Александр Барков
Рассказы
ОТ АВТОРА
Красу земли родной я открывал для себя не один год: бродил лесными тропами, слушал вечерние концерты певчих дроздов, встречал зарю у рыбацкого костра…
Природа удивительна во все времена года. Выйдите ранней весной из дому, взгляните по сторонам и почувствуете, как радостно захолонет сердце и глаз не оторвать от сверкающей, росной, бездонной сини.
Вы замечали, как летним полднем солнечные блики играют в березовой роще, а в густой листве купается и распевает флейтовые песни золотая, подобная солнечному лучу иволга?
А приходилось ли вам слушать осеннюю тишину, мягкую, долгую, обрываемую по временам звонкими смешинками неугомонных синиц: «Пинь-пинь трр…ах!» Вдыхать запахи палого листа, мяты, сырой земли…
Помню холодный октябрьский день. Я шел по берегу Светлого озера. Сквозь пелену тумана по воде медленно двигались сугробы снега. Откуда мог взяться снег в такую пору? Тряхнул головой и застыл пораженный: прямо на меня, будто из сказки, плыли великаны лебеди-кликуны. Бот один из них отделился от водной глади и полетел. Вслед за ним поднялись остальные… и поплыли в вышине белыми парусами. На всю жизнь запал в душу их трубный прощальный клич.
Путь к природе — это путь к свету, путь к здоровью, путь к прекрасному! По себе знаю, что юный человек только тогда сможет по-настоящему стать счастливым, когда научится любить и беречь все живое, что его окружает. Ведь все лучшее произрастает в нас сызмальства: и осознание себя как личности, и первое проявление воли, доброты, храбрости, и чувство любви к отцу и матери, и верность Отчизне…
Мое детство прошло в небольшом селе на берегу широкой полноводной Камы. Помню ледоход на реке, когда мы, голенастые мальчишки, с визгом и криками носились друг за другом, радовались приходу весны. И что ни день — воображали себя Колумбами и Робинзонами, вооружались деревянными ружьями, клинками и совершали отчаянные путешествия то в Глухов бор, то на Медвежье болото, то в прибрежные таинственные пещеры…
У меня был замечательный дед, он научил меня видеть прекрасное. Закроешь глаза… и невольно в памяти оживает детство: луга, светлые березовые перелески, глухие заросли малины и бузины.
Мы не спеша идем по знакомой тропе. День ясный, солнечный, прохладный. Голубое, в белых барашках облаков небо.
— А знаешь, сегодня праздник… — говорит дед.
— Какой? — спрашиваю я.
— Осенняя ярмарка. Листопад на реке…
«Листопад на реке» — это звучит для меня сегодня, как строка из стихотворения любимого поэта.
Медленно кружатся листья, тихо падают на воду. Долго качаются на волнах, точно разноцветные лодочки — багровые, оранжевые, желтые, лиловые…
Мы спускаемся к берегу. Дед нагибается к воде, поднимает красный кленовый лист:
— Смотри, гусиная лапка…
Кленовый лист и вправду похож на лапку гуся.
— А этот — Царевна-лягушка! — Он показывает мне желтый в зеленых крапинах лист тополя.
И верно, совсем лягушка, только золотая!
В ту памятную осень я собрал первый гербарий. В нем были разные листья. Каждый из них будто пришел из сказки. Один походил на ковер-самолет, другой — на косматую бороду Карабаса-Барабаса, третий — на Красную Шапочку. Этот первый скромный гербарий стал моей азбукой прекрасного.
В другой раз в лесу дедушка поведал мне тайны старого пня, березовой коры, простого ореха. Оказалось, что трухлявый пенек удивительно напоминал ночного разбойника-филина. Из березовой коры получался белый лебедь. А из зеленых пушистых орехов — о, это был целый клад! — выходили белки, цыплята, бусы…
И еще одну страницу азбуки прекрасного открыл для меня дед. Географ по профессии, он за свою долгую жизнь исходил вдоль и поперек почти всю Россию. Об этом он написал научные труды, учебники, а мне привил страсть к путешествиям.
Вначале я «странствовал» по книгам: с Арсеньевым побывал в дебрях уссурийской тайги, с Пржевальским — в степях Монголии, с Майном Ридом — в знойных прериях Америки. Но в школьные годы я не просто листал страницы увлекательных повестей и романов, а стремился отыскать в них неизведанное и прекрасное. С годами, переменив ряд профессий, я стал литератором, ездил по стране и по-прежнему не переставал удивляться. И все же первые радостные шаги в мир прекрасного, точно зарубка на дереве, сохранились в памяти.
В этой книге мне хотелось бы рассказать о любопытных случаях из жизни ребят, о зверях и птицах, о хвостатых, крылатых, преданных и смекалистых друзьях моего далекого детства.
Буду рад, если друзья моего детства станут вашими друзьями и, прочитав книжку, вам захочется спасти в половодье от гибели беззащитного зверька, позаботиться о птицах в зимнюю стужу, проникнуть в сложный, удивительный и до сей поры во многом еще не разгаданный мир «братьев наших меньших». Захочется охранять и беречь природу, еще крепче любить Родину.
I. ЗА ПАВЛИНЬИМ ГЛАЗОМ
СКАЗОЧНЫЙ ГОРОД
Светлой памяти друга — Г. Цыферова
Тихи, задумчивы сентябрьские дни. Просторнее, светлее становится старый парк. В темных заводях пруда ржавеют и тонут листья кувшинок. Внезапно ночной морозец опалил клены, и они сделались золотыми. А потом задули ветры, потек листопад.
По утрам дворник Архип подметает аллеи парка. Однажды за ним увязался пятилетний внук Митька. Сперва он бойко махал веником, но вскоре это ему надоело; мальчик спрятал веник в кусты и глянул по сторонам. У забора он приметил холмик листвы и вообразил, будто это терем, в котором живет серебряный еж. И Митька решил построить разноцветные дома. В одном поселит оловянных солдатиков, в другом — плюшевого мишку-топтыжку, в третьем будет ночевать самосвал.
Митька берет охапку листьев и раскладывает их по цветам. Мальчик увлечен работой, творит, изобретает, строит.
Вокруг Митьки один за другим растут дома. Красные, оранжевые, фиолетовые… Наконец сказочный город почти готов. Но тут налетел ветер, и дома, точно бабочки, поднялись в воздух. Кружатся над головой, порхают и неприметно садятся на дорожки, на скамьи, на плечи Митьке, но строитель не огорчается. Ему нравится, что дома в его городе летают. Улыбаясь, он ловит листья и принимается строить все заново. А чтобы город не улетел снова, присыпает дома песком. Непослушный петушиный вихор и лоб — все в песке.
Решив передохнуть, дед снимает рукавицы, поворачивается к внуку:
— Ишь перемазался как! Вот погоди, достанется тебе на орехи!
— Ну и пусть… — Митька надувает щеки. — Зато я город построил!
— Какой такой город?
— Вон, гляди… — Внук берет деда за руку, осторожно ведет по улицам города. — Где песочница — наш садик. А здесь труба, завод.
— Ишь ты! — усмехается Архип и показывает на большую груду листьев. — А там что будет?
— Дом высотный! Сорок этажей!
— А в нем кто?
— Я с тобой… На самом верху!
— Это почему ж на самом? — В недоумении дед почесывает бороду.
— Голубей бумажных пускать здорово!
— Ну и ну! — дивится Архип. Ему, видно, по душе работа внука. Отложив метлу в сторону, он не спеша идет к забору, несет охапку листьев.
— Зачем, дедушка?
— А то как же… Город-то у тебя новый, а про вокзал забыл. Где ж гостей принимать будешь?
Архип опускается на корточки и вместе с внуком сооружает вокзал.
— Как назовешь город?
Митька задумывается, теребит вихор и неожиданно выпаливает:
— Дружный! Как наш отряд в садике!
— Так-так… — согласно кивает дед, и они продолжают строить.
Изредка аллеи старого парка пересекают прохожие. Одни останавливаются, понимающе кивают друг другу: «Чудаки!» Другие молча улыбаются. Наверное, им тоже хочется построить из оранжевых листьев свой сказочный город.
КОГДА РАСПУСКАЮТСЯ ПОДСНЕЖНИКИ
Представьте себе стриженную под машинку голову. Огромные, полные удивления серые глаза. Курносый нос весь в веснушках. Вот вам и Ленька.
Его тетка, уборщица, жила по соседству со школой. Ленька переселился к ней летом, В августе тетка разыскала учительницу и попросила: «Уж запиши племяша себе в класс, Ивановна, а то гоняет по улицам как чумовой, того гляди, под машину угодит. Отец их бросил, Мать померла. Так что мне докладывай, Я за ним глядеть буду».
Первого сентября Ленька отличился. На школьном дворе он перекувырнулся через голову, крикнул: «Физкульт-привет!» — и отправился разыскивать третий «Б». На нем была серая фуражка козырьком назад. Брюки до щиколоток. Тужурка застегнута на разные пуговицы.
Учился Ленька с охотой, но во время чужих ответов нередко подсказывал и озорничал. Зато если кто-нибудь мешал рассказу учительницы, Ленька оглядывался и показывал кулак.
На физкультуре он мог легко пройти по бревну, но мягко соскочить на носки ему не удавалось. Физрук сердился: «Не торопись, Маркелов, а то стекла дрожат. Прыгай еще раз!»
А сколько визга и удовольствия вызывала в конце урока игра «Щука и караси»! Ленька нередко оказывался «щукой» и сломя голову носился по залу, стараясь осалить «карасей» и не пропустить их сквозь «невод».
Однажды на перемене Анна Ивановна вошла в класс:
— Ребята! У вас теперь новый учитель пения. Зовут его Глеб Игнатьевич. Во время войны он потерял зрение и перед уроком кто-нибудь из вас должен сходить за ним в учительскую. Сегодня это сделает Солодкин.
Толстяк сидел за первой партой, с аппетитом жевал бутерброд.
— Да ну… — Солодкин надул щеки и отвернулся в сторону.
Анна Ивановна взглянула на притихших детей:
— Ребята, кто хочет пойти?
— Я… я… мы!
Ленька кричал громче всех.
— Пожалуйста, Маркелов!
С тех пор перед уроком пения Ленька бежал в учительскую, перепрыгивая через две ступеньки, и приводил в класс Глеба Игнатьевича. Вместе со всеми увлеченно тянул под баян: «Орленок, орленок, взлети выше солнца!»
Но больше всего он любил читать. Вечерами, выждав, когда уляжется усталая тетка, Ленька на ощупь всовывал ноги в валенки и пробегал на кухню. Порой зачитывался там до ночи. Являлся в класс сонный, тер воспаленные глаза и, уронив голову на руки, засыпал.
— Ленька дрыхнет! — хихикали девчонки.
— Ну-ка, Маркелов, марш домой! Выспишься — приходи! — говорила Анна Ивановне. Она знала Ленькину страсть и про себя думала: «Сирота, уложить вовремя некому».
Каждое утро у входа в класс санитарка проверяла руки, уши, воротнички и докладывала перед уроком:
— В классе все чистые, только Маркелов опять умыться позабыл!
После замечания учительницы Ленька весь сжимался и сидел так до перемены. Со звонком вихрем несся к крану. Возвращался мокрый и громко рапортовал:
— Анна Ивановна, я теперь чистый как стеклышко!
Однажды вечером Ленька сидел за столом, готовил уроки. Призадумался над задачкой, невзначай взглянул во двор и замер: из окна школы, из форточки, черной змейкой вился дым. Стремглав выскочил на улицу. По пожарной лестнице вскарабкался на третий этаж, свистнул ребятам и выбил ногой стекло. На шум подоспели старшеклассники. Вскоре огонь в кабинете химии потушили. Так Ленька сделался героем дня. А в субботу к нему домой зашел корреспондент из газеты. Но на его расспросы Ленька только хмыкнул:
— Вот еще… Обо всех писать — бумаги не хватит!
Корреспондент растерялся, а «герой дня» тем временем удрал во двор и стал гонять с ребятами консервную банку.
— Ну что с ним поделаешь? — развела руками тетка. — Пострел!
Как-то староста Инка Ежова пропела:
— А я знаю. Наша уборщица, Катерина Федоровна, твоя тетя.
— Ну и что? — взорвался Ленька.
— А вот и ничего! — Ежова полуприкрыла глаза. — Похож очень, и глаза, и нос курносый…
— Вот еще выдумала… — Такого Ленька никак не мог ожидать. Соседи говорили; «Вылитый отец! И лоб, и глаза, и походка». Это верно, пожалуй. А нос и губы матери. Тоже возможно. Мать у Леньки ткачихой была. Он ею очень гордился. Ее фотографию на доску Почета в городском парке поместили.
— А где ты раньше учился? — допытывалась Инка.
— В седьмой, на улице Чапаева… А тебе что? — огрызнулся Ленька, и добавил: — Много знать будешь — скоро состаришься!
— Не бойся, не состаримся, — не унималась Инка. — А где твои родители?
Смекнув, что так просто от Ежихи не отделаться, Ленька схитрил:
— Они у меня вот что… в командировку… в Сибирь уехали. Отец там лес по Енисею сплавляет, а мамка ему помогает. Ясно?
— Угу, — лукаво пропела Инка. — А я-то думала… — И спохватившись: — Лень, а Лень, скажи, а почему у тебя зуб выпал?
— Хочешь, и тебя окантую! — обиделся Ленька, втянул голову в плечи и помчался по коридору.
В начале весенних каникул Анна Ивановна почувствовала себя плохо. На другой день слегла.
Высокий худой врач долго осматривал, выслушивал ее и наконец заключил:
— Острый процесс в легких.
А соседке сказал:
— К больной никого не пускать!
На пятый день Анне Ивановне было особенно плохо: дышалось тяжело, в груди протяжно свистело.
Вдруг кто-то робко постучался. Соседка вышла открыть дверь. Не успела оглянуться, как в коридор набились ребята.
Взволнованные, раскрасневшиеся, они таинственно перешептывались.
Соседка приложила палец к губам:
— Ш-ш… к Анне Ивановне нельзя…
Приумолкли. Вперед вышел большеглазый веснушчатый мальчуган. Пальто нараспашку, фуражка сползла на ухо, в руках он держал подснежники.
— Это Анне Ивановне… — громко сказал мальчик.
— Спасибо, родной! Только тише… Как тебя звать?
Ученик смутился:
— Это от нашего класса…
Потоптавшись, ребята ушли.
— Видать, твои.
— Знаю… слышала…
Соседка поставила в вазу подснежники.
Вот они стоят на столе — первые цветы лесных проталин. Белые лепестки, длинные прозрачные стебли.
«Ленька, Ленька, — улыбнулась Анна Ивановна, — Сорвиголова, а душа — подснежник!»
ТРЕХРЯДКА
За окном хмурое осеннее утро. Студеный воздух. Больной Славка полулежит на кровати и читает вслух стихи:
Унылая пора! Очей очарованье!
Приятна мне твоя прощальная краса —
Люблю я пышное природы увяданье,
В багрец и золото одетые леса…
Мальчик давно выучил их наизусть, но без конца повторяет снова и снова, будто хочет разгадать тайну пушкинского стиха. Все слова такие простые, знакомые, а из них слагаются удивительные строки, загадочные и певучие, как музыка. «Унылая пора, очей очарованье», — еще раз произнес Слава и позвал:
— Ма-ма!
Мать, раскрасневшаяся, пришла из кухни и, вытирая руки о фартук, спросила:
— Чего тебе?
— А в лесу сейчас красиво? Листопад?
— Кто его знает… — мать пожала плечами. — Только не о том ты, сынок, думаешь. Давай-ка лучше уроки учи…
— Ты только послушай, мама!
И мальчик снова прочел пушкинские стихи. Слова слетали с его губ легко и бережно.
Мать, спохватившись, ахнула и убежала на кухню:
— Оладьи небось подгорели!
В это время раздался глухой стук в дверь.
— Ну что ты будешь делать! — мать всплеснула руками и в сердцах крикнула: — Кто там еще?
— Дед-колдун! — ответил густой бас.
Мать поспешила к двери. Щелкнул замок, и Никодим Кузьмич переступил порог дома.
— Здравствуй, здравствуй, папаня! — запричитала мать. — Ишь как зарос в лесничестве-то у себя!
Дед откашлялся, степенно огладил бороду и не торопясь, как делал каждое дело, расцеловал дочь в щеки. Затем огляделся, ища вешалку. Приметил в углу Славкино пальто: