руки на груди, он внимательно посмотрел на незаконченный рисунок, спросил: — Увлекаетесь рисованием?
— Да, месье.
— Кто ваш учитель?
— Никто, месье. Я сам… ответил Анри и поспешно добавил: — Я очень люблю рисовать, месье, но… мне не позволяют. Мама меня ругает, бьет. Она говорит: «Дети бедняков не должны заниматься такими глупостями».
Незнакомец наморщил свой высокий лоб. Помолчав немного, предложил:
— Хотите, я поговорю с вашей мамой? Где вы живете?
— На улице Мари-Роз, месье. Дом номер девять.
— Вот как! Значит, мы соседи с вами! Я живу в четвертом номере. Загляните сначала ко мне. Принесите свои рисунки и сообща обсудим, как дальше быть. Хорошо?
— Кто вы? — смущаясь, спросил маленький художник.
— Кто я? Человек. Русский. Ульянов моя фамилия.
— Ульянов? — с недоумением переспросил мальчик и вспомнил разговор матери с соседкой Генриэттой о том, что в четвертом номере проживает какой-то русский, по фамилии Ульянов, который по бедности переехал с улицы Болье на Мари-Роз» в крохотную квартирку. Его навещает множество людей, и все они, говорят, какие-то революционеры из России…
— Приходите ко мне завтра вечером. Буду ждать, — попрощался с мальчиком Ульянов.
Анри пришел к Ульянову только через неделю. Дверь ему отворила молодая женщина с симпатичным лицом и добрыми глазами.
— Я Анри, — совсем по-взрослому представился мальчик. — Мне к месье Ульянову…
— Пожалуйста, войдите, — пригласила женщина.
Гостя ввели в маленькую комнатку и усадили за стол, покрытый голубой клеенкой. Старушка, мать молодой хозяйки, принесла ему чай и печенье.
Вскоре на лестнице послышались шаги. Распахнулась дверь. На пороге появился тот, кого ждал Анри.
Увидев гостя, Ульянов просиял.
— Рад, очень рад вас видеть! — воскликнул он, подавая мальчику руку. — Здравствуйте, здравствуйте!
Наступила продолжительная пауза. Ульянов, посадив к себе на колени серого пушистого кота с зелеными глазами, спросил:
— Принесли?
Паренек достал из-под блузы свернутый в трубку альбом.
— Ай-ай, какая небрежность! Разве можно так обращаться с рисунками? — с укоризной заметил хозяин. — Покажите-ка.
Анри сконфузился, покраснел до ушей и протянул рисунки.
— Это чтобы никто не видел, — оправдывался он.
Перелистав несколько страниц, Ульянов воскликнул:
— Хорошо! Замечательно! Наденька, — подозвал он жену, — взгляни-ка на этот рисунок. Елисейские поля, а вот Сена!.. Позвольте, а это что такое? Кладбище Пер-Лашез, Стена коммунаров? Отлично! — И, резко повернувшись к Анри, добавил: — У вас, милый мой, талант! Понимаете, настоящий талант. Учиться надо, вот что! Из вас выйдет художник, выйдет. Я в этом твердо уверен. Пройдет несколько лет — десять, пятнадцать, — и мы в России, на выставке, картины ваши увидим…
Через несколько дней Ульянов отвез Анри к знакомому художнику, который согласился заниматься с мальчиком. Но дружба с Ульяновым у Анри на этом не оборвалась. Они еще больше привязались друг к другу.
В свободное время гуляли в парке Монсури, ходили любоваться Сеной.
Потом Ульянов уехал. Прошло несколько лет. В России вспыхнула революция. Рабочий класс сверг царя и взял власть в свои руки. Лишь тогда Анри узнал, что его друг Ульянов — это товарищ Ленин…
— Ленин? — удивленно вскрикнула Жаннетта. — Здорово!
Наступила тишина. Павлик и Жаннетта долго находились под впечатлением рассказа.
3. Ответственное поручение
В одной руке Павлик держал ведерко с клейстером, в другой — кисть. Плакаты были у Жаннетты. Она их спрятала под клетчатой кофтой. При каждом шорохе ребята скрывались в подъездах, в подворотнях, дожидаясь, пока снова станет тихо. Улучив удобный момент, они выскакивали из укрытий и энергично принимались за работу.
Павлик любовался своей подругой. «Прав дядюшка Жак, — думал он, — никто не знает предела своих сил, пока не испытает их». В эту ночь Жаннетта проявляла столько находчивости, чтобы обмануть патрулирующих эсэсовцев и полицейских, что ему просто завидно стало. Жаннетта умная девчонка и хорошо знает родной город.
Долговязый немец с автоматом на шее остановился у афишной тумбы, на которую ребята собирались наклеить плакат, и долго не отходил. Что делить? Время идет. Жаннетта шепнула Павлику на ухо: «Я его сейчас же за-, ставлю убраться». И заставила. Она выскочила из парадного на улицу. Отыскала кусок кирпича и швырнула его на дорогу. Эсэсовец, услышав позади себя стук, испуганно обернулся, сорвал с шеи автомат и быстрыми шагами направился туда, где упал камень. Здесь он остановился, задрал голову вверх, начал заглядывать в окна домов. Долго задерживаться на том месте он, по-видимому, боялся: лучше уйти подальше от греха!
— Семафор открыт! — торжественно объявила Жаннетта. — Бош сюда больше не вернется. У него от страха душа в пятки ушла.
А как быстро она клеила! Пускала в ход не только пальцы, ладони, но и локти, подбородок, даже лоб. Павлик не успевал мазать кистью. Жаннетта ворчала, придиралась: «Ты плохо мажешь. А ну-ка, еще раз, по углам». Или: «Боже мой, какой ты неуклюжий, неповоротливый — верблюд двугорбый!»
До рассвета они успели расклеить двадцать два плаката.
Остался еще один, последний. Его они решили приклеить на обратном пути, на углу улицы, где был их дом.
Париж уже пробуждался. Идти открыто было рискованно. Тем более с ведерком, с доброй половиной неиспользованного клейстера. Перебегая из парадного в парадное, от подворотни к подворотне, они приближались к целит
Жаннетта была в восторге от успеха, поэтому ее сердило молчание друга.
— Чего молчишь? — то и дело донимала она его.
— До чего же ты скучный!
— Замолчи, юла, не то стукну! — всерьез рассердился Павлик и даже замахнулся на нее.
Жаннетта отшатнулась.
— Тш-ш! — испуганно шепнула она, показывая на лестницу.
Павлик сперва принял это за очередной трюк, но вскоре убедился, что тут не до шуток. Кто-то, посвистывая, спускался по лестнице. Ребята шарахнулись к выходу, но по улице двигалась колонна грузовиков с эсэсовцами. Пришлось вернуться назад, забиться в угол.
— Кто там? — спросил из темноты мужской голос.
Они прижались к стене.
Вспыхнул электрический фонарик. Луч забегал сверху вниз и вырвал из мрака сначала Павлика, затем — Жаннетту.
— Что за сборище? Кто вы? — подошел к ним вплотную мужчина в полицейской форме.
— А вы кто такой, позвольте спросить? — дерзко бросила Жаннетта.
— Ах ты, бездельник! — возмутился полицейский. — Он у меня еще спрашивает!
Павлик решительно шагнул вперед,
— Что у тебя в ведре? — спросил полицейский.
Павлик поднял ведерко, раскачал его и выплеснул содержимое прямо в лицо блюстителю порядка. Тот взвыл, схватился за глаза. А ребята, не теряя времени, выскользнули и скрылись в другом парадном.
4. Два Гавроша
Четырнадцатого июля два маленьких велосипедиста — два Гавроша, — так прозвали Павлика и Жаннетту французские коммунисты, — ехали по улицам Парижа.
В дословном переводе с французского слово «гаврош» означает «уличный мальчишка». Таких ребят, оставшихся без родителей, без надзора, немало было в оккупированном голодном Париже. Ими кишели улицы, рынки, вокзалы и станции метро. Эти жертвы фашизма были такими же шустрыми, бесстрашными, как и Гаврош Виктора Гюго — любимец всех маленьких читателей земного шара. Улица калечила их, как и Гавроша. Но Павлик и Жаннетта лишь своим внешним видом походили на парижских оборвышей.
Павлик с помощью Жаннетты немного ознакомился с городом. Он побывал на Елисейских полях, на площади Звезды, видел знаменитую Триумфальную арку, под которой погребены останки Неизвестного солдата, погибшего под Верденом во время первой мировой войны. Он видел трущобы на улице Ледрю-Роллена, сложенные из камней разрушенной королевской тюрьмы Бастилии.
По совету дядюшки Жака, они пошли и в Дом Инвалидов, где покоится прах императора Наполеона I, того самого Наполеона, который под напором русских войск удирал из России. Посетителей здесь было очень мало. Экскурсовод при виде оборвышей скорчил недовольную мину. Сперва даже хотел их прогнать, но почему-то сменил гнев на милость и сердито предупредил:
— Не болтать, ни к чему не прикасаться, а то выставлю.
Тело императора лежало в семи гробах, вставленных один в другой. Вблизи массивной гробницы из розового карельского гранита под стеклом — треугольная шляпа императора и цепь с крестом, преподнесенная ему Парижем в день коронации.
Жаннетта сияла: она ясно видела, что Павлик поражен великолепием гробницы.
— Вот какой у нас был император! — шепнула она ему, и в ее голосе звучала нотка гордости.
Павлик усмехнулся:
— Нашла чем хвастать! Твой император бежал из Москвы без штанов. Спроси у дядюшки Жака, если не веришь.
Вспомнив с досадой этот разговор у гробницы, Жаннетта крикнула другу:
— Эй, нажимай на педали! Нажимай, нажимай! Три танкиста, три веселых друга, экипаж машины боевой!
Она то и дело вырывалась вперед и, оглядываясь назад на отстававшего Павлика, замедляла ход.
— Признайся, Париж тебе нравится? Он красив? — поминутно спрашивала она.
— Очень.
— А Москва?
Глаза Павлика заблестели: