КРЫЛАТЫЕ ДРУЗЬЯ
В просторную деревянную клетку с круглым верхом я посадил щегленка и важного красногрудого снегиря Кузьмича. Долгое время птицы не ладили: цыкали друг на друга, ссорились у кормушки. Но прошло несколько недель, и они стали жить мирно и дружно. Только пели по-разному: щегол заливался на весь дом, а снегирь тихонько поскрипывал тягучие зимние песни.
Порой юркий щегол не мог справиться с твердой скорлупой подсолнуха, и тут Кузьмич выручал его. Разгрызал семечко и широко разевал толстый клюв: угощайся на здоровье!
Прожили птицы у меня лет пять и сделались ручными. Протянешь, бывало, снегирю гроздь рябины, а он скосит черный глазок, пройдет бочком по жердочке и степенно возьмет лакомство. А щегол очень любил репей — приметит издали и давай хвостом вертеть да перышки оглаживать. Настоящий щеголь!
Однажды летом я чистил в саду клетку, и снегирь выпорхнул у меня из-под самых рук. Сел на ветку сирени, огляделся по сторонам и принялся громко вавакать…
Щегол заметался по клетке и начал тревожно пищать — звать друга.
Снегирь кружил под окном, где я поставил клетку, но в западок не шел.
На другой день чуть свет я стал манить Кузьмича, который, по моим предположениям, заночевал где-нибудь поблизости от дома.
Летун услышал мои позывные, откликнулся и присел на клетку. Видно, одиноко и непривычно показалось ему ночью в саду. Кузьмич вскоре скакнул в открытую дверцу — крылатые друзья встретились вновь!
ШУСТРИК
Вдоль берега неширокой Березайки лесорубы пилили деревья, а я сидел с удочкой на мостках — ждал поклевки. Но, как назло, брала одна мелюзга да колючие ерши. Я даже привстал с тоски.
— Стой! Бельчонка задавишь! — раздалось поблизости.
Я бросил удилище и скорей на крик:
— Какого бельчонка?
— Да, вишь, оказия, — высокий лесоруб кивнул на поваленную сосну. — Из дупла выпал…
— Куда ж теперь его?
— Забирай, коли хочешь, — сказал лесоруб. — У нас вишь какая делянка! — Он обвел рукой участок леса вплоть до самой плотины. — Дохнуть некогда…
Я взял беспомощного зверька, смотал удочку и бегом домой.
Увидел меня брат и смеется:
— Ничего себе «улов»! Ходил за окунями, а поймал белку!
Так крохотный бельчонок оказался на моем попечении.
Сперва я попробовал дать ему коровьего молока. Но сделать это оказалось нелегко: ведь малыш сам еще не умел пить. Тогда я набрал молока в пипетку и решил закапать ему в рот. Да не тут-то было! Зверек вертел мордочкой, не слушался меня, а самое печальное — час от часу слабел.
— Знаешь что, — предложил брат, — отдай-ка его на воспитание соседской кошке Маркизе. Я слышал, у нее на днях котята родились. Может, и бельчонка примет…
С опасением отнесся я к предложению брата, но иного выхода не было. Поздно вечером, когда Маркиза убежала под дом ловить мышей, я подложил бельчонка к котятам. К великому моему удивлению, Маркиза заботливо отнеслась к приемышу. Стала кормить и облизывать его точно так же, как и своих кровных детей.
Вскоре бельчонок поправился, набрался сил. А когда котята начинали играть, кусаться и царапаться, он вострил уши и сердито цокал на них. Если же шалуны не унимались, то малыш бросался наутек и искал у меня защиты. Забирался по брюкам в карман и отсиживался там с видимым удовольствием.
Через месяц бельчонок подрос, и кутерьма от него в доме пошла. Проснется раньше всех и давай зарядку делать — прыгать со стула на шкаф, со шкафа на буфет… И так до завтрака. Настоящий Шустрик!
Сядет наша семья за стол, а бельчонок заберется мне на плечо. Заложит кончик хвоста между ушами и выжидает, когда я ему кусок сахару или пряник дам. Возьмет лакомство и скорее на подоконник. Вытянется столбиком, прижмет сахар к грудке и точит острыми зубками.
А потом Шустрик начал озорничать: мебель грызть, обои рвать, даже мамину шляпу с гусиным пером изодрал в клочья.
Отец рассердился и отнес его в соседний пионерлагерь: пусть там ребят забавляет.
Прошла неделя, другая… И вот однажды ранним утром кто-то заскребся в форточку.
Взглянули, а это Шустрик! Рыжий! Большой! Пушистый!
Я обрадовался, выбежал из-за стола и протянул ему сушку. Бельчонок схватил угощение в зубы и рыжим огоньком взвился вверх по березе. Но теперь шалун смекнул: раз в дом его не пустили, он в пустом скворечнике поселился. А к нам в гости наведывался. За орехами!
ПОЖАРНИК КАРЛ
В сад повадилась бегать соседская кошка Маркиза. Кошка как кошка, но вот беда: частенько она за птицами охотилась. Знал я это и прогонял ее. Однажды утром гляжу, а кошка взъерошенного галчонка преследует. Схватил метлу и шуганул ее. Маркиза убежала, а в кусте смородины замер перепуганный насмерть птенец. Хотел я взять его в руки, а он голову назад закинул, желтым клювом щелкает…
— Ах ты, бедолага! — я изловчился и поймал галчонка, а как ухаживать за ним, не знаю.
— Сперва червей накопай и булку а молоке размочи, — посоветовал сосед. — Да корми почаще. Галчата прожорливы…
С того дня поселился в нашем доме Карл. Так прозвали галчонка. И неспроста. По утрам он чуть свет просыпался и требовал есть:
— Карл-карл!
Вскоре галчонок подрос и стал очень забавным. Вразвалочку бегал по комнатам, играл в моих оловянных солдатиков — прятал их по разным углам.
Дней через восемь Карл научился летать. Садился на крышу, на трубу, на старый дуб у колодца… Но стоило мне взять червяка и позвать: «Карл! Карл!», как он тут же объявлялся и широко разевал клюв. При этом старался проглотить заодно и мой палец.
Если я ставил на подоконник миску с водой, Карл залезал в нее и начинал купаться. Надо было видеть, как он купался! Подпрыгивал, махал крыльями, приседал. А порой даже вскрикивал от удовольствия.
— Ну и купальщик! — заметил отец.
Когда Карл хотел пить, он подлетал к висячему медному умывальнику и со звоном сбрасывал крышку. За это ему доставалось от бабушки.
Нередко мы с галчонком ходили за водой к дальнему колодцу. Громыхну я ведрами на крыльце — и Карл тут как тут: взмахнет крыльями и сядет на коромысло. Я иду не спеша, и он степенно покачивается у меня на плече. А если налетит шальной ветер, птица нахохлится мигом, начнет лапами перебирать, пританцовывать.
Раз повстречался с нами сосед, удивился: «Хорош гимнаст у тебя!»
У колодца галчонок вскочит на высокий сруб и ждет. Только покажется бадья, Карл вспорхнет на край, напьется досыта свежей водицы, повеселеет и начнет собираться в обратный путь; чистит перьяохорашивается… К дому галчонок всегда верхом летел, догадывался, что хозяину нелегко с полными ведрами.
Прожил у нас Карл лето, зиму, а к весне вздумалустраивать себе гнездо. И не где-нибудь, а в шляпе моего деда. Шляпа лежала в сенях на шкафу. Туда Карл натаскал старые варежки, обрывки меха и промокательной бумаги. Чего только там не было!
Войдешь в сени и видишь; из дедушкиной соломенной шляпы выглядывает черная носатая голова. Но стоило кому-нибудь приблизиться к гнезду, Карл сразу принимал угрожающий вид. Птица, казалось, предупреждала: «Попробуйте только сунуться! Не поздоровится!»
С Валетом галка не церемонилась. В хорошем настроении усаживалась псу на спину и расчесывала клювом шерсть.
Однажды Карл отличился. Случилось так: загорелся сарай. Первым это заметил Карл. Стал отчаянно каркать и поднял всех на ноги. Огонь потушили, в горластого Карла с того памятного дня прозвали Пожарником!
РЫБОЛОВ ВАСЬКА
В конце августа мы переехали в город, и в нашей квартире появился котенок. На день рождения мне подарил его лучший друг Петька Кузин. Его Мурка месяц назад семерых родила.
Петькина мать сердилась:
— Не дом, а зверинец какой-то! Петька с ней спорил:
— У Дурова в доме даже морские львы жили, а тут кошки — обыкновенные домашние животные…
— Домашние! — кипятилась мать. — Но кошек-то восемь. Им отдельная квартира нужна!
Петька заикнулся было насчет ванной, но мать не выдержала и приказала:
— Вот тебе три дня, куда хочешь этих котов неси!
От великих забот и хлопот Кузин даже уроки запустил. Все ходил по знакомым — котят предлагал.
А мне достался самый последний — рыжий и худой.
— Не бойся, поправится, — успокаивал Петька. — У вас мыши водятся?
— Нет, — ответил я.
— А мухи?
— Эти есть.
— Вот здорово, он их прямо на лету ловит!
Может быть, в обычный день я бы наотрез отказался от такого подарка, но сегодня — хочешь не хочешь — принимай!
Так у нас появился кот Васька. И с того дня жизнь моя переменилась. Кот и вправду шустрый оказался. В три дня почти всех мух на окнах переловил, да, как на грех, тарелку с холодцом опрокинул. Тарелка вдребезги, а мне выговор.
И так что ни день. Васька мясо стянет, а ругают меня: плохо воспитываешь. А что с ним поделаешь, если у него звериный инстинкт!
Я ему и веником грозил, и в кладовку запирал — все равно не помогало. Но выпускать во двор Ваську боялся: сбежит еще «подарок».
Так дожил кот у нас до весны и ни разу на улице не побывал.
В конце мая воскресным утром мы поехали к бабушке в деревню. Погрузили в машину тюки, чемоданы, тахту, а Ваську я для надежности сунул в мешок.
Вначале мы вещи сгрузили, а потом уж я за мешок взялся…
— Чего там, у тебя, внучек? — пропела бабушка.
— Подарочек! — улыбнулся я и вытряхнул Ваську.
А кот испугался яркого света да как заорет; мя-яу! И так зычно, что Полкан у соседей чуть с цепи не сорвался. Васька вырвался у меня из рук и — шасть под дом.
Целых три дня оттуда носу не казал. Я не на шутку перепугался: не спятил ли кот с ума?
Но бабушка меня успокоила;
— Спервоначалу городские всегда так пугаются. Обвыкнуть им надо. Погоди, объявится твой Васька…
И верно, на четвертый день утром я выглянул из окна в сад и увидел там Ваську.
Кот с опаской ступал по траве, останавливался, воровато озирался по сторонам. То одна, то другая лапа его на мгновение повисала в воздухе и неслышно опускалась на землю.
По временам Васька замирал, принюхивался к цветам, листьям, траве, как бы ощупывал лапами деревенский мир. Васька родился в городе, а здесь все было для кота ново, забавно и удивительно: и большой серебристый тополь у калитки, и скрипучий журавль колодца, и веселые солнечные блики, вспыхивающие и гаснущие в росе.
Но вот Васька насторожился: черный плюшевый шмель прогудел у него перед самым носом и важно опустился на цветок одуванчика. Такого нахальства кот не перенес. Он сделал стойку и прыгнул, но тут же зашипел и откатился назад.
Л улыбнулся: шмель грозный, кусачий — это тебе не сонная комнатная муха.
Перепуганный кот снова залез под дом. Он просидел там до самых сумерек. Вечером у колодца я видел, как он жадно пил в луже воду, и под его мягкой плюшевой лапой покачивалась луна.
Потом Васька пообвык немного, и я не раз замечал его то на чердаке, то на самой вершине тополя, то на заборе.
На вольном воздухе кот подрос, окреп и сделался настоящим тигренком. По ночам охотился за мышами, а домой наведывался только к обеду.
Но самое удивительное: повадился Васька ходить со мной на рыбалку. Приметит, что я из сарая удочки достаю, и побежит по тропке прямо к реке.
Разложу я снасти у тихого омута, а кот сядет невдалеке, навострит уши и поджидает.
Попадется мне на овсяную кашу пескарь или малая плотвица — я брошу рыбу через плечо Ваське: угощайся, рыжий! А кот рад. Бросится на нее, заурчит, а порой даже вверх подбрасывает, словно в бабушкин клубок играет.
— Ишь живодер! — стыдил я Ваську.
Но коту, видно, пришлась по вкусу живая рыбка. Сижу, бывало, я с удочкой на мостках. Не шелохнусь, а поблизости на мели возле песчаной запруды кот промышляет. Слегка прищурит плутовские зеленые глаза, уставится в прозрачную воду и караулит мальков.
Проплывет стайка рядышком, а кот — бац лапой по воде. Да все впустую. Мелочь сверкнет на солнце бочком и рассыплется в разные стороны. А Васька зажмурится, недовольно крутнет головой и потрясет в воздухе мокрой лапой. Так рыбак из него и не вышел!
В конце августа зачастили дожди. Тысячами крохотных палочек застучали по железным листам, и крыша превратилась в большой звонкий барабан.
Прохладным сырым утром мы увязали тюки, набили яблоками чемоданы, нарвали цветов и собрались ехать в город.
— Где Васька? — спросила мама.
Я пожал плечами и тотчас же в сад — искать беглеца. Но его нигде не было. Я звал Ваську, манил колбасой, но кот снова забрался под дом. Видно, ему совсем не хотелось ехать в город.
— Оставь мне кота, внучек, — попросила бабушка. — В городе он, поди, пропадет. Скучать будет.
Я и сам так подумал: конечно, жаль рыжего плута Ваську, но разве найдет он в нашей квартире на четвертом этаже мышей, пахнущую грибами и оладьями русскую печь, тихую речку Ольшанку. Словом, все то, чем хороша бабушкина деревня!
ЛУКЕРЬЯ-КУДЕСНИЦА
Вечера в Крыму звездные. Поблизости от нашей мазанки висел фонарь под круглой жестяной шляпой. Стоило только ему загореться, как слетались ночные бабочки, словно на бал. Долго кружились в рассеянном свете.
Вот бы показать их у нас в классе! И решил я собрать коллекцию ночниц.
Как-то во время охоты я приметил в веселом хороводе бабочек одну удивительную — бражника мертвую голову. Затаил дыхание, поднял сачок… и в тот же миг что-то пушистое бесшумно прорезало полосу света. Бабочка исчезла. Какая-то серая разбойница опередила меня! Сначала я не очень огорчился. Но вскоре птица снова перед самым моим носом поймала еще одну большую ночницу. Я смекнул: этак она всех бабочек переловит — и побежал к соседу за сеткой. Он был любитель-птицелов. А на пути повстречался с ночным сторожем Константином Федотычем:
— Чего несешься сломя голову?
— Да как же! — И я рассказал ему о птице.
— Ишь дело какое, — усмехнулся старик. — Да это сова-сплюшка куражится.
— Куражится, куражится, — буркнул я в ответ. — Вот поймаю, сразу перестанет.
— Нешто тебе ее словить? — старик безнадежно махнул рукой. — Лучше совы, поди, никто и не прячется.
— Значит, не поймать?
— Поймать трудно, а увидать можно… Константин Федотыч почесал бороду и поманил меня к себе в дом. У порога он остановился, приложил палец к губам:
— Соблюдай!
Мы вошли в избу. Ходики монотонно тикали ив стене. Сторож снял ботинки и полез по узкой, скрипучей лесенке на чердак. Я пожал плечами и сел на лавку в углу.
Вскоре снова скрипнула, ожила лестница. Константин Федотыч спустился на пол, включил свет и будто невзначай достал из-за пазухи что-то пушистое, похожее на шерстяной клубок. Не успел я разглядеть его хорошенько, как старик подбросил клубок к потолку, и тот плавно закружил под зеленым абажуром.
Полетав по комнате, птица ловко поймала ночницу и опустилась Константину Федотычу на палец.
— Узнаешь проказницу?
Я молча кивнул.
А дальше пошло еще чуднее. Когда мы сели за стол, то вместе с нами ужинала и сплюшка. Она подбоченилась и важно уселась на спинку стула. Константин Федотыч нарезал мясо мелкими кусочками и подал ей, как знатному гостю, прямо на тарелке.
Сова нахохлилась, вытянула крыло в сторону, изогнулась и скорчила уморительную гримасу… Затем лапой, точно вилкой, взяла кусок мяса.
Я поразился: наверное, ни одна птица на свете не умеет есть так культурно!