Вдруг он услышал детские голоса. Откуда-то сверху донесся резкий свист. Он поднял глаза и увидел в открытом окне черномазого мальчишку, рассматривавшего его с большим интересом.
— Рус? — спросил черномазый.
Павлик кивнул головой.
Когда фельдфебель подвел его к деревянной постройке и указал на уходящую в темноту лестниц, наверху раздался многоголосый веселый шум. С третьего этажа его приветствовали девочки. Они без умолку хохотали, выкрикивая что-то на разных языках.
Павлику все это показалось сном. В лагере он часто видел хорошие сны. «Куда я попал?» Этот вопрос задавал он себе и в кресле парикмахера, и под теплым, как летний дождь, душем, и в вещь-каптерке, где ему выдали чистое белье, бархатный костюм, берет и новые ботинки.
В столовой он совсем растерялся. Боялся прикоснуться к пище. Шутка ли, молодая немка в белоснежном переднике поставила перед ним тарелку с котлетами и жареным картофелем! Мясо… Настоящее. За три года Павлик ни разу не ел мяса, он даже забыл его вкус.
— Почему ты не ешь? — ласково спросила кухарка, заглядывая ему в глаза. — Ты ведь голоден.
Женщина глядела участливо, а Павлик — недоверчиво. Действительно ли она хочет, чтобы он ел? А улыбка? Не притворна ли она? За время его пребывания в неволе ни один немец не спрашивал, голоден ли он… Нет, был один. На фабрике Этцеля. Густав Рункель. Он почти каждый день отдавал детям свой завтрак, но вскоре его выставили с фабрики. Говорили, что его посадили в концлагерь.
— Ешь, малыш. Не стесняйся, — пододвинула кухарка тарелку поближе. — Сейчас принесу компот. Ты любишь компот из свежих фруктов?
«Она не немка», — решил Павлик.
Положив в рот ломтик хрустящего картофеля, он окинул взглядом помещение. Дневной свет проникал в круглый зал с массивной колонной посредине только через узкие стрельчатые окна, поэтому здесь и днем горело электричество. Со стен глядели Гитлер с челкой на лбу, Гиммлер в пенсне и надутый, как индюк, Геринг.
Кухарка подсела к столу и молча стала разглядывать новичка. Время от времени она тяжело вздыхала,
— Ты русский? — наконец спросила она.
— Украинец.
— У нас тут есть ребята из России. Мальчики, девочки. Один твой землячок сейчас на кухне дежурит. Познакомить тебя с ним?
Павлик утвердительно кивнул.
— Иоганн! — позвала она кого-то, повернув голову в сторону кухни. — Иоганн, иди-ка сюда.
У дверей показался рыжий круглолицый подросток. Приблизившись к новичку, он стремительно выбросил правую руку вперед, громко и важно выкрикнул:
— Хайль Гитлер! Здравствуй, воробей! Кто это тебя так изрисовал? Чирикал? Откуда, как величают?
Поведение земляка Павлику не понравилось. У него невольно сжались кулаки. Он готов был их тут же пустить в ход, но рядом стояла кухарка.
— Мое имя Иоганн. По-русски— Иван, Ваня. Фамилия — Бородавка. Будем знакомы, — протянул рыжий руку, которую новичок пожал без особой охоты. — Я тут уже полтора года. Здесь рай! Воспитатели хорошие. Особенно герр… фельдфебель Круппке. Ты его знаешь? Он без одной руки. И начальник наш, герр… гауптман Веммер — славный человек. Нас тут всему учат: стрелять из пистолета, лазать по горам, фотографировать, — не умолкал Бородавка. — Ты вот, например, не знаешь, что ночью костер виден за шесть километров, а свет карманного фонарика — за полтора, а я знаю. Огонек папиросы можно в темноте разглядеть за пятьсот метров, а шум большого города слышен за три километра… Фрау Эмма, — обратился он вдруг к немке заискивающим тоном, — можно мне с новичком в кино сходить? Осталось десять минут. Можно?
— Хорошо, Иоганн, иди, — согласилась она.
Бородавка бесцеремонно схватил Павлика за руку и увлек его за собой.
— Выше голову, воробей! Не хнычь. Тут из тебя, голодранец, человека сделают. Входишь воробьем, вылетишь соколом, со львиным сердцем, с орлин…
Словно ток пробежал по всему телу Павлика. Мускулы напряглись.
— Оставь меня. Слышишь? Попугай рыжий!
Рыжий виновато потупил глаза.
— За что обижаешься? Шучу. Пошли! — Он снова схватил новичка за руку. — Я сейчас тебя познакомлю с воспитанниками нашего приюта. Гляди только, не попадайся на удочку. У нас тут швали всякой хоть отбавляй, — боязливо оглянулся он по сторонам. — Особенно среди наших, что из России. В прошлую весну двое сбежали. Хи-хи-хи! — захихикал Бородавка. — Одного — Фирюбина — пристрелили на месте, а Сеньку Хитова притащили напоказ. Гауптман Веммер у него спрашивает: «Хитов, зачем бежал, разве здесь плохо?» Сенька отвечает ему: «Здесь не плохо, но я не. хочу быть шпионом, изменником родины». Хи-хи-хи!
Павлик остановился:
— Шпионом? Какие шпионы?
Рыжий махнул рукой:
— Какие там шпионы! Впрочем, — добавил он примирительным тоном, — мне какое до этого дело? Кормят хорошо, работать не заставляют — чего еще?
Глава вторая
1. Французская девочка
Появление новичка вызвало в зале острое любопытство. Сотни глаз устремились к двери, где рядом с Бородавкой стоял белокурый паренек.
Вдруг к выходу юркнула смуглая девочка с выразительными карими глазами и вьющимися черными волосами. Не говоря ни слова, она схватила Павлика за рукав и дернула его к себе. Он смутился, покраснел.
— Павлик, не иди, она плохая, — запротестовал рыжий. — Она француженка! Жаннетта, уйди по-хорошему!
Но девочка была не из тех, кто легко отказывается от своих намерений. В ее карих глазах зажглись лукавые и насмешливые искорки.
— Проваливай, несчастный! — с нескрываемой враждебностью посмотрела она на Иоганна.
Тот не уходил. Тогда она под одобрительный смех ребят грубо оттолкнула Бородавку и потащила за собой' Павлика. Едва они успели сесть, как погас свет, и на экране замелькали первые кадры.
Жаннетта наклонилась к Павлику и на ломаном немецком языке сообщила о том, что рыжий — доносчик, дружит с гестаповцами.
— Все его бьют, но это не помогает, — пожаловалась она. — Однажды я ему чуть ухо не откусила. Думаешь, помогло? Нет. Ничуть.
— Я сразу разгадал его, — сказал Павлик по-французски.
Жаннетта взглянула на него с радостным изумлением:
— Ты тоже из Франции?
— Нет, я из России, из Советского Союза, — ответил Павлик. — Моя мама учительница французского языка. Она меня с малых лет…
Сзади зашикали. Вслед за этим раздался чей-то зычный голос:
— Жаннетта, не каркай!
— Фельдфебель Круппке, — с явным раздражением пояснила девочка и, выпрямившись, стала смотреть на экран.
Гитлер разговаривает по телефону. Цепкие, холодные глаза, большой, мясистый, слегка свернутый набок нос..
— Какой он противный! — шепчет Жаннетта.
На экране большая рука. Фюрер пишет. Буквы налетают друг на друга, громоздятся, а некоторые отскакивают в сторону.
— И почерк ужасный.
— Некрасивый, — соглашается Павлик.
Небо почернело от самолетов. На земле — река тяжелых танков. Тысячи бомб с визгом обрушиваются на разбегающуюся в панике армию. И опять Гитлер. Он садится в самолет и куда-то улетает. Красивый город. Широкие улицы, бульвары, площади.
— Париж! — У девочки задрожал голос. — Вандомская площадь…
Фюрер уже в автомобиле. Он надменно смотрит по сторонам. Его нижняя губа резко выпячена. Он разглядывает только что занятую им столицу Франции.
— Кошон![2] — вырывается у девочки. — Гитлер — кошон. Кошон, кошон, кошон! — неистово топает она ногами.
Но и это ей кажется недостаточным. Она закладывает четыре пальца в рот, раздается пронзительный свист.
Треск в кинобудке прекращается. Вспыхивает свет. Между рядами пробирается фельдфебель Круппке. Его желчное лицо страшно.
— Вон отсюда! — шипит он, словно гремучая змея. — На пять суток в карцер!
Девочка направляется к выходу. У дверей она останавливается и, сложив руки в рупор, кричит в зал: «Гитлер— кошон! Гитлер — кошон!»
2. Драка
Павлика зачислили в третий взвод. Его железную койку поставили рядом с койкой Бородавки. После отбоя рыжий перелез к нему в постель и принялся его распекать.
— Я ж тебя предупредил: не ходи с ней, — ворчал Бородавка. — Фельдфебель все время на тебя косился. Знаешь, за что? За то, что ты сидел рядом с Жаннеттой. Ее уже давно собираются отправить в лагерь. Пусть попробует, как там сладко. Пусть поработает с утра до вечера на выборке породы. На шахте, Павлик, тяжело, очень тяжело. Спина ноет, пальцы распухают и вдобавок еще голоден, как собака. Бьют, подгоняют: «Шнеллер! Шнеллер, руссише швайн!»[3]
Рыжий перевел дыхание и продолжал:
— Тот носатый, что подходил к тебе после кино, — Витя Беляев. Тоже хорош гусь! В прошлом году он пытался взбунтовать весь наш взвод. Об этом донесли начальнику, и тот посадил его на десять дней в карцер. — Бородавка хихикнул. — Витя вышел оттуда шелковый, тихий, как голубь. После карцера долго болел. Чуть не умер. Да, — протянул рыжий, — в карцере пирогами не кормят. Сто граммов хлеба через день, кружка воды…
Каждое слово, сказанное Бородавкой, точно острый кож вонзалось в сердце Павлика. Он думал о французской девочке.
— А ребята?
— Что — ребята? — не понял Бородавка.
— Можно ведь помочь тем, кто попадает туда…
Рыжий фыркнул:
— Помочь? Попробуй! Карцер находится в таком месте, что к нему не подступишься. Он виден из окон начальника, за ним следит дежурный из караулки, к нему прислушивается часовой с вышки. Чуть что — стреляют. Бах-бах. Недавно одна девочка (она, кажется, была из Киева) вздумала помочь своей подружке, итальянке Белле. Ее застрелил автоматчик с вышки. Она пролежала несколько дней у карцера. Рядом валялся хлеб, который она собиралась передать Белле. Вот дура, а!
Павлику стало жутко. Ему хотелось остаться одному, но навязчивый земляк не собирался уходить. Пришлось пуститься на хитрость: притвориться спящим.
До самого подъема Павлик не сомкнул глаз. Он метался, точно в лихорадке. Теперь ему стало ясно, в какой «рай» он попал. Мальчик твердо решил бежать. В голове теснились десятки планов побега. Но мысль о французской девочке останавливала его. К утру его осенила новая идея: дождаться, пока Жаннетту выпустят из карцера, и бежать вместе с ней. Согласится ли она бежать с ним? Чем он докажет ей, что не трус? Ага, вот чем: он передаст ей в карцер хлеб. Но как это сделать? А что, если потолковать с Витей Беляевым? Он ведь здесь не первый день и наверняка сможет дать дельный совет.
Прошел день, однако поговорить с Витей Павлику не удалось. Из-за рыжего. Иоганн путался под ногами, надоедливо жужжал над ухом, рассказывал всякие истории. Вскоре Павлик заметил, что воспитанники начали и на него смотреть недружелюбно, а многие просто отворачивались. Они осуждали его за дружбу с Бородавкой. Тогда он еще более энергично принялся искать способа избавиться от назойливого земляка.
Вечером, после ужина, рыжий куда-то исчез. Воспользовавшись этим, Павлик бросился на спортивную площадку, где мальчики играли в футбол. Разыскав Витю Беляева, он отозвал его в сторону.
— Тебе чего надо? — пренебрежительно спросил Беляев. — Рыжего вызвали к Веммеру, а ты вместо него? Уйди, доносчик!
Такую несправедливость Павлик перенести не мог. Он с размаху ударил Витю кулаком в лицо.
Витя, разумеется, не остался в долгу. Они сцепились, повалили друг друга на землю. Павлик вышел из драки побежденным. На стороне Беляева оказались все воспитанники. Они не упустили случая, в свою очередь, проучить новичка за его дружбу с доносчиком.
Появился однорукий. Он разогнал всех, а Беляева и Черненко потащил к начальнику.
Веммера Павлик с трудом узнал. Вчера он был в гражданском, а сейчас в военном мундире. Его пальцы нервно теребили позолоченную пуговицу кителя. «Толстогубый лейтенант, который убил дедушку Максима, тоже носил такую форму», — вспомнил Павлик.
— За что он тебя бил? — спросил комендант у Павлика, кивнув в сторону Вити Беляева.
— Я его первый ударил, — ответил Павлик, отирая кровь с рассеченного подбородка.
— За что, негодяй?
За что? Разве можно было сказать правду? Обмолвись он хоть словом, Беляева отправили бы в карцер, а может быть, придумали бы и еще более строгое наказание. И кому, кому жаловаться — фашисту, гестаповцу?! У Павлика никогда не было привычки жаловаться на товарищей. Тем более ненавистным фашистам.
— Я сказал ему, что хорошо играю в футбол, а он меня обозвал хвастунишкой. — И, чтобы гестаповцы не усомнились в правдивости его слов, Павлик с напускной важностью добавил: — Не люблю, когда мне не верят.
Веммер переглянулся с фельдфебелем и вдруг заорал:
— Вон отсюда! Еще подеретесь — в карцер посажу!
Ребята стремглав выскочили из кабинета. На лестничной площадке Витя задержал Павлика.
— Погоди. Ты, оказывается, не такой, — виновато проговорил он. — Ты хороший товарищ…
Обида у Павлика еще не прошла.
— Не подлизывайся! — сердито оборвал он.
— Я никогда не подлизывался, — отозвался Витя Беляев. — Я думал, ты расскажешь фрицам все как было, а ты поступил иначе. Извини меня, — понизил он голос. — Не понравилось мне, что ты с Бородавкой подружил.
— Он мне тоже не нравится, — смягчился, Павлик.
— Значит, мир? Давай дружить, хочешь? — предложил Витя.
— Мне надо с тобой поговорить, — вместо ответа сказал Павлик. — По секрету…
— Ладно, приходи после отбоя в уборную, потолкуем.
3. В карцере
Голод в карцере был менее страшен, чем его постоянные обитатели — крысы. Их здесь было несметное количество. Грызуны до того обнаглели, что никого и ничего не боялись. Они с визгом носились из угла в угол, а порой остервенело набрасывались на соломенный тюфяк, где, съежившись от страха, сидел маленький узник. Часто, особенно ночью, замок содрогался от душераздирающего крика: «Ма-ма! Ма-ма!» Правда, находилось немало смелых ребят, и среди них, конечно, была Жаннетта. Она просто не обращала внимания на крыс. Когда же те становились слишком нахальными, прыгали в лицо, девочка объявляла им войну: беспощадно убивала их тяжелой алюминиевой крышкой от параши и выбрасывала через решетку во двор. Однажды она даже ухитрилась швырнуть убитую крысу в унтер-офицера, случайно проходившего мимо карцера, за что ей пришлось отсидеть лишних трое суток.
Когда Жаннетта в первый раз вышла из подвала и обступившие ее подружки стали расспрашивать, страшно ли там, она посмотрела на них с удивлением.
«Страшно? Ни капельки! Крысы? Ерунда! В театре, где работала моя мама, их было куда больше. Бывало, уснешь за кулисами, среди декораций, — они туфли так разгрызут, что одни каблуки останутся…»
Девочки смеялись. Они знали, что Жаннетта склонна к преувеличениям, не прочь при случае похвастать, но в том, что она не боится крыс, они ей, конечно, верили.
Жаннетта любила мечтать. Фантазия часто уносила ее так далеко, что даже в тяжелые минуты лицо ее сияло от счастья. Вот и теперь она сидит в темном подвале, съежившись от сырости, ослабевшая от голода, а видит театр, залитый ослепительным светом. Она ест пирожное, которым ее угостила знаменитая певица Лиан Дени.
О, как заразительно смеется Лиан в «Периколе»!
Жаннетта вспомнила, как однажды она стояла в маленькой темной ложе за спиной соперницы Лиан, Жизель, и дразнила ее. Жизель противная: завистливая и скупая, всегда чем-то недовольна, всегда ворчит…
Когда Лиан кончила арию, Жаннетта через голову Жизель бросила ей букетик фиалок и начала громко аплодировать. Ее поддержали зрители. На авансцене выросла гора цветов. Лиан улыбалась, кланялась, а Жизель не могла спокойно глядеть на это, отворачивалась. Заметив Жаннетту, она спросила:
«Ты кто такая?»
«Я? Кто я такая? Девочка!»
Толстуха насупила брови:
«Понимаю! Это Лиан дала тебе цветы и попросила бросить ей на сцену».