Валентина Дорошенко
Впервые мне попали на глаза рассказы Валентины Дорошенко около восьми лет назад. Один из них, «Капелька», помню, особенно пришелся мне по душе. Он был опубликован в журнале «Смена» с моим кратким напутствием.
«Пишет Валентина Дорошенко о любви, о добрых и хороших людях, о сложных человеческих судьбах, о тех нравственных проблемах, которые встают перед каждым из нас. Рассказы ее в чем-то веселые, где-то с грустинкой. Однако главное в них — определенный гражданский мотив, авторское беспокойство за судьбу своих героев», — говорилось в этом предисловии. Сейчас я мог бы полностью повторить эти слова, но, пожалуй, этого было бы мало.
Валентина Дорошенко пишет много и одновременно мало. Точнее, пишет она много, а отбирает из написанного мало. Признаюсь, такая требовательность по душе мне.
Может быть, не так много написано автором за десять лет, но сейчас, перечитывая эти рассказы, понимаешь, как окрепло перо, как расширился диапазон ее наблюдений над людьми и жизнью, как раскрепостился язык, как, наконец, засверкала палитра красок.
К теме войны, которая волновала и продолжает волновать автора, добавились темы жизни крестьянской и городской, темы молодежи и человеческой зрелости, а главное — в каждой из них Валентина Дорошенко находит свою точку зрения, свой взгляд на окружающую действительность, свои слова и краски.
И еще мне хочется добавить, что в лучших рассказах Валентины Дорошенко есть человеческая и художественная зрелость, а значит, ей есть что сказать читателю.
Родом Валентина Дорошенко с Кубани, потом долгое время жила на Украине, окончила два совершенно разных института в Москве. Сейчас она кандидат филологических наук, преподаватель института иностранных языков.
Когда-то Валентина Дорошенко начинала со стихов, в чем-то любопытных и даже зрелых, и все же мне думается, что она правильно перешла к прозе. Тут она нашла себя и как художник, и как стилист. С одной стороны, ее биография, ее жизненный опыт так или иначе вписались в ее рассказы, а с другой — и это особенно приятно — язык ее произведений сочетает в себе не только богатства русской речи, но и яркость и неповторимость казацкого и украинского говора. Это сказывается и в живой речи персонажей, и в описаниях природы и места действия.
Короче говоря, рассказам Валентины Дорошенко свойственна очень высокая языковая культура.
«Зацветали яблони…» — первая книга Валентины Дорошенко.
Мне хочется пожелать ей счастливого и доброго пути к сердцу читателей.
Сергей Баруздин
Старик Душан шел в гору. Старик был высок и сух, как палка, на которую он опирался. Гора — крутая, поросшая кустарником и высокими деревьями. Душан шел медленно, часто останавливался, прислонялся к стволу какого-нибудь дерева и отдыхал. Путь предстоял долгий. Когда-то Душан преодолевал его без труда, на одном дыхании, почти без остановок взбираясь чуть ли не к самой вершине, к тому самому месту, куда он направлялся сейчас. Но то были другие годы, и силы у него были другие…
…Их всех согнали в старую церковь. Всех, кого подозревали в связи с партизанами. Их ждала смерть. Фашисты каждое утро отсчитывали по пять человек и уводили: все знали куда. Остальные ждали своей очереди. Ждали каждый час, каждую минуту. Осунувшиеся, голодные, в старой церкви с разрушенным куполом, через который сыпал снег. Ждали, сбившись для тепла в кучу, молча. Таких, как они, было много — почти в каждом селе: после разгрома их Национального восстания фашисты жгли, убивали.
В то утро рассвет задержался дольше обычного. Небо над куполом никак не хотело светлеть. Потом неохотно помутнело. И вдруг… Бах! — слева. Бах! — справа. Безжизненная кучка людских тел под алтарем сразу ожила. Бросились — откуда только силы взялись! — к заиндевелой двери. Снаружи слышался треск мотоциклов, громкие вопли фашистов: «Партизан! Партизан!..»
Их спасли партизаны. Душан был среди тех, кто уцелел. Там, в горах, их еще долго отхаживали, откармливали, лечили. У Душана оказалось двустороннее воспаление легких. Ухаживала за ним русская девушка Катя: в этом партизанском отряде так же, как и в других, действовавших в Чехословакии, было много русских. Катя была радисткой, но часто помогала санитарке.
Он звал ее вначале Катарина, потом — Ката, а еще позже — Катушка. Катя понимала, что это очень ласково, но Душану, смеясь, говорила:
— А по-русски «катушка» — это на что нитку наматывают.
— Така мала из древа? — спрашивал Душан.
Катя кивала.
— Та то е правда: ты мала и есть, Катушка.
Поздно вечером, когда все затихало, Катя обычно приходила, садилась рядом и что-нибудь рассказывала. Больше всего Душан любил, когда она рассказывала о своем доме в маленьком украинском селе. Душан тоже родился и вырос в деревне.
— Наша хатка, — говорила Катя, — была белая-белая — мазанка. Крыша камышом крыта. В любую жару у нас прохладно… А село небольшое и все в садах. Тихое-тихое. А по весне — на яр, значит, — когда зацветают яблони и вишни, оно будто вспенивается. Целый океан бело-розовой пены. А в ней плавают камышовые крыши — словно перевернутые лодки. И шумит, и бушует, и бросает душистыми брызгами — ну настоящий океан в шторм…
Душан слушал и улыбался. Он представлял себе и ее маленькую хатку с камышовой крышей, и их село, утопающее в буйном яблоневом цвету. И Душану становилось тепло в сырой землянке.
— Расскажи еще, — просил он.
— Вокруг села, куда хватает глаз, — степь. С одной стороны — пшеница. Днем смотреть больно: колосья золотистые-золотистые, словно солнце упало с неба и сплошным сиянием растеклось по степи. С другой стороны — подсолнухи. Знаете такой цветок, который за солнцем поворачивается?
— Ано, — кивал Душан. — Слнечник по-нашему.
— Слнечник! Как красиво! — восхищается Катя. И опять повторяет: — Слнечник, слнечник!.. А еще я любила слушать, как поет ветер в телеграфных столбах. У нас в степи ветру вольно: гуляет как ему вздумается. И песни поет вольные, озорные. Прислонишь ухо к столбу, а он гудит, про дальние страны рассказывает. А вечером, когда солнце закатится за степь, начинают петь цикады. «Цвирь-цвирь», вверх — вниз. И степь будто дышит — как живая. Она и есть живая.
Душан смотрит на Катю, на ее волосы цвета той пшеницы, о которой она только что рассказывала, и думает: не место ей здесь, где рвутся снаряды, где каждую минуту тебя поджидает смерть. Сажать бы ей подсолнухи в привольной украинской степи да собирать золотистые яблоки.
— Девушки на войне — это не хорошо, — грустно качает головой Душан, почему-то делая ударение на частице «не».
— Война — не хорошо. А девушки нужны. Кто бы за вами тогда ухаживал? — ответила ему Катя и, помолчав, тихо добавила: — Сожгли наше село фашисты.
На следующий день Душан подарил ей вырезанный из дерева маленький домик — украинскую хатку. В их роду все были хорошими резчиками по дереву. В саду возле дома Душана до войны стояло с десяток пчелиных ульев, выдолбленных из стволов березы в виде разных фигур: и деревянные бабы в пышных юбках, и огромные усатые головы, и всякие животные: львы, тигры, овцы и даже медведи, стоящие на задних лапах, — целый зоопарк!.. Маленькая прорезь для пчел или в складках юбки, или под брюхом зверя почти незаметна.
Отдавая Кате домик, Душан спросил:
— Така твоя хатка?
— В точности такая! — радовалась Катя. — Наша мазанка.
Душан остановился, посмотрел вниз. Там, в долине, лежало его село. Разбросанные в зелени покатые крыши, крытые красной черепицей, горели на солнце, словно маки на лугу. Горы надежно укрывали село со всех сторон, бережно держа его, словно маленький огонек, в своих могучих ладонях…
Зима была на исходе. Они возвращались с задания: он, болгарин Асен, и двое русских: Алексей и Константин. Они поднимались по узкой тропке, известной лишь им, партизанам. Настроение у всех было хорошее, задание выполнено: им удалось взорвать мост и заминировать дорогу, по которой гитлеровцы должны были перебрасывать боеприпасы. И тут Константин запел:
Расцветали яблони и груши,
Поплыли туманы над рекой…
Алексей подхватил:
Выходила на берег Катюша,
На высокий берег на крутой.
Душан слышал песню впервые. «Надо же, песня про нашу Катушку!» — удивился он и стал подпевать. Вскоре он выучил песню наизусть. Пел ее с утра до вечера. Только слова «выходила на берег» он упорно за-менял другими: «Выходила на гору Катушка»…
…Душан тяжело опустился на старый пень. Его палка упала в низкие кусты черники — он даже не пытался ее поднять. Кате нравилось, как звучит «черника» по-словацки: «Чу-чо-ретки, чу-чо-ретки», — повторяла она. — Какое музыкальное слово!
В горах еще лежал снег, а внизу, в долине, разлилась весна, белым буйством расцветающих яблонь захлестнула маленькую словацкую деревеньку, заполнила оглушительным птичьим звоном. И как ни в чем не бывало, ошалело заливались по ночам соловьи.
Катя по заданию командования шла в соседнюю партизанскую бригаду. Душан ее сопровождал. На ночь они остановились в этой деревеньке. Партизаны часто здесь ночевали: немцев в деревне не было. Хозяйка тетка Мария позвала их вечерять, поставила на стол брынзу, хлеб, молоко, консервированную паприку — все, что было в доме.
— Придите к нам в неделю, буде у нас свадьба. Мирек са буде женить с Ластой, — пригласила она Катю и Душана.
— Спасибо, — ответила Катя, — но в это время мы будем далеко отсюда.
Потом тетка Мария ушла, и Душан с Катей остались вдвоем…
А на рассвете, когда они покидали деревню, Катя сняла с плеч свой цветастый платочек и повязала им расцветающую грушу — там, где ствол расходился надвое.
— Повесила Катушка шатечек на крыж, — тихо сказал Душан.
— Я е счастна, — говорит она Душану по-словацки.
— И я счастлив, — отвечает он ей по-русски.
— Никто еще на всем белом свете не любил так, как я, — а у самой в глазах солнце сияет. — Как будет по-словацки «люблю»?
— Ако по-русски, — отвечает ей Душан. Он обнимает Катю за плечи и бережно целует ее в губы:
— Катушка, Катка, ако цукор сладка.
Им радостно. Радостно оттого, что они знают: войне конец. Скоро, совсем скоро. Победа уже близко, уже рядом. Там, за горами, слышатся залпы.
— Наши! Это же наши! Ты слышишь?
— Ано, чую, Катушка, чую! — отвечает Душан. — Это — «катюша». Добре фашиста ты бьешь, Катушка! Так их, так! Молодчина! — Он подхватывал Катю на руки и кружил, кружил. А Катя смеялась счастливым, благодарным смехом.
— В нашем доме будут большие светлые окна, — говорил он ей. — И нашу дочь мы наречем ако тебя — Катушка.
— А сына — Душан! — отвечала Катя и целовала его в плечо. Она доставала ему как раз до плеча.
Им было радостно. Все у них впереди. Порою даже казалось, что войны нет, что победа уже наступила.
Но война шла. Когда через неделю они возвращались в свой партизанский отряд, той деревни уже не было. Ее сожгли фашисты: за связь с партизанами. Позже они узнали, что это случилось во время свадьбы. Сожгли дотла, «на погребу».
Отсюда, сверху, деревня зияла черным провалом. А вокруг, словно пена по краям страшно черного озера, цвели яблони и груши…
Душан поднял свою палку, встал, набрал в легкие побольше воздуха. Путь был тяжелым. Он знал, что это — последнее его восхождение. Но он дойдет. Должен дойти…
Он до сих пор не понимал, как это случилось. Бой уже кончился. Катя помогала санитарке перевязывать раненых.
— Катушка, ходь сюда, — позвал Душан, когда она освободилась.
Он взял ее за руку. Вместе они сбежали вниз, к небольшой поляне у ручья. Душан разгреб траву — в ней алели два красных цветка.
— Позри — квети. Это — тебе, Катушка, — сказал он и хотел сорвать для нее цветы. Но Катя запротестовала:
— Не надо, пусть растут.
Она наклонилась к цветку, притронулась к нему губами. Рядом села бабочка.
— Позри — бабочка! — воскликнула Катя.
— Ано, мотыль, — подтвердил он.
— У нас тоже есть такое слово — «мотылек».
Душан стоял над ней, выпрямившись во весь рост, любовался ее искрящимися на солнце, рассыпанными по плечам волосами. Вдруг Катя поднялась с земли, повернула к нему лицо, хотела что-то сказать, и тут… Душан не слышал выстрела. С ее губ сорвался легкий звук — не то вздох, не то еле слышный крик… Руки упали ему на плечи — будто обнять на прощанье хотела…
В глазах удивление: «Что это?… Не может быть!..»
Он прижал Катю к себе.
— Катушка, Катушка! Что с тобою?
Катя медленно опускалась на землю.
— Катушка, Катюша, — не верил Душан. — Катя, Катушка!
Война считала последние дни…
Дорога круче взяла вверх. Последние метры. Душан уже не передвигался, а лишь подтягивал к палке ноги. Смеркалось, когда он дошел до небольшой поляны у ручья. Там, у вечно журчащего ручья, стоял серого гранита обелиск. Над ним отцветала яблоня, посаженная Душаном в том же, сорок пятом. Он сел на большой камень под деревом — рядом с Катей, прикрыл глаза.
«Теперь наконец отдохну…»
В некотором царстве…
…Вы слушаете? Так вот. В этом самом царстве, в этом государстве жила-была принцесса. Красивая-прекрасивая. И умная-преумная. Только ей никак не удавалось поступить в институт…
Сережа, вынь палец из носа…
Ну вот. И она была исключительно доброй. Очень-преочень. Только никто этого не ценил. И даже когда она стала воспитательницей сада… вот как я у вас…
Сережа, оставь в покое Ирочкино ухо…
Особенно невзлюбила ее эта ведьма Зоя Тихоновна. Она считает, что принцесса работает здесь ради стажа. Ну, черт с ней. Так вот. В этом самом царстве, в этом государстве…
Сережа, перестань отвинчивать хвост у обезьяны…
И вот настал тот день, когда эта принцесса полюбила прекрасного принца. Об этом, конечно, никто не догадывался, кроме самой принцессы. Ну и принца, конечно.
Но принц оказался порядочным подонком. Он искал себе невесту с приданым. Ну, понимаете, чтобы все сразу. В готовой упаковке. И квартира, и «Жигули», и зарплата родителей…
Сережа, стань в угол. Ладно, не становись. Последний раз предупреждаю…
Так вот. Принц этот, подонок то есть, был, несмотря ни на что, очень красив. И принцесса, несмотря ни на что, его очень любила. Очень-преочень. А он только изображал. Непонятно? А ну-ка, Сережа, изобрази что-нибудь. Например, собачку. Ну разве это собачка? Это же ласточка. Нет? А при чем тут дерево? Ах, это собачка возле дерева? Что? Возле каждого дерева собачка изображает ласточку? Понятно…
Так вот. Жили они, были. Ну-ка, кто? Старик со своею старухой. У самого синего моря. Какого моря? Синего…
Вон опять Зоя Тихоновна идет. Опять наша группа последней на мертвый час явится. Да нет, умирать никто не будет. Просто поиграем в уставшие игрушки. Ирочка будет Дюймовочкой, Игорь — Буратино, Сережа… Ты кем хочешь быть, Сережа? Оловянным солдатиком? Прекрасно! Только выбрось этот булыжник. Что значит не булыжник? А что? Пистолет? Но у оловянного солдатика было ружье. Зачем тебе пистолет? Ах, убивать врагов… Каких? У нас нет врагов. Сплошные друзья. Исключительно хорошие люди. Нет, Зоя Тихоновна не враг. Просто у нее случайно линейка из рук вырвалась и стукнула тебя по голове.
Так вот. И принц этот в довершение всего еще играл на ударнике. Ну просто обалденно играл… Да нет, Зоя Тихоновна ударник труда, а это такой музыкальный инструмент…