Весной, когда учеба почти подошла к концу, они вновь нашли друг друга. Все произошло само собой, словно вовсе и не было шести месяцев разлуки. Мингус носил куртку защитного цвета, хотя на улице уже стояла теплынь, и бряцал провалившейся через рваные карманы за подкладку всякой всячиной. Сзади на куртке красовался тэг «ДОЗА», окруженный звездами и направленными вниз стрелами. Дилан никак не откомментировал это. В тот день он забросил рюкзак на крыльцо дома Мингуса, и они вместе зашагали по Дин-стрит – теперь на удивление пустой, забывшей о сполдине и скалли. Ребята, с которыми раньше тебе доводилось играть, теперь вращались в каких-то компаниях или состояли в группировках. Показывались на улице только Марилла и Ла-Ла, но при встречах они будто не узнавали тебя или были слишком увлечены пением: «Мне восемнадцать, и у меня есть пистолет, палец ложится на спуск, я выстрелю, в этом сомнений нет…»
Дилан и Мингус молча направились в сторону Бруклин-Хайтс: оставили позади Дин, прошли Гованус Хаузис и Уикофф-Гарденс, обогнули Корт-стрит и школу № 293. Проскочив мимо Казенного дома, они вошли в Хайте со стороны Шермерхорн-стрит. На здешних тихих, затененных улочках, застроенных старинными домами, – Ремсен-стрит, Генри, – всегда царил мир и не устраивалось бандитских разборок. В особенности на Ремсен, похожей на парк-дендрарий, – с ее аккуратными домиками, уютно устроившимися в сени деревьев. Неярко освещенные потолки гостиных сияли сквозь занавешенные окна, как сливочное масло, металлические панели на дверях и ручки тускло поблескивали, будто карнавальные украшения, номера и название улицы казались вырезанными на серебряных и золотых пластинах. Каждое крыльцо выглядело как вход в замок. Это была гордость Бруклина, о такой жизни, как здесь, Бурум-Хилл мог только мечтать. Дилан все время смотрел по сторонам, но никого не видел.
Дойдя до Монтегю-стрит, они затерялись в толпе. Было три часа дня, учащиеся школ «Пэкер», «Френдз» и Сент-Энн возвращались домой. У «Бургер Кинг» и «Баскин Роббинс» собирались шумными компаниями дети – мальчишки и девчонки, все в рубашках «Лакосте» и вельветовых брюках, замшевых куртках, завязанных на поясе. Рюкзаки вместе с флейтами и кларнетами в кожаных футлярах лежали на асфальте. Парни увлеченно флиртовали с девочками, поэтому Мингус и Дилан прошли сквозь толпу никем незамеченные, будто два рентгеновских луча.
Неожиданно одна из светловолосых девочек с замысловатым поясом на талии шагнула в сторону и окликнула их. С широко распахнутыми от собственной смелости глазами она достала сигарету.
– Огонька не найдется?
Ее друзья разразились смехом, но Мингус, не обратив на них ни малейшего внимания, повел себя очень естественно. Достал откуда-то из подкладки ярко-синюю зажигалку, щелкнул, появился язычок пламени. Откуда девчонка узнала, что у него есть зажигалка? Дилан не мог этого понять. Девочка наклонила голову, прищурила глаза – взгляд теперь стал надменным – и убрала за ухо прядь волос, чтобы не вспыхнули от огня. Потом повернулась к ним спиной, и они, больше не нужные, продолжили путь.
Дети из Хайте не заводили знакомств с посторонними, довольствуясь общением друг с другом.
Гуляли в Хайте обычно на окраине парка, возвышавшегося над автострадой Бруклин-Куинс и верфью – надутой губой Бруклина. Старики и старушки, примостившись на пеньках, мирно клевали носами или неподвижно сидели на скамейках, зажав в руках газеты и глазея на скучные шпили Манхэттена – темные иглы на фоне изменчивого горизонта. За Манхэттеном простирался залив, над медленно скользившими по воде судами и похожей на игрушку статуей Свободы нависал желтый дым Джерси. Дилан и Мингус были как детективы – двигались по следу, читая на фонарных столбах, почтовых ящиках, боках запыленных грузовиков выведенные маркером или просто пальцем надписи.
«РОТО I», «БЕЛ I», «ДИЛ», «ОНС», «СУПЕР СТРАТ», «БТЭК».
– Операция нон-стоп, – переводил Мингус, разгадывая буквосочетания. Взгляд его затуманился. – Банда танцоров экстра-класса.
По сути, эти метки были как и все в жизни: наслоениями кодов, меняющихся или вообще исчезающих.
Рото, Бел и Дил – это парни из группировки «ДМД», шутники из Атлантик-Терминалс – жилого массива напротив Флэтбуш-авеню.
«Суперстрат» – название какой-то школы. Тэги могли казаться смешными, однако ты проникался к ним уважением.
Над некоторыми было приписано издевательское «ТОЙ», что означало «желторотик», «простофиля».
Надпиши «ТОЙ» над тэгом «ДМД» и получи по шее.
Мингус запустил руку в карман и выудил из подкладки «Эль Марко» – чудесный маркер, длинный стеклянный пузырек с завинчивающейся крышкой. Внутри него плескалась фиолетовая жидкость. Мингус отвинтил крышку и проставил метки в нескольких местах, надавливая на маркер с такой силой, что струи фиолетовых чернил, смачивавших толстый пишущий наконечник, потекли по руке, запачкав светлую ладонь и край рукава. Проведя мысленную аналогию с кисточками отца, зубцами спирографа и крышками для скалли, Дилан почувствовал приятное возбуждение.
«ДОЗА» Мингуса устремилась вверх по фонарному столбу. Рука его двигалась уверенно, почти автоматически.
Этот тэг был ответом, обращением к тем, кто мог его услышать, подобием лая собак, понимающих друг друга, не видя, из-за оград хозяйских домов. Ярко-фиолетовым ответом. Буквы волнующе пахли и немного растекались. Каждый раз, дописав последнюю «А», Мингус бросал «Эль Марко» в карман, хватал Дилана за локоть, и они торопливо уходили дальше – по диагонали, чтобы сбить со следа преследователей, которых скорее всего не существовало. Их дорога превращалась в зигзагообразную фразу, состоящую из одного слова «ДОЗА», выводимого в любом удобном месте.
На глазах у призрачной толпы мальчик-невидимка раздавал автографы всему миру.
Длинная аллея парка заканчивалась заброшенной детской площадкой с качелями и горкой. Мингус остановился у первых качелей и написал «ДОЗА» на металлической опоре: получилось особенно ярко, с каждой буквы потекли вниз струйки.
Он протянул «Эль Марко» Дилану. Фиолетовый, мажущий пальцы пузырек перекатился в ладони как спелый фрукт, как слива.
– Пиши, – сказал он. – Только быстрее.
– Что писать?
– Ты что, еще не придумал себе тэг? Ну так придумывай.
Вендльмашина, Хреноберт, Доза. Правильно написано в комиксах «Марвел»: мир состоит из секретных названий, тебе нужно лишь разыскать свое собственное.
Белый парень? Омега?
– Диллинджер, – сказал Дилан. Взгляд приклеился к «Эль Марко», но брать маркер у Мингуса он почему-то не торопился.
– Слишком много букв. Лучше Дилл или Ди-один.
На площадку вкатила поскрипывавшую коляску няня-филиппинка. Мингус опустил маркер в карман и наклонил голову.
– Уходим.
Ты бежал от высокой женщины с ребенком в коляске, охваченный необъяснимой паникой. А настоящая угроза пригвождала тебя к месту, превращала ноги в негнущиеся палки. Двигались только руки, извлекая из карманов деньги.
Мингус рванул к изгороди, окружавшей площадку, подтянулся и мигом очутился наверху. Дилан попытался последовать его примеру и повис, схватившись за верх ограды. Мингус потянул его за руку, Дилан вскарабкался. Они свалились на землю по другую сторону ограды, как мультяшные коты в мешке.
– Черт! Слезь с меня!
Дилан разыскал в траве упавшие очки, Мингус отряхнул куртку и брюки, будто Джеймс Браун, смахивающий с костюма воображаемые пылинки. Он улыбался, глаза блестели. В жестких курчавых волосах застрял обрывок зеленого листика.
– Вставай, сынок, мы на земле! – Забавляясь, Мингус называл его «сынком» – низким голосом, подражая не то Редду Фоксу, не то Фогорну Легорну.
Он протянул Дилану руку, помог подняться.
Было что-то особенное в этом физическом соприкосновении – вся накопившаяся в тебе тайная нежность как будто нашла выход. Она не имела ничего общего с сексуальностью и являлась естественной реакцией на смешную ситуацию. И была полезна. Как взаимные тычки – детям-итальянцам с Корт-стрит.
Дилан хотел было убрать лист из волос Мингуса, но не решился.
Они направились по дороге к безлюдному месту – склону, заросшему кустами и деревьями, которые здесь, в конце Бруклин-Куинс, буквально задыхались от выхлопных газов. Машинам, шумевшим внизу, не было до растительности никакого дела. Несчастный клочок земли покрывали сигаретные окурки, бутылки и старые шины. Еще один островок запустения, заброшенный дом, где правят тайные силы. Даже Хайтс окружала мусорка – это было привычно, без этого уже никуда.
Мингус и Дилан вновь занялись исследованием. Изучили шестифутовые буквы на каменной стене, поднимавшейся снизу почти на высоту парка. Буквы были тщательно вырисованы и наиболее эффектно смотрелись с дороги. Приятели направились в ту сторону, чтобы оценить искусство художника по достоинству. «МОНО» и «ЛИ»: таинственная парочка побывала и здесь.
Мингус прижался спиной к расписанной стене, вытащил синюю зажигалку и поднес пламя к курительной трубке – тоже извлеченной из-за подкладки куртки. Наклонив голову и сосредоточенно сощурив глаза, Мингус втянул в себя дым и плотно сжал губы. Из носа поплыли сизые струйки. Он кивнул и выдохнул.
– Травки хочешь?
– Не-а. – Дилан постарался произнести это слово непринужденно, так, будто с легкостью мог ответить и «да».
Внизу, на дороге ревели грузовики – плотная, движущаяся стена. На них тоже пестрели надписи, сделанные в других районах города, – послания, разносимые не имевшими о них понятия курьерами, словно вирус.
– Я взял траву у Барретта. Он хранит ее в морозилке.
Теперь Мингус называл отца Барретт. Для Дилана, возможно, наступал решающий момент, ему вдруг показалось, что где-то близко разгадка. Позже, оставшись один на один с собой, он шепотом повторит много-много раз: «Авраам, Авраам, Авраам…»
– А твой отец об этом знает? – спросил он.
Мингус покачал головой.
– У него этой штуки так много, что он ничего и не заметит.
Мингус опять щелкнул зажигалкой, и чашечка трубки осветилась оранжевым, а трава негромко затрещала. Дилан постарался скрыть свою зачарованность.
– Ты когда-нибудь пробовал курить травку?
– Конечно, – солгал Дилан.
– В этом нет ничего особенного.
– Знаю.
– Каждый кайфует по-своему – так говорит Барретт.
«Ка-аждый кайфует по-сво-оему», – прозвучало в голове Дилана музыкальным отголоском той фразы, нараспев произнесенной Барретом: «Ма-ать ушла-а, а парень держится молодцо-ом».
– Да я ничего и не говорю, сам часто курил, просто сейчас неохота.
– Часто? – осторожно переспросил Мингус.
– Ну да. Мать любила марихуану. – Едва слова слетели с губ, он понял, что предал Рейчел, выбросил ее, как старую крышку для скалли, которую совсем не жалко.
Подыскивая подходящие выражения, притворяясь безразличным, ты открывал для себя истины, которые давно знал. Все было сплошным каламбуром.
Бегущий Краб любит травку.
– А моя мать ушла от Барретта потому, что он курил марихуану, – сказал Мингус. Еще чуть-чуть, и он заговорил бы о своей личной трагедии, но внезапно умолк. Наверное, заводить речь о матери, даже о своей собственной, было ошибкой, которая могла безнадежно испортить остаток дня.
Ты с блеском все провалил. С губ слетела коротенькая фраза, и небо над головой застлал мрак. А вот слова «школа № 293», «белый» или «черный» ты никогда не позволял себе произнести вслух, считая это законом – может, зря.
Наверное, людям следовало бы изобрести еще один язык. На котором можно разговаривать, например, о таких вещах, как избиение Роберта Вулфолка Рейчел – о чем ты как будто и не помнил. С чем сталкивался вновь и вновь. И чувствовал себя припертым к стене.
Белый мальчик, шестиклассник, поеживающийся под злобными взглядами. Тяжкое бремя унижения.
Мама.
Мингус убрал трубку. Они поднялись в гору, перебрались через ограду и в хмуром молчании направились по Пьеррепонт домой. Дилан чувствовал, что теперь с удовольствием взял бы у Мингуса «Эль Марко», отвинтил крышку, выбрал бы среди миллиона слов свою метку-граффити и, пачкая пальцы фиолетовыми чернилами, вывел бы ее на всех столбах. Но Мингус больше не доставал «Эль Марко». Он шел, засунув руки в дырявые карманы, сжимая в кулаках их содержимое, чтобы не гремело при ходьбе.
Он шагал чуть впереди. В курчавых волосах все еще зеленел листик.
А вообще-то Дилан ничего не сумел бы придумать. Пока.
Наверное, Мингус ловил кайф и размышлял о чем-нибудь запредельном, о какой-нибудь Негативной зоне. Переживал очередную омерзительную стадию развития, как выразился бы Бен Гримм, более известный как Существо.
До возвращения сына из школы он решил не заглядывать в почтовый ящик, позволить мальчику вытащить открытку от Бегущего Краба, если она пришла, и спрятать у себя в комнате. Корреспонденция пролежала в ящике до самого обеда. Авраам, спускаясь из студии вниз, на кухню, чтобы выпить кофе и перекусить, сдерживал себя, не желая знать, лежит ли среди писем и других бумаг очередная открытка. Только после того, как Дилан принес содержимое почтового ящика, разбросал по полу и ушел к себе, Авраам взял счета, письма, объявления о выставках и все прочее, что пришло ему в этот день.
Вечером, когда Дилан пришел на кухню с намерением заняться здесь уроками, Авраам заметил в ящике небольшой пакет. Посылка от его нового работодателя. Авраам сразу догадался, что в пакете, и долго стоял с ним в руках, одурманенный гордостью и жгучей злобой, вглядываясь в желтую бумагу сквозь туман в глазах. Когда он наконец разорвал пакет, его окатило волной ненависти к себе, он ощутил неодолимое желание разорвать эту чертову книжку, даже не посмотрев на нее.
«Волнующий цирк» Р. Фреда Вандейна – первая книга, изданная в серии «Нью Белмонт Спешиалс», с мудреной характеристикой «Расплавляющая мозги фантастика для поколения «рок-н-ролл». Художник Авраам Эбдус. На обложке – изображение планеты или луны, или мозга, раскрашенные в кричащие цвета биоморфные существа с внешностью, позаимствованной частью у Миро, Танги, Эрнста и у самого Питера Макса. Художественный отдел «Белмонт Букс» определенно переборщил с ярко-желтыми буквами, которые читатель должен был воспринять как надпись на экране электронно-вычислительной машины. Авраам вдруг пожалел, что не придумал себе какой-нибудь псевдоним для этой работы, что-нибудь вроде А. Зануда или «Убить идиота». Цвета, положенные на бумагу его собственной рукой, резали глаза.
Авраам отнес книгу на кухню, собираясь мимоходом положить ее на стол перед Диланом, но в порыве раздражения разжал пальцы немного раньше. Книга упала на пол и скользнула к ногам Дилана. Тот повел бровями, заглянул под стол.
– Что это? – спросил он.
– Моя первая изданная книга, – ответил Авраам, не в силах справиться с досадой.
Дилан молча поднял книжку и направился в гостиную. Авраам вытащил из холодильника упаковку замороженных бараньих стейков, положил в раковину, включил воду. Достал несколько луковиц и непонимающе уставился на них. Через несколько минут, не выдержав, вышел из кухни и заглянул в гостиную. Дилан сидел в углу дивана, склонясь над «Волнующим цирком», и даже головы не поднял. Он читал книги так, будто участвовал в какой-то тайной операции, – сосредоточенно хмуря брови, пропуская несущественные описания, видя лишь основное, разделяя содержание на голые факты и броскую чушь. Дилан не читал книги, а проглатывал.
Авраам вернулся на кухню. Порезал лук, положил мясо в сковороду. Когда ужин был на столе и Авраам уже собирался позвать сына, тот пришел сам, держа в руке кричаще яркую книжку.
– Неплохо, – сказал он. По интонации Авраам понял, что ему попадались и намного более ужасные книжки. Дилан вдруг наклонился и, издеваясь, положил книжку на то место, куда она отлетела, брошенная Авраамом. Затем кашлянул в кулак и сел ужинать.
Книга пролежала под столом, между ногами отца и сына все время, пока они ели. Поужинав, Дилан отправился смотреть по телевизору «Человек на шесть миллионов долларов», а Авраам поднял книгу, отнес в студию и положил на полку, заставленную баночками с краской. Вскоре у «Волнующего цирка» должна была появиться компания: Авраам успел оформить еще три книжки той же серии, а сейчас работал над четвертой. На столе у дальней стены лежал набросок картинки. Но сосредоточиться на ней он сейчас не смог бы.